Увы, мать Карена и ее приятель пробыли с нами всего три дня. Не успели они уехать, как Карен решил, что всем нам следует вернуться в город, где его ждали какие-то дела. Он считал, что было бы неплохо сходить всем вместе в театр, посетить концерт-другой, а потом вернуться на взморье и взяться за работу по-настоящему. Я понял, что визит матери совершенно выбил его из колеи.
То, что он называл своей городской квартирой, представляло жуткий кавардак. Бог знает сколько времени его жилище не видело щетки. На кухне – горы немытой посуды, объедки, грязь, копившиеся не одну неделю. Кишмя кишели мыши, муравьи, прусаки, клопы и прочая нечисть. На столах, кроватях, креслах, низких широких диванах, комодах навалены были бумаги, раскрытые папки, картотечные карточки, диаграммы, статистические таблицы, всякого рода инструменты. Стояло по крайней мере пять откупоренных бутылок с чернилами. Среди груд писем валялись недоеденные сэндвичи. И окурки повсюду – сотни окурков.
В квартире была такая помойка, что Карен с женой решили переночевать в отеле. Они вернутся завтра к обеду, после того как мы здесь приберемся. Я еще должен был, насколько возможно, привести в порядок его картотеку.
Мы были так рады остаться наконец одни, что не стали возражать против такой повинности. Я перехватил у Карена десятку, чтобы нам перекусить где-нибудь. Как только они скрылись, мы отправились обедать, и пообедали на славу. В итальянском ресторанчике, с добрым красным вином.
Возвращаясь в квартиру, мы еще на лестнице почувствовали вонь.
– Не станем ничего трогать, – сказал я Моне. – Давай сейчас ляжем спать, а утром смоемся. Я по горло сыт всем этим.
– Ты не думаешь, что нужно хотя бы дождаться их и сказать, что мы уходим?
– Напишем записку. Лишнюю минуту не могу здесь оставаться – так все опротивело. Не думаю, что мы им что-то должны.
Битый час мы прибирались в спальне, чтобы можно было более-менее сносно переночевать. Ко всему прочему спать пришлось на грязных простынях. В этой квартире ничего не работало, что ни возьми. Опустить шторы было не легче, чем решить математическую задачу. Я пришел к выводу, что эта парочка страдала легкой формой помешательства. Я уже собрался лечь, как заметил на полке над кроватью целый ряд шляпных и обувных коробок. На каждой был проставлен индекс, указывавший размер, цвет и состояние содержимого. Я открыл их, чтобы убедиться, действительно ли в них шляпы и обувь. И убедился. Причем то и другое было в таком состоянии, что впору только нищим отдать. Это было последней каплей.
– Говорю тебе, – простонал я, – этот парень спятил. У него не все дома.
Мы поднялись ни свет ни заря: заели клопы. Наскоро приняли душ, тщательно обследовали одежду, проверяя, не нашла ли в ней приют какая-нибудь кусачая дрянь, и приготовились удрать. У меня было подходящее настроение, чтобы написать записку. Я решил, что это должна быть всем запискам записка, потому что больше не собирался когда-нибудь встречаться с этой парой. Я огляделся в поисках подходящего размера бумаги. Заметив на стене карту, я содрал ее, взял половую щетку и, окунув конец в банку с краской, вывел прощальные слова здоровенными каракулями, так что можно было прочитать с тридцати ярдов. Смахнув с большого письменного стола все, что на нем было, на пол, я расстелил карту и посредине навалил самых древних, самых вонючих отбросов. Я был уверен, что такое послание Карен не сможет не заметить. Я бросил последний взгляд на квартиру, словно желая надолго запомнить это зрелище, и направился к двери. Но тут же вернулся, почувствовав необходимость сделать кое-что еще – написать постскриптум к своему посланию. Выбрав остро заточенный карандаш, я приписал микроскопическим почерком: «Для картотеки на литеру „с“: скарлатина, свежесть, сексуальность, Сьерра-Мадре-де-Чапас, ступор, серпантин, смех сардонический, слоновья лепеха, симекс лектулариус (клоп постельный), сороконожки, сколопендры, саркофаг, сатин, свинство, соль магниевая, сейба, сквалыга, скопец, спицы вязальные, склонность к обжорству, синус, семья, сдвинуться, свирель, семядоли, свалка, седалище, семяизвержение, сорокопут, сивилла, Сеченьи – и кетчуп „Синяя этикетка“».
Единственное, о чем я сожалел, спускаясь с Моной по лестнице, – это что не мог оставить на столе еще и визитную карточку.
Мы с легкой душой позавтракали в передвижной закусочной напротив городской тюрьмы, обсуждая будущее, где нас совершенно ничего не ждало.
– Почему бы тебе не пойти днем в кино? – предложила Мона. – Я отправлюсь в Хобокен или еще куда-нибудь, может, удастся что перехватить. Встретимся у Ульрика, за обедом – что скажешь?
– Прекрасно, – согласился я, – но что мне делать сейчас? Ты понимаешь, что еще только восемь часов?
– Почему не пойти в зоопарк? Поезжай туда на автобусе. Это пойдет тебе на пользу.
Она не могла бы придумать ничего лучше. Настроение у меня было подходящее, как раз чтобы посмотреть на животный мир. То, что в этот безбожно ранний час я был свободен как ветер, породило во мне ощущение превосходства. Сяду себе на империале и буду поглядывать вниз на озабоченных тружеников, мчащихся по заведенному маршруту на работу. На мгновение я задумался о своем жизненном предназначении. Я почти забыл, что намеревался стать писателем. Я знал только одно: я выделен из толпы не для того, чтобы быть мусорщиком. Или чернорабочим. Или писцом в конторе.
На углу я расстался с Моной, вскочил в автобус, идущий к северу, и взобрался наверх. Снова свободен! Я вдохнул всей грудью воздух, напоенный озоном. Проезжая мимо Центрального парка, я долгим взглядом проводил дома, примыкавшие к Пятой авеню. Многие из них были мне знакомы по входу для слуг и мастерового люда. Да, там был дом Рузвельта, куда четырнадцатилетним мальчишкой я доставлял визитки, смокинги, альпаковые куртки для старика. Интересно, думал я, все так же ли каждое утро старый мистер Рузвельт, банкир то есть, и его четверо сыновей вышагивают в ряд по тротуару, направляясь в свой офис на Уолл-стрит, предварительно галопом промчавшись через парк, bien entendu?[90] Проехав чуть дальше, я узнал дом старины Бендикса. Брат его, который обожал модные пуговицы на жилете, давным-давно умер. Но Г. У.[91], возможно, еще жив и, возможно, все так же брюзжит, что его портной забыл, какой он особый клиент. Как я ненавидел его! Я улыбнулся, вспомнив, как в те далекие дни срывал на нем свою злость. Теперь он, наверно, очень одинокий, немощный старик, о котором заботятся преданный слуга, повар, дворецкий, шофер и так далее. Сколько ему всегда приходилось работать, чтобы обеспечить себя! Воистину богачи достойны жалости.
Воспоминания текли, сменяя друг друга. Неожиданно я подумал о Ротермеле. Я прямо-таки видел, как он, похмельный, вылезает из постели, спотыкается о горшок, злится, суетится, скачет на одной ноге, как петух. Что ж, у него сегодня будет праздник: снова увидит Мону. (Я не сомневался, что она направится в его сторону.)
Представив себе состояние Ротермеля ранним утром, я стал размышлять, как разные мои знакомые встречают новый день. Это была занятная игра. От друзей и знакомых я перешел к знаменитым фигурам – художникам, актерам и актрисам, политикам, преступникам, религиозным деятелям всех мастей и степеней. И совсем уже стало восхитительно, когда я принялся копаться в привычках великих исторических личностей. Как встречал день Калигула? Перед моим мысленным взором кружился рой далеких фигур: сэр Френсис Бэкон, Магомет Великий, Карл Великий, Юлий Цезарь, Ганнибал, Конфуций, Тамерлан, Наполеон на острове святой Елены, Герберт Спенсер, Морджеска, сэр Вальтер Скотт, Густав-Адольф, Фридрих Барбаросса, Ф. Т. Барнум…
Подъезжая к парку в Бронксе, я уже не помнил, что меня сюда привело. Я просто вновь переживал свои первые впечатления от цирка с тремя аренами, тот благоговейный миг в жизни каждого мальчишки, когда он видит вживе своего идола. Моим идолом был Буффало Билл. Я обожал его. Это было незабываемое зрелище. Он галопом выезжал на середину посыпанной опилками арены и швырял свое огромное сомбреро восторженной публике. Длинные вьющиеся волосы дополняли эспаньолка и пышные, закрученные кверху усы. Как он был элегантен в своем щегольском наряде! Одна рука легко держит поводья, другая – сжимает верное ружье. Через мгновенье все увидят, какой он искусный стрелок. Сперва он делает полный круг по арене, из ноздрей его гордого скакуна пышет пламя. Какое величие во всей его фигуре! Его друзья – неукротимые индейские вожди: сиу, команчи, Вороны, Черноногие.
