Генерал Джунковский выхлопотал себе командование бригадой на фронте. Как он ею командовал, не знаю - это вне моей компетенции; может быть, и лучше, чем командовал целым «корпусом», хотя этим корпусом был всего-навсего Отдельный корпус жандармов с его 1000 офицеров и 10 ООО унтер-офицеров. После революции генерал Джунковский как-то сумел поладить с большевиками - его не тронули.

* * *

За первые шестнадцать лет нашего столетия не было более спокойных годов, чем 1909-й и последующие за ним годы, вплоть до революции, - спокойных в смысле ослабления революционного, организованного напора на правительство.

Играли роль в этом следующие основные причины.

Общий упадок революционного настроения в связи с неудачей бунта 1905 года.

Удачная борьба правительства с революционными организациями при помощи реформированной жандармской полиции.

Выяснившаяся в 1909 году «провокация» Азефа, расстроившая всю Партию социалистов-революционеров и ее террористические начинания.

Перенесение центров разрушительно-революционной стихии из подполья в полуоткрытые и полулегальные общественно-политические группировки, борьба с которыми требовала иных методов.

Были, конечно, и другие причины общего характера.

Слово «спокойствие» я в значительной мере употребляю в приложении к нашей жандармской, розыскной, осведомительной работе; в обществен-

ГЛАВА V СНОВА В МОСКВЕ РоссшК^в мемуарах

но-политической жизни страны оно, конечно, не определяет точно эту жизнь.

Взбудораженность этой жизни шла своим чередом, и не нашей жандармской работой можно было бы ввести ее в какие-то русла.

В 1912 году, когда я был назначен начальником Московского охранного отделения, политический розыск шел спокойным темпом. Начальнику этого охранного отделения требовалось в то время понимать общую обстановку, умело руководить рутиной и «шаблоном» политического розыска и в своих докладах по начальству верно оценивать как силу и значение того или иного подпольного движения, так и возможность новых образований в связи с меняющимися политическими настроениями.

В области чисто подпольных революционных партий положение было донельзя простое и понятное в революционном подполье «барахталась» под полным контролем жандармской и охранной полиции одна только большевистская фракция Российской социал-демократической рабочей партии с ее организациями, рассеянными по наиболее крупным городам; этим организациям мы, жандармская полиция, позволяли едва дышать, и то только в интересах политического розыска.

В это время не существовало никаких максималистов, анархистов, как и самой беспокойной партии - Партии социалистов-революционеров. Но кое-кто из жандармской полиции тогда еще не усвоил этого описанного мной положения в революционном подполье.

На почве этого «неусвоения» у меня вскоре после начала моей работы в Москве произошла следующая история.

Как я уже упоминал, при моих первых же докладах о подпольной деятельности как повсюду вообще, так и по Москве московскому градоначальнику генералу Адрианову его стремлением, конечно, было выяснить и понять, что именно представляю собой я как начальник охранного отделения.

Я обрисовал ему общее положение революционных организаций, как я это только что изложил; доклад мой был успокоительным, особенно в связи с ожидавшимся тогда Высочайшим приездом в Москву.

На собраниях полицейских высших чинов, собиравшихся тогда очень часто для выработки мер охраны, мне приходилось выступать также с успокоительными замечаниями.

У генерала Адрианова, меня не знавшего, да еще находившегося под постоянным нажимом со стороны своего помощника, полковника Модля, вероятно, сомневавшегося в моем знании политического розыска и общей

Россия^^в мемуарах

обстановки, очевидно закрадывались сомнения в правильности моих докладов и моей точки зрения.

Как-то в августе того же года, в самый разгар наших приготовлений к Высочайшему приезду, генерал Адрианов вызвал меня к себе в кабинет и, передав мне какую-то объемистую докладную записку, попросил меня ознакомиться с ней и доложить ему по содержанию. Я взял эту записку домой и взялся за чтение. К моему большому удивлению, автором записки оказывался не кто иной, как жандармский полковник фон Котен, в то время начальник Петербургского охранного отделения.

До перевода его в Петербург полковник фон Котен был начальником Московского охранного отделения и в подчинении у того же градоначальника, генерала Адрианова.

По-видимому, генерал Адрианов сохранил доверие к полковнику фон Котену. Записка, находившаяся в моих руках, оказалась как бы обзором настоящего состояния Партии социалистов-революционеров.

Чем дальше читал я эту объемистую записку, тем более поражался. В ней, очевидно со слов какого-то секретного сотрудника, рассказывались всевозможные нелепости о «небывалой организованности» партии, перечислялись члены «центрального» и других комитетов партии, назывались лидеры, излагались различные «подготовления» и «планы» и пр. и пр.

Все было полнейшим вздором и глупой выдумкой. Читая эту записку, я попутно тут же, карандашом на полях, делал отметки, замечания и вообще навел беспощадную критику, не считаясь с тоном своих отметок. Я был изумлен и возмущен - изумлен тем, что начальник Петербургского охранного отделения мог до такой степени не понимать общего положения дела и в особенности полного развала в то время и отсутствия каких-либо организаций этой партии; возмущен тем, что он позволил себе, в обход и служебной этики, и служебного порядка, послать эту записку прямо в руки градоначальника, минуя меня, которому, как казалось бы, следовало получить ее для «сведения и соображений при розыске», да, кроме того, записка, по-видимому, не была им послана и в Департамент полиции, иначе я получил бы ее «для соображений при розыске», в копии.

В числе моих кардинальных заметок на полях записки запестрели резкие слова, вроде: «Какой вздор!», «Неужели начальник СПБ охранного отделения не понимает, что это сплошные выдумки!», «Как глупо!», «Чепуха!» и т.д.

Была ли это со стороны фон Котена глупость или интрига, трудно решить. В том, что он послал записку прямо в руки градоначальнику, можно

Россшг^^в мемуарах

усмотреть, пожалуй, интригу. Во всяком случае, это было глупой интригой. Но мне предстояла нелегкая задача втолковать генералу Адрианову, что все данные записки начальника фон Котена не отвечают действительности.

Вероятно, генерал Адрианов продолжал сомневаться не в записке - нет, а во мне и в правильности моей оценки ее! Положение прояснилось несколько дней спустя, когда бывший в то время в Москве директор Департамента полиции С.П. Белецкий, зайдя ко мне в кабинет, спросил меня о записке и предложил дать ему ее для ознакомления.

Я вынул из ящика стола записку и докладные директору Департамента полиции о всех нелепостях, в ней заключавшихся, попросил только две минуты времени, чтобы стереть резинкой мои резкие заметки на полях. «Нет, нет, - сказал мне Белецкий, - дайте мне эту записку, как она есть, с вашими отметками!» - «Неловко, ваше превосходительство, - отвечал я, - отметки эти я делал только для себя, записка по своему содержанию настолько нелепая и вздорная, что ее нельзя без вреда для дела приложить ни к какому делу в отделении». - «Нет, дайте ее мне с вашими отметками!» Я отдал записку директору и не знаю, какие она имела последствия.

Однако ведь кто-нибудь из нас, или начальник Петербургского охранного отделения, или я, начальник Московского охранного отделения, должен был быть прав, а другой не прав в своих оценках положения Партии социалистов-революционеров в 1912 году. Казалось бы, что начальник одного из крупнейших охранных отделений в империи не мог продолжать руководство политическим розыском, если он ошибался в главном и не понимал главного в состоянии одной из самых опасных с государственной точки зрения революционных партий! Но оба начальника продолжали оставаться в своих должностях: полковник фон Котен до 1914 года, а я до самой революции…