Прошло несколько дней, и Малиновский телефоном попросил меня выслать в условное место хозяина той моей конспиративной квартиры, где он встречался ранее со мной, чтобы указать место для встречи. Возвратившийся служащий доложил мне, что сотрудник «Икс» (таков был псевдоним Малиновского со времени передачи его мной директору Департамента полиции) просит меня приехать в 1 час дня к последней трамвайной остановке у Ходынского поля.

В назначенное время я подъехал к этой трамвайной остановке и невдалеке заметил подходившего с другой стороны Малиновского. Соблюдая конспирацию, мы, не подходя друг к другу, пошли в расстилавшееся перед нами огромное поле. Пройдя с полверсты, мы подошли друг к другу, поздоровались и уселись на траве. Место для конспиративного свидания было необычное, но не плохое. Всякого проходящего можно было заметить издалека, а услышать нашу беседу - невозможно.

Малиновский был удручен и раздражен. Я избрал путь нападения. С места я принялся беспощадно критиковать его поведение в Думе, доказывая, что во всем случившемся виноват он сам. Под градом моей жесточайшей критики Малиновский несколько притих и пытался только оправдывать свою линию поведения необходимостью выполнять партийные директивы.

Мы долго спорили на эту тему, пока я резко не прервал его доводы, указав, что теперь вопрос лежит совсем в другой плоскости, а именно что правительство решило удалить его из Государственной думы и что нам следует только обсудить и выработать логическое оправдание этого ухода.

Малиновский стал доказывать мне, что он совершенно не мыслит, как можно логически обосновать его внезапный уход из Думы, и вдруг неожиданно спросил меня:

Россшг^^в мемуарах

- Чем же правительство думает вознаградить меня за такой уход и утерю мной думского жалованья?

- Единовременной выдачей вам пяти тысяч рублей!

- Вы смеетесь надо мной! - воскликнул возмущенно Малиновский.

- Я не смеюсь и, может быть, если бы все от меня зависело, я выдал бы вам двадцать пять тысяч рублей; нам было бы легче сговориться о подробностях, но мне отпущено пять тысяч рублей.

- А если я воспротивлюсь? - вдруг заметил Малиновский.

- Ну, вы понимаете невозможность такой ссоры с правительством. Силы не равны. Надо подчиниться и выйти из положения так, чтобы вы не были заподозрены.

- Однако вы сами-то можете что-нибудь придумать? - начал сдаваться Малиновский.

Я набросал ему тогда задолго до свидания придуманный мною план взрыва в социал-демократической думской фракции, состоявший в том, что Малиновский предложит резкую резолюцию, которую фракция не примет, а ее лидер, Малиновский, тогда «по партийным соображениям», из-за соблюдения чистоты «генеральной линии», сложит с себя депутатские полномочия.

Мы долго, не только на одном этом свидании с Малиновским, но еще и на двух других, по ночам, обсуждали со всех сторон возможные последствия этого взрыва для него, Малиновского.

Когда Малиновский, обсуждая план, выражал сомнения, как отнесется ко всему этому Ленин: «Не подвергнет ли он мой способ действий и воздействия на думскую фракцию жестокой критике, а я, может быть, окажусь неспособным оправдать мою линию поведения?» - я доказывал ему, что именно Ленин, с его крайними решениями, станет на его сторону. Я оказался прав. Ленин действительно стал затем на сторону Малиновского, а кстати отверг и не принял версию «предательства» его, версию, быстро начавшую распространяться, очевидно благодаря намекам, а может быть, и прямым, откровенным, «под честное слово» рассказам Родзянко и самого Джунковского Я плохо верю в версию, получившую распространение уже значительно позднее, что Ленин по каким-то «партийным соображениям», хотя и узнал о службе Малиновского в охранном отделении, «прикрыл» его.

История ухода Малиновского, так, как она произошла, достаточно известна большинству моих читателей, и мне нет необходимости воспроизводить ее здесь более подробно. Достаточно только сказать, что закулисным

PoccuiK^^e мемуарах

режиссером этой трагикомедии был я. Я составил план, сценарий, и актер - Малиновский выучил роль этой трагикомедии, за которую он получил 5000 рублей. Мне же никто не выразил благодарности.

Малиновский не возвратился более к сотрудничеству. Он уехал за границу, к Ленину. Он был партией оправдан, некоторое время жил за границей, затем вспыхнувшая мировая война заставила забыть о нем. Появились какие-то плохо проверенные сведения об его смерти. Только революция 1917 года вскрыла всю его роль на службе у Департамента полиции¹¹⁷.

* * *

После этого отступления да позволено мне будет вернуться к описанию моих мероприятий в связи с Высочайшим приездом на Бородинские торжества в 1912 году.

Согласно бывшим уже ранее примерам все лица, как проживающие в Москве, так и вновь в это время приезжавшие и числившееся в списках охранного отделения неблагонадежными в политическом отношении, подлежали как бы пересмотру в смысле необходимости принятия против них каких-либо новых охранных мер. Начальнику отделения предоставлялось самому, на основании вновь поступивших к нему агентурных сведений или вообще общепринятых мер предосторожности, решить, какие же специальные охранные меры следует принять в отношении того или иного неблагонадежного лица.

Я не могу определить теперь по памяти, какое громадное количество «справок», часто занимавших до трех листов почтовой бумаги большого формата, подавалось мне тогда ежедневно для прошения и наложения резолюций. Их было очень много. На столе у меня они лежали подавлявшими меня кучами. Составлением их, по делам моего отделения, занималось около 15-20 офицеров Отдельного корпуса жандармов, специально для этого временно прикомандированных к моему охранному отделению.

Мне оставалось внимательно, но, конечно, быстро прочитывать эти справки, уловлять их значимость и класть соответствующие резолюции, которые, с одной стороны, могли весьма неприятным образом сразу изменить жизненные навыки какого-нибудь неблагонадежного, а с другой - в случае чего - сильно изменить и мое служебное положение.

Я, конечно, понимал, что каждая моя резолюция, если что, Боже упаси, случится при Высочайшем проезде и при этом в какой-то мере будет так или иначе замешан упоминаемый в справке поднадзорный, может грозить

Poccwr^L^e мемуарах

мне громадными неприятностями. Само собой напрашивалась определенная тенденция к более суровым резолюциям.

Однако чувство долга, не позволявшее мне переходить черту «административного восторга», и понимание политического момента, не допускавшего каких-либо подпольных приготовлений опасного характера, руководили мной и умеряли мои резолюции. Я не помню ни одного «предупредительного» ареста за то время или других предупредительных мер, которые могли бы повлиять на службу или положение поднадзорных или неблагонадежн ых.

Этим моим положительным утверждением я надеюсь рассеять туман лжи и клеветы, обычно появлявшийся в нашей «освободительной» прессе и направленный на то, чтобы внедрить в российском обывателе представление о якобы бесчисленных арестах и высылках из столицы.

Были порою курьезные положения. Например, читаю справку на анархиста, занесенного в списки Московского охранного отделения что-то около тридцати лет тому назад и ныне, в 1912 году, в возрасте шестидесяти пяти лет служащего на Александровской (Брестской) железной дороге. Дорога идет в направлении Бородина¹ Несомненно, что весь анархизм выветрился у этого старикана за прошедшие 30-40 лет спокойной службы на железной дороге Однако если отнестись к делу формально, то как же оставлять, «не принимая мер», анархиста на той линии железной дороги, по которой проследует Высочайший поезд? И если, допустим на минуту, что-то непредвиденное случится на этой железной дороге как раз во время проезда и начнется затем расследование мер, принятых в связи с Высочайшим проездом, окажется, к общему негодованию и возмущению, что начальник отделения знал об анархисте, но не принял мер.