Надо было положить конец этим «доверительным» сведениям, однако сделать это так, чтобы полковник Николаев не мог понять настоящего положения дел, и потому я засел за «доверительное» ответное письмо к нему В этом письме, упирая главным образом на то, что семинарист, который,

PoccuiK^^ мемуарах

несомненно, по моему мнению, является информатором о саратовских делах, может несколько увлечься ролью разоблачителя и повредить себе в глазах своих партийных товарищей, навлекши сам на себя подозрения, я рекомендовал' осторожно, но настойчиво предложить ему заняться освещением порученного ему нами дела, т.е. освещением пензенского эсеровского подполья. Как и следовало ожидать, дальнейшие предупреждения меня о разных ¦предателях» в моем районе прекратились.

Уже после благополучно завершенной ликвидации Поволжского областного комитета, начатой мной с утра 1 января 1909 года (к полному огорчению чинов полиции и местного губернского жандармского управления, не могших провести этот день согласно традициям), я вынужден был объяснить директору Департамента полиции роль и поведение начальника Пен-зенского губернского жандармского управления в истории с задержкой им яшика нелегальной литературы на вокзале вопреки моим предупреждениям и в истории с вовлечением сотрудника на путь информатора о моей секретной агентуре.

На этот раз ловкач пострадал. Его устранили от должности начальника губернского жандармского управления. На этом настоял Департамент полиции, но зато я прибавил себе лишних врагов в штабе Отдельного корпуса жандармов.

К описываемому времени я приобрел еще другого осведомителя, гордившегося своей принадлежностью к Поволжскому областному комитету эсеров периода 1905-1906 годов. Сотрудник этот был ценный и по своим связям с некоторыми видными эсерами указанного времени, и по тем деньгам, которые я ему стал выплачивать (что-то около 200 рублей в месяц). Он проживал в описываемое время в провинции, т.е. в уезде, в имении своего отца, крупного торговца мясом. Я готовил этого сотрудника, так сказать, на смену, если бы какой-нибудь непредвиденный случай лишил меня «Николаева». При наличии же «Николаева» мой новый осведомитель был для меня пока почти бесполезен, хотя и давал некоторые интересные указания. Я сам, при создавшейся обстановке, не давал ему поручений, давал только деньги и держал его про запас.

В своей тактике по отношению к «Николаеву» я наиболее всего стремился предохранить его от провала, т е. от заподозрения со стороны партийных товарищей при предстоящей вскоре ликвидации.

Не надо забывать, что при постоянных и длительных собеседованиях с глазу на глаз «Николаеву» выявлялась моя заботливость о нем, и, уверенный в том, что я не предам его и не совершу ничего такого, что мне было бы

Poccujf^^e мемуарах

выгодно в смысле служебного успеха, но подорвало бы его положение как серьезного и верного своей партии сочлена, он никогда ничего не скрывал от меня.

Я совершенно убежден в том, что отсутствие такой точной уверенности у многих секретных сотрудников, состоявших в распоряжении у различных руководителей политического розыска, зачастую приводило к самым печальным последствиям, в результате которых были совершены и покушения на жизнь этих руководителей. Намеки на это имеются и в известном деле провокатора-террориста Богрова. Но к этому я вернусь несколько позже.

Конечно, не всегда и не со всяким секретным сотрудником могли быть принимаемы одни и те же меры. Все это весьма индивидуально и требует большого разнообразия приемов. Я только хочу указать, что, несмотря на возможность знать больше того, что я знал, я часто избегал услуг ценной агентуры, стараясь создать для нее своеобразные «алиби» на будущее Я, так сказать, на шахматной доске политического розыска в Саратове стремился играть не только ферзью, а пускал в ход и коней, и пешек. А свою ферзь, в лице «Николаева», загораживал другими шахматными фигурами, одной из которых случилось быть не кому иному, как самому Азефу.

Конец года подходил; шел декабрь. В Саратов приехал помощник начальника Поволжского охранного отделения ротмистр Филевский с поручением от полковника Критского ускорить по возможности ликвидацию Поволжского областного комитета эсеров. Собственно говоря, определенных доводов к этому ускорению приехавший ко мне ротмистр не указал, ссылаясь только на общие соображения о нежелательности затягивать намеченную нами ликвидацию.

Я выставил два главных довода, не позволявших мне немедленно приступить к этой ликвидации. Первый состоял в том, что я еще не нашел таких, посторонних, не саратовских, факторов, на которые я мог переложить (в глазах ликвидированных, конечно) ответственность за происшедшие аресты, что, однако, необходимо в целях зашиты агентуры; второй - что я не уверен в точном нахождении несомненно уже заготовленной подпольной областной типографии партии. В самом конце декабря я был вызван на свидание «Николаевым», который с взволнованным видом передал мне для прочтения письмо, только что полученное им по условному адресу Письмо было из Парижа и, по расшифровке мной, заключало очень краткое сообщение о том, что Азеф, как это точно установлено, является провокатором.

Письмо это было немедленно переписано, снова запечатано и отдано «Николаеву» с условием, что он передаст его Кочетковой только 31 декабря

Poccuif^^e мемуарах

вечером. Я решил использовать этот удобный для меня случай, перемещавший ответственность за предстоящие в Саратове аресты на провокаторство Азефа, и вместе с тем я решил начать ликвидацию приехавших из-за границы лидеров эсеровской партии с раннего утра 1 января наступающего 1909 года, т.е. не давая возможности им разбежаться в разные стороны, что, может быть, они и предприняли, если бы я не ликвидировал своевременно всю налаженную ими организацию.

Встреча Нового года и его первый день прошли у меня, у моих сослуживцев и подчиненных по Саратовскому охранному отделению в лихорадочной работе по последней подготовке, а затем и выполнению заранее обдуманного плана ликвидации.

С раннего утра Нового года я направил заготовленные наряды в квартиры главных лидеров-приезжих для подробнейшего обыска и безусловного ареста - вне зависимости от результатов обыска. Обысканы были и лица, замеченные в сношениях с приезжими.

В целях конспирации и избавления моей агентуры от подозрений, или, говоря техническим языком, от провала, я решил, базируясь на провале Азефа, ликвидировать главным образом тех приезжих, которых мог знать он. Поэтому, с целью выставить в глазах арестованных лидеров неосведомленность местного розыскного аппарата, я не тронул трех лиц: Левченко, Кочеткову и моего сотрудника «Николаева». Как я себе представлял, арестованные немедленно после своего ареста должны были начать разматывать клубок событий, приведший к их аресту, и я поэтому предложил им разматывать его так, чтобы нить приводила к Азефу. Я, конечно, знал, что Кочеткова немедленно кинется удирать за границу. Так оно и случилось! А Левченко я предоставил возможность наслаждаться ловкостью, с какой он законспирировал свою подпольную деятельность. Он мог спокойно по-прежнему делиться своими впечатлениями с «Николаевым». Благодаря последнему я по-прежнему узнавал все нити, тянувшиеся к тому же, продолжавшему быть «законспирированным», Левченко.

Произведенные мной обыски дали результаты, превзошедшие все ожидания. У Осипа Соломоновича Минора были обнаружены налаженная подпольная типография и масса заготовленного к отправке, только что оттиснутого первого номера специальной газеты, издания Поволжского областного комитета Партии социалистов-революционеров; а также револьверы, бомбы, печати этого комитета, переписка и конспиративные адреса по Поволжью - словом, вся канцелярия и склад этого комитета. Почти у всех арестованных нашлись документы, устанавливающие их связь с коми-

Россия'^^в мемуарах

тетом. В Саратове я не упустил никого из наблюдавшихся по указанной мной группе. Когда, после произведенной ликвидации, ко мне с докладами стали стекаться чины моего отделения, я понял, с каким огромным для меня успехом мне пришлось ее завершить