Баринова он нашел на строительстве минаретов.

А минареты нынче возводились и при Казанском соборе, и при Исаакиевском.

Кресты и там, и там уже были заменены полумесяцами, и теперь по углам культовых памятников архитектуры велись земельные работы котлованного цикла.

Что касается Казанского, то минареты даже как бы должны были оживить недосозданное, недодуманное Воронихиным. Так, полукруглая колоннада, примыкающая к левому боковому приделу и образующая одну из самых живописных площадей города, чудесным образом должна была заиграть в ансамбле с двумя минаретами, построенными позади храма — со стороны правого придела, там, где по первоначальному замыслу Воронихина тоже должна была быть симметричная колоннада. Но новая власть решила строить минареты не там, а на месте памятников Кутузову и Барклаю де Толли.

Памятники сломали.

Ямы под котлованы выкопали… И даже камень того неповторимого колера завезли…

И строителей согнали.

Среди них, кстати говоря, был и Баринов.

Он один из немногих писателей, кто уцелел.

Впрочем, это была гнусная история.

Оказывается, в первую же неделю катаклизма новая власть объявила по радио «Европа-Плюс», что всем членам Союза писателей предлагается явиться на базарную площадь (бывшую Дворцовую) для обсуждения с новым руководством вопросов сотрудничества…

Баринова спасло то, что он был не член.

Он потом и рассказывал Саше Мельникову:

— А почему я предпочитал одиночество? Почему не был тусовочным? Потому что надо же кому-то создавать то, что потом служит пищей тусовщикам. А это ведь трудоемкий процесс — писать умные книжки, и совмещать его с тусованием практически невозможно. Здесь либо писательский процесс с глубоким в него погружением, либо лелеяние своего Я в тусовке с себе подобными.

А потом, одиночество и отсутствие стремления собираться в кучу — это и есть признак силы.

Тогда как принадлежность к тусовке есть признак слабости.

Приходить в некий клуб, сама формальная принадлежность к которому косвенно подтверждает тот статус, что на самом деле дается только Богом.

Идея сбиться в кучу — авось здесь за меня вступятся, если что, — это шакалья идея… А если худых времен не настанет, то здесь можно душевно компенсировать свои сомнения относительно собственной никчемности.

Ведь члены всех этих творческих союзов тешат и лелеят свои комплексы, создавая тусовку по законам: всяк сюда входящий, всяк допущенный сюда бартером тешит и взлелеивает Я своего товарища по тусовке. Ведь это вроде как место для избранных, а раз я здесь, значит, и я, и мой сосед как бы значимые люди. И он, признанный мною, должен признавать и мою гениальность.

Шерочки и машерочки…

В общем, тусовка, творческий союз — это стая бездарностей, собравшихся для того, чтобы коллективом доказать обратное: то, что они не бездарности, а весьма нужные обществу люди.

А истинный мастер не нуждается в формальном подтверждении своего статуса.

Поэтому можно с уверенностью утверждать, что среди членов Союза мастеров нет.

Вернее — не было.

И рыдать по поводу бывших обитателей особняка на Шпалерной, которые потом, разделившись по национальному признаку, обитали на Желябова и на Невском, рыдать по поводу их утраты — право, не стоит.

— Ну вы даете! — хмыкнул Мельников. — А чем теперь занимаетесь?

— Вот, котлован рою под минарет, — ответил Баринов, — у нас соревнование с молдаванами, с теми, что на Исаакиевской теперь роют.

— И что за соревнование? — поинтересовался Саша.

— А кто дольше продержится, — ответил Баринов, — ведь рано или поздно все равно за срыв и за саботаж расстреляют.

— Почему? — удивился Саша. — Разве молдаване способны саботировать?

— А разве возможно построить на питерском болоте колонну выше монферрановской? — вопросом на вопрос ответил Баринов.

— Ну и у кого шансов больше?

— У нас, — горделиво ответил Баринов, — минарет-то должен быть выше купола, а у нас-то воронихинский пониже будет, чем у Монферрана!

— Значит, вы всерьез верите в то, что построите минареты?

— В то, что наши мы построим, — верю, а в то, что молдаване четыре штуки выше Исаакия воздвигнут, да еще из чистого гранита, — не верю.

— А что в сопротивление не запишетесь? — спросил Саша. — Считаете, что это тоже вроде Союза писателей? Типа тусовки бесталанных?

— В резистанцию? — переспросил Баринов. — А откуда она возьмется?

— Ну, хоть бы из честных, свободолюбивых людей, — неуверенно предположил Саша.

— Ай, да бросьте вы, — досадливо махнул рукой Баринов, — какие там честные да свободолюбивые?

Лимит на идеалы давно исчерпан. Химеры идеализма успешно потравлены реалиями денег, развратом картавого либерализма от «Эха» и иже с ними… И в атмосфере нынешнего уныния радует только то, что катастрофа поглотила не только невинных, но и самих либералов, которые со своего картавого «Эха» развращали народ ценностями своего картавого мира.

— Вы злой пессимист, — сказал Саша.

— Нет, я строю минарет и радуюсь жизни, — ответил Баринов.

— А я вас призываю сопротивляться, — сказал Саша, — очнитесь, пойдем с нами.

— Зачем? — пожав плечами, ответил Баринов. — Чтобы в очередной раз спасти тех, кто нас втянул во все это и в конце концов погубил?

— Что вы имеете в виду? — спросил Саша.

— То, что это война денег и идеалов, причем не наших идеалов и не наших денег… Не наша, чужая война…

— Но нас в нее втянули, надо вылезать.

— Чтобы спасти тех, кто нас втянул? — спросил Баринов, не мигая глядя Саше в зрачки.

— Так вы считаете, что мы сделали неверный выбор союзников? — спросил Саша.

— Я так не считаю, — тихо ответил Баринов, — просто я нё хочу спасать чуждое нам и выбирать, какой жернов, перемалывающий меня и мою цивилизацию, мне полюбить больше — верхний жернов или нижний? Идеалы диких и голодных террористов или императив денег и либерального меркантилизма?

— Значит, остаетесь копать котлован под минареты? — спросил Саша.

— Значит, остаюсь, — ответил Баринов.

Вооруженный автоматом Калашникова феллах свистнул в свисточек и прикрикнул на присевших на корточках строителей:

— Канчай курить, бездельники, бери лапата, капай давай, палезай в яма, капай-работай давай!

Землекопы, среди которых было много лиц со следами былой принадлежности к цеху работников интеллектуального труда, покряхтывая, полезли в яму…

На Баринова феллах не глядел, делая для него некое исключение, ведь с ним сейчас разговаривал правоверный в правильном одеянии — в хиджабе и с автоматом…

Но Баринов сам засуетился, вставая с корточек и берясь за лопату:

— Все, все, Саша, я пойду со своими, а вы идите…

— Вы окончательно решили? — спросил Саша.

— Окончательно, — ответил Баринов, — и вам удачи не желаю…

Отходя от ямы, Саша потом еще раз оглянулся.

Феллах с автоматом не поленился — полез тоже в яму, чтобы дать пару хороших пинков заленившимся землекопам.

Баринову тоже досталось.

И ботинком по заднице, и прикладом по спине.

— Кто там? — спросила бабушка.

— Это я, Саша Мельников, пришел за консультацией, — ответил Саша.

Бабушка долго ворчала, шамкая беззубым ртом, недовольно возилась со сложной системой запоров, лязгая чугунными задвижками и крючками.

— Ходют, ходют тут…

— Да не ругайся ты, бабушка, — сказал Саша, просовываясь в щель между отворенной дверью бабушкиного жилища и облезлым косяком, — я вот тебе гостинцев принес.

Бабушка посторонилась.

Саша прошел в бедное захламленное жилище старухи и, подойдя к столу, поставил на него снятый с могучего плеча тяжелый рюкзак.

— Пшена тебе принес, бабуся, — пять кило, как заказывала, тушенки армейской гостовской — пять банок, говяжей, и пять банок — свиной, опять же сгущеночки чаек подсластить шесть банок, и чаю цейлонского в жестяной упаковке — полкило… — Саша развязал тесемки, стягивающие устье рюкзака и теперь, словно Дед-Мороз на Новый Год, вытаскивал из мешка всякие всякости.