Предо мной уселся малокультурного вида железнодорожный рабочий козловского железнодорожного депо. Не прошло десяти-пятнадцати минут, как он откровенно сознался, что ничего не знает ни о каком эсеровском съезде, что подполковник Гангардт, вызвав его накануне приезда в Тамбов, объяснил ему, что берет его с собой в Тамбов, куда приедет «начальник», и что надо ему, этому начальнику, втереть очки, сказав, что в Тамбове состоится съезд Партии социалистов-революционеров, на каковой он, секретный сотрудник подполковника Гангардта, вызван в качестве делегата от Козлова. Бедняга ничего сам на этот раз не выдумывал; выдумывал за него лов-
Россия^t^e мемуарах
кач подполковник Гангардт. Ничего подобного мне не приходилось слышать! Это была беспросветная глупость, если не употребить другого, более сильного выражения. Я снова все записал и дал ему подписать его показание. Приказав сотруднику отправиться на вокзал и ожидать там дальнейших распоряжений и не дав ему повидаться в управлении с подполковником Гангардтом, я вызвал для следующего опроса дожидавшегося меня другого секретного сотрудника, бывшего в распоряжении Тамбовского управления и тоже, по словам его начальника, давшего сведения о «съезде
На этот раз меня постиг еще больший удар. В кабинет вошел тихого вида смирненький старичок, который, без всяких усилий с моей стороны, поведал, к моему изумлению, что он находится при начальнике управления на положении не то своего человека, не то домашнего портного и что сам-де начальник потребовал от него рассказать мне историю о съезде, которую к тому же он плохо усвоил. Я записал и это показание. Так называемый «секретный сотрудник», он же домашний портной, подписал его.
Я не знал, что мне делать и как говорить об этих разоблачениях с двумя жандармскими штаб-офицерами. Я был возмущен до глубины души. Попросив к себе в кабинет как начальника управления, так и подполковника Гангардта, я рассказал им показания их сотрудников, заявил им, что вынужден эти показания, вместе с агентурными записками, представить в Департамент и сухо простился с обоими, порекомендовав им отказаться в дальнейшем от таких методов политического розыска. Возвратившись в Саратов, я составил объяснительную записку о происшедшем, и в результате… все осталось без изменений. Оба жандармских штаб-офицера остались на местах, а подполковник Гангардт был произведен в чин полковника на год или два раньше меня.
В книге «Конец русского царизма» генерал Курлов усиленно рекламирует себя. Между прочим он пишет: «…могу утверждать, что в мое время не было сознательной провокации в работе Департамента, а в тех единичных случаях, которые я застал еще при вступлении моем в должность, я принужден был уволить виновных. Даже незначительные случаи провокации, по неопытности и близорукости начальников губернских жандармских управлений, я не оставлял без соответствующих репрессий»*. Приведенный мной случай как будто бы опровергает заявление легкомысленного генерала.
Насколько я помню, в конце лета 1909 года совершенно неожиданно по телеграмме Департамента полиции, основанной на распоряжении генера-
Россиямемуарах
ла Курлова, тогда товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, я был командирован в Харьков дня инспекции положения местного розыска и принятия необходимых мер в связи с намеченным приездом Государя Императора на юбилейные торжества по случаю двухсотлетия со дня полтавской победы.
Командировка эта была чрезвычайно лестна для моего самолюбия. Ею мое начальство как бы признавало за мной наилучшее понимание положения дел в революционном подполье, способность наладить необходимые меры в смысле охраны и умение разобраться и оценить имеющиеся в местном жандармском управлении агентурные силы. Принимая во внимание, что в Харькове местное губернское жандармское управление имело в то время функции районного охранного отделения, моя командировка получила совсем необычный характер: я, помощник начальника Поволжского районного охранного отделения, ехал контролировать начальника другого охранного района, что еще более тешило мое самолюбие, когда я вспоминал, что еще несколько месяцев тому назад наш командир Отдельного корпуса жандармов, генерал-лейтенант Таубе, выразился обо мне как «о последнем офицере в Корпусе жандармов!».
Тогда я был в чине ротмистра, мне было тридцать четыре года, в Корпусе жандармов было достаточно лиц, которые могли рассчитывать на такую лестную и небезрезультатную для карьеры командировку. Да позволено мне будет сослаться в этом месте на того же генерала Курлова, который в своих воспоминаниях пишет: «…дабы возместить неподготовленность офицеров губернских жандармских управлений к сыскной деятельности, Трусевич открыл целый ряд местных или районных охранных отделений в разных местах страны. Начальники их имели в своем ведении по несколько жандармских управлений, офицерами которых они руководили в деле политического розыска. Но таких опытных лиц, которые могли бы руководить жандармской службой, у Трусевича не было, и он должен был назначать не только искусных в политическом розыске, но вообще способных и ловких людей, которые, как говорится, умеют показать товар лицом. В поисках за такими людьми, Трусевич назначал начальниками районных охранных отделений совершенно молодых офицеров, которым должны были подчиняться их более старые товарищи по службе. Бывали случаи, что заслуженные генералы становились подчиненными подполковников или даже ротмистров»* .
Не надо забывать, что генерал Курлов не может простить М.И. Трусевичу его роли в сенаторской ревизии над Курловым после выстрела Богрова.
Россшг^^в мемуарах
Ненормальность во взаимоотношениях начальников охранных отделений многократно уже мной отмечена, и надо помнить, что охранные отделения были созданы в 1902 году, в бытность директором Департамента полиции А.А. Лопухина, а М.И Трусевич был назначен директором этого Департамента только весной 1906 года. Трусевичу оставалось лишь заботиться о всемерном улучшении розыскных аппаратов103. Что касается «заслуженных» генералов, то, по правде сказать, их заслуги в деле розыска и охраны общественного порядка никому не известны.
Нападая на Трусевича зато, что тот выделял молодых и способных («умеющих показать товар лицом») офицеров, генерал Курлов забыл, что в данном случае он сам командировал меня, тогда молодого ротмистра, для инспекции и руководства политическим розыском в Харьков, где начальником районного охранного отделения был полковник Рыковский, мой прежний сослуживец по Петербургскому губернскому жандармскому управлению. Рыковский был образованный, воспитанный, но несколько болезненно раздражительный человек не то с пороком сердца, не то с какой-то другой длительной и изнуряющей болезнью. Говорил он намеренно тихо, видимо по предписанию врачей, стараясь не волновать себя. Он не был специалистом политического розыска и техники этого дела не знал, но обладал ясным умом и был человеком рассудительным. В делах розыска как по Харькову, так и по подведомственному ему району Рыковскому помогали тогда два жандармских офицера. Одного я знал. Это был живой и весьма способный работать под хорошим руководством ротмистр Сотгири, вероятно грек по национальности; другого я не помню, и в Харькове его я так и не видел-не то он был в отъезде не то болен.
Время в отношении подпольного революционного движения было тогда сравнительно спокойное и не вселяло особых опасений, но, конечно, еще в разных местах Российской империи всплескивали последние и разрозненные волны. При ловко поставленном розыскном «волнорезе» эти волны теряли с каждым днем значение и силу. Вопрос, значит, состоял в том, хорошо ли налажен и поставлен харьковский розыскной волнорез.
Я приехал в Харьков в очень жаркую пору. Город был переполнен делегатами, посланными из уездов на юбилейные торжества. С трудом мне удалось найти номер в гостинице, носившей несколько претенциозное название «Версаль». Харьковский «Версаль» был расположен в той части города где протекает отвратительная, зловонная речка, отравляющая окрестный воздух. Исключительная жара немало способствовала этой речонке отравлять мое
