Брови у меня ползут вверх, и Клык примирительно улыбается, предотвращая кровопролитие.

— А может, я не прав. Может, надо им позвонить. Проверим, как они там?

Я вздыхаю:

— Знаешь, я все-таки чувствую, что я за них в ответе. Хотя они все неблагодарные твари.

Клык кивает, и шелковистая челка черной тенью падает ему на глаза.

Все. Решено. Звоню Надж. Она все-таки не такая предательница.

Дрожащими руками набираю ее номер. Вдруг она повесит трубку или скажет, чтобы я ей больше не звонила? Я этого не переживу. Мой палец повисает в воздухе.

— Набрала? Жми скорей на звонок, — торопит меня Клык.

Нажимаю кнопку звонка. Гудки, снова гудки, бесконечные гудки. Что они там де…

— Але? — Голос Надж звучит как ни в чем не бывало, и я едва не плачу.

— Эй, Надж! Это я. — Откашливаюсь и беру себя в руки. В трубке на том конце разноголосый шум и какая-то суета. Телек орет. Слышу, как Газзи хохочет и спрашивает:

— Кто еще там?

— Макс! — Похоже, Надж рада меня слышать. — Макс, привет. Ты где?

Странно. Она же знает, что я по телефону ни на какое «где» не отвечу.

— Вы сами-то где? — на всякий случай отвечаю я вопросом на вопрос.

— В Лос-Анджелесе. Мы сейчас идем на пати со всякими знаменитостями.

— Вот это да! Мммм… У вас все о'кей?

— У нас у всех был какой-то грипп. Но уже все прошло. Я по тебе соскучилась! Ой, нам уже лимузин подали! Мне пора. Я тебя люблю. Я потом перезвоню.

И она вешает трубку.

Я посмотрела на Клыка:

— Там все в порядке. Идут на вечеринку с какими-то знаменитостями. В Лос-Анджелесе. Там за ними лимузин приехал.

Клык поднимает на меня глаза:

— Западня?

— То-то и оно, что, скорее всего, западня, — киваю я.

Лимузин остановился около «Фуриозо», самого фешенебельного, самого модного ресторана в Лос-Анджелесе. Само собой разумеется, что собакам туда вход заказан. Так что четвероногим пришлось остаться в гостинице.

Стая выглядывает наружу из-за затемненных окон. На тротуаре в ожидании знаменитостей клубится толпа.

Происходит именно то, что от «а» до «я» перечислено у Макс в списке запретных и опасных ситуаций. Они окружены, закупорены в машине, с одному черту известным водителем. Народищу — миллион, и все только и делают, что щелкают камерами.

— Вы уверены, что это разумно? — непрозрачно намекает Джеб.

Ангелу этого больше чем достаточно, чтоб принять окончательное решение:

— Уверены. Представление начинается. — И она открывает дверцу лимузина.

Снаружи доносится рокот толпы, народ вовсю орудует локтями, продираясь поближе и стараясь разглядеть вновь прибывших.

— Это дети-птицы! Это крылатые, — раздаются восхищенные вопли, и стаю ослепляют вспышки фотоаппаратов.

Надж широко улыбается:

— Здравствуйте, здравствуйте. Приветствую вас, — раскланивается она в разные стороны, и то одним боком повернется, то другим, позируя окружившим их фотографам. Дилан сначала смущенно смотрит в пол, но в конце концов не выдерживает и тоже расплывается в улыбке сходящим с ума поклонникам. Газзи подпрыгивает и, как заводной, размахивает руками.

— Заберите меня отсюда, — брюзжит Игги. С его обычно повышенной чувствительностью любой хаос и любая сутолока ему нипочем. Но тут его, похоже, зашкалило. — Говорю же, заберите. У меня от всего этого крыша едет.

Ангел строго на него уставилась:

— Нечего ныть! Все в норме. Пошли внутрь.

Она поворачивается к двери ресторана, и толпа расступается, как по мановению волшебной палочки. Уже стемнело, но ее бдительный орлиный глаз не пропускает ни единой детали.

— Ребятки! Приехали! Как я вам рада! — Навстречу им, раскинув руки, выбегает хозяйка ток-шоу Мадлен Хаммонд. — Эй, нельзя ли не напирать, — кричит она в толпу, и народ слегка подает назад. — Добро пожаловать, ребятки, на пати перед пати. «Харрелс» будут играть попозже, но «Данкрафт» и «Кохран» уже здесь. — Ее взгляд падает на Дилана. Она придвигается к нему поближе и заглядывает в его ярко-синие глаза.

— Боже мой, — вздыхает Мадлен. — Откуда ж ты с такой неземной красотой взялся?

— Меня зовут Дилан. Я в стае новенький.

С полминуты Мадлен приходит в себя и наконец, обернувшись к народу, жизнерадостно кричит в толпу:

— Давайте поприветствуем крылатых! Скажите, что вот тот парнишка обалденный красавчик!

Толпа с диким ревом подтверждает, что красавчик, а Мадлен поворачивается к стае и с заметно поубавившимся энтузиазмом добавляет:

— Вы все классные ребята.

Надж взвизгивает от восторга и еще раз машет фотографам.

— Давайте-ка я вас кое-кому представлю, — говорит Мадлен, и Ангел на двадцать минут с головой погружается в поцелуи, улыбки и рукопожатия. Но с каждой секундой шум у нее в ушах становится все оглушительнее, свет и краски все сильнее и сильнее режут глаза, зуд все нестерпимее и нестерпимее жжет ее тело, а кожа натягивается, как на барабане.

Она смотрит на Надж, которая сияет, стоя перед парнишкой из последней соуп-оперы. На вид ему лет шестнадцать, и Ангел с усмешкой размышляет, не сообщить ли ему, что Надж всего только один… двенадцать.

— А как ты научился летать? — пристает к Дилану репортер «Лос-Анджелес Таймс».

— Меня столкнули с крыши, — честно признается Дилан. Стоящие вокруг хохочут, сверля Дилана глазами.

Игги с Газманом пристроились в темноте за стойкой бара, и Ангелу видно, как они по очереди пуляют друг другу в стаканы миндальные орешки. Пара-тройка голливудских продюсеров пристроились к мальчишкам и, кажется, впадают в детство, пытаясь сравняться с ними в меткости, но нещадно мажут.

Дилана облепили смазливые девчонки, и кое-кого из них Ангел видела раньше по телеку. Он разговорился — звезда да и только. Но Ангелу кажется, что щеки у него побледнели, а глаза ввалились.

Бледный Дилан? Что-то тут не вяжется. И тут до нее доходит. Дилан всегда выглядит только что умытым и сияющим бодростью и свежестью. Даже после драки с ирейзерами.

Получается, раз он бледный, с ним что-то не то. С ними со всеми что-то не то.

Ангел опустила глаза и, несмотря на тусклый свет, ясно увидела свои руки. Боже, как же она заорала!

— Мэм, мэм, посмотрите сюда скорее. — Лаборант испуганно подзывает начальницу к экрану наблюдения.

Начальница информационного отдела уставилась на лицо Объекта номер шесть. Оно все в огромных водяных волдырях, будто его кипятком обварили. Объект рыдает и изо всех сил старается не чесаться. Остальные объекты сгрудились вокруг шестого номера, а вокруг поднялась невообразимая суета.

— А двадцать второго вы не видели? — спрашивает начальница.

— Видели, вот он, — камера наползает на Объект номер двадцать два, и лаборант, помрачнев, настраивает окуляры ночного видения.

Двадцать второй тоже весь в огромных чумных язвах.

— Что, еще одна неполадка? Уму непостижимо! — шепчет начальница. — Исключено! Реактант не мог вызвать у него такие последствия. Мы сотни раз проверяли. Нам досконально известны все возможные последствия. Абсолютно исключено. Я точно помню, мы именно на двадцать втором препарат испытывали. Ему тогда шесть месяцев едва исполнилось. Проверьте лабораторные записи, прежде чем я профессору доложу.

Лаборант кивает.

— И поскорее, — подгоняет его начальница. — Профессор страшно будет огорчен.

Она отодвинулась от экрана, на котором взад и вперед с криками толкаются и мельтешат люди.

— Что происходит, вы понимаете?

Лаборант увеличивает громкость и пытается сфокусировать камеру.

— Кажется, один из объектов потерял сознание. Не уверен. Позвольте, я настрою…

— Нам срочно необходимы данные с места событий, — кричит начальница и хватает телефонную трубку, чтобы вызвать на место происшествия команду прямого наблюдения. — Это грозит перерасти в катастрофу. В мою смену нельзя потерять ни единого объекта.