Когда товарищ и Демьян увидали, что медведь сбил меня в снег и грызет, они бросились ко мне. Товарищ хотел поскорее поспеть, да ошибся; вместо того, чтобы бежать по протоптанной дорожке, он побежал целиком и упал. Пока он выкарабкивался из снега, медведь

все грыз меня. А Демьян, как был, без ружья, с одной хворостиной, пустился по дорожке, сам кричит: "Барина заел! Барина заел!" Сам бежит и кричит на медведя: "Ах ты, баламутный! Что делает! Брось! Брось!"

Послушался медведь, бросил меня и побежал. Когда я поднялся, на снегу крови было, точно барана зарезали, и над глазами лохмотьями висело мясо, а сгоряча больно не было… Доктор зашил мне раны шелком, и они стали заживать. Через месяц мы поехали опять на этого медведя; но мне не удалось добить его. Медведь не выходил из обклада, а все ходил кругом и ревел страшным голосом. Демьян добил его. У медведя этого моим выстрелом была перебита нижняя челюсть и выбит зуб.

Медведь этот был очень велик и на нем прекрасная черная шкура.

Я сделал из нее чучелу, и она лежит у меня в горнице. Раны у меня на лбу зажили, так что только чуть-чуть видно, где они были». Что ж, все хорошо, что хорошо кончается. После этого случая, произошедшего с ним, можно было стать фаталистом. Толстой второй раз родился после того, как был сражен медведем и усмотрел в этой случайности Судьбу, почувствовал поцелуй Бога.

Часто, гуляя по Ясной Поляне, писатель видел на «не продавленном следе человека продавленный след собаки. Зачем у ней точка опоры мала? Чтоб она съела зайцев не всех, а ровно сколько нужно. Это премудрость Бога; но это не премудрость, не ум. Это инстинкт божества. Этот инстинкт есть в нас. С страшной ясностью, силой и наслаждением пришли мне эти мысли». Да, инстинкт сильнее ума. Но бывали с ним такие случаи, как, например, медвежья охота, когда все выходило совсем наоборот — ум побеждал инстинкт.

Кроме охоты была еще одна страсть — спорт. Лыжи, коньки, верховая езда, плавание, крокет… Не перечислить всего, без чего немыслима была яснополянская повседневность.

Усадебный мир Ясной Поляны вполне узнаваем в толстовских шедеврах. Множество раз писатель оживлял свои воспоминания, перевоплощая их в бессмертные тексты. Игра вымысла и реальности, как игра света и тени, — излюбленный прием писателя. Но порой силой своего воображения он создавал такие выразительные образы, что они казались живее самой реальности.

Именно так произошло с описанием игры в теннис на страницах романа «Анна Каренина». Теннис, появившийся в 1873 году в Англии, стал очень популярен и в России. В лаун-теннис играли на крокетных, твердых или покрытых дерном площадках. Но еще раньше, например, старинные короли у Шекспира и Сервантеса, по словам Владимира Набокова, играли в эту замечательную игру в закрытых помещениях. Играли, конечно, не только царственные особы. Так, в Ясной Поляне совсем «по-королевски» играл в непогоду в волан Толстой в зале своего дома. Обитатели Ясной Поляны теннисом стали увлекаться уже после того, как в него сыграли на страницах романа толстовские герои. Так жизнь романная повлияла на жизнь реальную. Описанная романистом с мастерством и азартом модная спортивная игра в загородном имении Вронского предопределила теннисную «лихорадку», вспыхнувшую несколько лет спустя в Ясной Поляне.

Толстой, ни разу не бравший ракетку в руки, описал новомодную игру как опытный и заядлый теннисист: «Стали играть в lawn-tennis. Игроки, разделившись на две партии, расстановились на тщательно выровненном и убитом крокетграунде, по обе стороны натянутой сетки с золочеными столбиками… Свияжский и Вронский оба играли очень хорошо и серьезно. Они зорко следили за кидаемым к ним мячом, не торопясь и не мешкая, ловко подбегали к нему, выжидали прыжок и, метко и верно поддавая мяч ракеткой, перекидывали за сетку».

В Ясную Поляну теннис пришел не сразу после написания романа. Только во второй половине 1890-х годов в усадьбе появилась обширная теннисная площадка с твердым покрытием на месте старого партера перед домом: между старыми березами Прешпекта и

дорожкой, проходившей к Клинам. Точность, расчет, быстрая реакция, которых требовал теннис, — это как раз то, что соответствовало характеру писателя. Именно поэтому он увлекся игрой. С. А. Толстая записала в своем дневнике: «Лев Николаевич сегодня часа три играл с азартом в lawn-tennis».

Однажды сын писателя, Илья, назвал младшего Раевского первым знаменитым русским игроком в лаун- теннис.

— Какой знаменитый? — удивился Лев Николаевич. — Спросите англичанина: «Играете в теннис?» Он ответит небрежно: «Играю», а играет лучше всех нас. Для них это неудивительно.

В семье Толстого увлекались не только лаун-теннисом, но и крокетом. Шурин писателя С. А Берс так вспоминал об игре в крокет в Ясной Поляне: «В ней участвовали все, и взрослые, и дети. Она начиналась обыкновенно после обеда и кончалась со свечами. Игру эту я и теперь готов считать азартной, потому что я играл в нее с Львом Николаевичем. Удачно сыграет противник или кто-нибудь из его партии, одобрение и замечания его вызывали удовольствие сыгравшего и энергию противников.

Ошибется кто-нибудь — его веселая и добрая насмешка вознаградит промах. Простое слово, всегда вовремя сказанное им и его тоном, поселяло во всех тот entrain (задор. — Н. #.), с которым можно весело делать не только интересное, но и то, что без него было бы скучно. В игре в крокет, в прогулке он оживлял всех своим юмором и участием, искренне интересуясь игрой и прогулкой. Не было такой простой мысли и самого простого действия, которым бы Л. Н. не умел придать интереса и вызвать к ним хорошего и веселого отношения в окружающих».

До глубокой старости Толстой любил верховую езду. Верховые прогулки писатель совершал почти каждый день перед обедом. «В своих пеших и верховых прогулках по засекам, — вспоминал старший сын писателя, — Лев Николаевич особенно любил бывать в таких местах, где он раньше еще не бывал, следовать по еле заметным незнакомым тропинкам, не зная, куда они приведут, и блуждать по мало проходимым и безлюд-

иым местам, — искать новых путей». И. Н. Крамской говорил, что писатель в охотничьем костюме, верхом на лошади был самым красивым мужчиной, которого ему когда-либо доводилось видеть. Отказаться от прогулки на лошади Толстой мог только в самом крайнем случае. Секретарь писателя В. Ф. Булгаков рассказывал: Если шел дождь, Лев Николаевич надевал непромокаемое пальто, но все-таки ехал; то же самое во время легкого недомогания; он мог ехать тихо, мог поехать недалеко, но совсем отказаться от поездки ему было трудно».

Прогулки верхом вызывали у Толстого настоящий восторг, особенно когда совершал их на Сашином полуарабском коне, на Делире, у которого ноги были крепкие, и он почти никогда не спотыкался. Характер у Делира к тому же был веселый. Чаще «выезжал к Козловке, не доезжая до железной дороги и сворачивал плево, к шоссе, к мосту, потом к лесу, к купальне и оттуда нашим лесом домой», — вспоминал постоянный попутчик Толстого Д. П. Маковицкий. Получался круг в десять верст. Иногда Лев Николаевич выезжал на коне по кличке Мухорный, смирном и добром. А однажды заблудился — поехал на Делире по шоссе через Кудея- ров Колодец на Рвы, потом к Засеке и сбился с пути. Уже наступили сумерки, когда Толстой выехал к Угрю- мам и вернулся домой к шести часам вечера. В общей сложности он проехал 26 верст за три часа, и почти все рысью.

На Косой Горе жил знакомый Толстого, кузнец, к которому он часто приезжал, чтобы подковать лошадь. Сам же в afo время ходил пешком на Рудакову Гору. Лев Николаевич гордился тем, что верхом на лошади в общей сложности он проездил целых семь лет. Верховой ездой увлекся в 17 лет и в среднем проводил в седле три часа в день, в молодости — по восемь-десять часов. Считал верховую езду «самым лучшим условием для отличной душевной работы». Литератор Сергеенко как-то спросил Толстого: «Лучше, чем пешком?»