Наш полковник Чичерин, повернувшись на коне, кричит: «Сабли вон!., с места атака!» Мы бросились марш-марш, врубились и смешались с поляками. Сделалась такая каша, что ужас! Они проскочили через нас, а мы через них.

Я поскакал за поляком, а за мной другой поляк. За этим увязался мой капрал Куманьков и кричит мне: «Илья Осипов, берегись!» Я глядь налево, а поляк уже поравнялся и замахнулся саблей, я увернулся, удар пришелся в ольстредь и разрубил чепрак. Я бросил свою саблю на темляк и, выхватив из-за пояса пистолет, хлоп в него; поляк повалился с лошади! Лошадь под ним была славная, да где! Тут не до лошади. Одного повалили, хватаешься валить другого, так и мечешься и разыскиваешь, где бы кого еще зацепить. Покуда справился с этим, передний успел ускакать в сторону.

Напоследок мы прогнали его к лесу, и тут нам ударили отбой. Трубам велено играть аппель^{122}. Наш полковник опасался, чтобы в лесу не наскочить на засаду.

Все сражение происходило днем, время стояло хорошее, и нам было очень весело. Только и страшно, когда бьют из орудий, — а когда сблизились, тут кавалерия на сабли, а пехота на штыки, ура раздается громом, и все дело кончает Бог!..

Король прусский двигался с войсками близ реки. Выйдя на гору, он выдвинул артиллерию, потом пехоту и кавалерию, и такой открыл огонь из орудий, что неприятель смешался, огонь открыт был сильный! Туг и остальная часть неприятеля отступила к лесу, а наши войска, что были впереди, возвратились к фронту.

Тем дело и кончилось. Вызвали квартермистров. Обер-квартермистр показал нам места!

Вдруг наш капитан говорит: «Попадичев! Разыщи овса!»

«Слушаю-с!» — говорю, а сам и думаю: ну где я достану его? Когда б сказали раньше, другое дело, а то теперь, когда и двора-то нет целого, — ступай ищи овса!

Я взял пять человек, бросался всюду, но фураж был уже разграблен. Ведь нас тут стояло две армии, всякому было нужно. Что тут делать? Пришел к капитану и говорю, что нет овса.

«Чтоб был!» — говорит капитан.

Что будешь делать? Пойду в костел, дайте двенадцать человек людей! Людей дали. А признаться сказать, я никогда не любил грабить ни костелов, ни пчел. Бывало, солдатам говорю: не разоряй пчел, а если хочешь меду, так я тебе куплю и ешь сколько душе угодно, а пчел не разоряй! На это я был строг.

Так вот-с, прихожу в костел, смотрю — отворен, я по лестнице наверх, а там: рожь, овес, пшеница, всего в изобилии.

Прихожу опять в эскадрон и говорю: давай пятьдесят человек людей.

Людей дали. Я забрал саквы^{123} и опять в костел. К жертвеннику поставил 12 человек, чтоб не грабили, а сам с остальными по лестнице, где была сложена рожь. Солдаты на меня дивятся, да где это он все разыщет. «Небось, ребята, — говорю я им, — прикажут, так разыщешь».

«Ну что, достал?» — говорит капитан. — «Достал, Ваше благородие». — «Ну, ведь я знал, когда захочешь, так достанешь!»

Бывало, Ваше благородие, — продолжал старик, — никогда не прозеваю, утомления не чувствовал никакого… А отдыхать — я этого не знал… всегда был в движении.

Туг капитан послал меня к жене.

— Да разве офицерские жены были с мужьями в походе?

— По снисхождению начальства некоторым дозволяли — не при полку, а в вагенбурге^{124}.

«Попадичев! Поезжай, — говорит, — к Софье Карловне и привези мне графинчик водки и кусок хлеба».

Я поехал, и думаю себе, хоть не по дороге, да заеду, мол, с любопытства, посмотрю на поле сражения! Как выехал, так верите ли, Ваше благородие, лошади нельзя протолкнуть, сплошь завалено народом, все побито, истерзано, кто ползет, кто стонет, не трогаясь с места, а пособить нечем. Меня даже слезы прошибли. Ведь и нам, мол, готовится такая же доля.

На другой день нам приказано выстроиться для встречи прусского короля. Он, проезжая по рядам, приветствовал нас по-русски: «Здравствуйте, господа победители!» — «Здравия желаем, Ваше королевское Величество!» — отвечали мы ему и кричали «ура!» Как нам было приказано.

Прусский король, увешанный орденами, ехал на вороной лошади, лицо его было такое свежее, приветливо. Спасибо ему! За труды наши в деле изволил пожаловать нам по рублю серебром награды.

Того же дня пехоту послали подбирать тела раненых и хоронить убитых. Из нашего эскадрона более 4-х человек не убыло, и то ранеными, а убитых вовсе не было.

В атаке будь смел и расторопен, бросайся туда и сюда, гляди в оба, — не мешкай, на месте не стой, особливо, когда заряжаешь, — и не убьют, а кто уныл да вял — смотришь, и голову потерял.

Чрез три дня мы двинулись к Варшаве. Король прусский пошел со своей армией левым флангом, а наши — правым, и в том же порядке, верстах в трех от Варшавы, стали мы лагерем. Правее нас стояли донские казаки, с генералом Денисовым. Лошади ночью всегда были оседланы, и мундштуков с них не снимали.

У прусского короля артиллерии было много и всякого снаряду в изобилии, так что он и нас снабжал. При наших войсках, кроме легкой полковой артиллерии, другой никакой не было.

Три раза король ночью делал канонаду по городу, и один раз секретным порохом, так что не слыхать выстрелов. Говорят, он белый — уж Бог его знает, даже один прусский артиллерист обещался мне дать такого пороху.

С пруссаками мы жили дружно. От них брали порох и снаряды и получали хлеб, каждый хлебец по три фунта и с клеймом — полагать надо, что его пекли в особых формочках.

Не все же мы занимались тем, что сторожили поляка: иногда, в свободное от службы время, поигрывали в карты.

— Как же назывались ваши игры?

— Играли в альбицвель — 21; играли и в одну — 31. У нас был унтер-офицер, Орликов прозывался, молодец такой, исправный и строгий. Бывало, как проиграется, придет ко мне и говорит: «Что, змей? Давай, — мол, — денег!»

На! Вот тебе деньги. Пей сколько душе угодно!

А в другой раз и откажешь: «Проиграл, брат; теперь твоя очередь, напой же ты меня!»

— Да ведь ты не пьешь?

— Мало ли что я не пью, я и в карты не играю, а теперь давай будем пить!

Со мной и так бывало, что где ведро водки рубль стоило, я не пил, а где и по четыре продавалось, так не смотрел, что дорого, пил во здравие.

На фуражировке узнал я, что из-под чепрака взяли у меня штаны, а там были зашиты деньги. А как пошли под Прагу, так опять разжился. У меня была пара своих лошадей. Блокадой около Варшавы стояли мы около полутора месяцев, и ни на чем не решивши, отступили. Король прусский, узнав, что из Белоруссии идет Суворов, пошел в свои границы, а мы потянули вверх по Висле. Польское войско последовало за королем, и сказывали, у них были большие дела, так что пруссаков порядком пощипали. Они в лагерях всегда раздеваются, осторожности не наблюдают, да и в деле-то не так-то хороши! Народ слабый, где им против наших! Куда — далеко!..

Мы остановились на Висле, в местечке, где был ружейный завод. Здесь поляки спардоновались, значит, были покорны, не бунтовали. За этим местечком, на той стороне реки, поляк поделал батареи и не пущал нас через Вислу. Когда же понтонный мост, в три дня, был окончен, то генерал Ферзен поставил на берегу 12 орудий и расшиб их батареи.

Казаки с пиками, в одних рубахах пошли вплавь и, занявши берег, начали наводить мост. Ахтырский и Харьковский легкоконные полки первые перебежали по мосту и помогли казакам прогнать неприятеля к лесу. За ними перешла вся наша армия и верстах в трех от реки остановилась лагерем. На втором переходе от Вислы повернули к Мациевицам.

Сам Ферзен с пехотою и кавалериею шел левым флангом, чистыми и открытыми местами, а наш полк послал чрез лес и болота. На дороге, в лесу, случилась трясина. Саблями нарубили фашиннику и, закидавши топь, проехали лес. Смотрим, а уж у Ферзена действие идет — из орудий палят!