— Значит, с точки зрения статистики, когда-нибудь число мусульман в Европе перевалит за критическую отметку, и айсберг перевернется? — спросил Булыгин-Мостовой.

— Да, — согласно кивнул Баринов. — Совершенно верно, если дело так пойдет, то к середине века Париж, как и другие европейские столицы, перестанет быть той привлекательной витриной цивилизации и станет походить на Стамбул или Каир… К этому и идет, но, по-шпенглеровски, мусульмане, конечно, хотят вырваться на новый уровень, они хотят жить с европейским комфортом. Запад слишком долго размахивал у них перед носом всеми своими благами, мол, вот, смотрите, как у нас все здорово! Они и советским тоже кричали: смотрите, у нас «Мерседесы», у нас Мулен-Руж — давайте к нам, к нам! А теперь, заполучив 15 миллионов эмигрантов, они ужаснулись. Они эти толпы так долго охмуряли, а когда они хлынули, стало страшно.

— Как тебе эти умники? — спросил Старцев, когда Саша отсмотрел материал.

— Они говорили в самую точку, все произошло как будто по их сценарию, — ответил Мельников.

— Твоя первая задача, — сказал Старцев, кладя Саше руку на майорский погон, — твоя задача сейчас — как можно скорее, привезти этих профессоров сюда, найти их в нынешней Москве и привезти их сюда, в бункер. От этого будет зависеть успех нашей дальнейшей борьбы.

Москва представляла собой ужасную картину.

Наверное, пожар 1812 года был просто цветочками в сравнении с тем, что увидел теперь Мельников по возвращении в столицу…

Хотя, в отличие от событий двухсотлетней давности, нынче здесь кое-где даже велось какое-то строительство.

Так, по углам храма Христа Спасителя силами нескольких бригад молдаван под присмотром каких-то янычар с автоматами шустро сооружались четыре симметричных минарета, делавших центральную церковь России похожей на какую-то тепловую электростанцию с высокими кирпичными трубами по бокам.

Москва, прямо по пророчеству того самого Булыгина-Мостового, за которым Саша и прибыл теперь сюда, превратилась в сплошной базар.

Торговали везде.

Возле метро, в переходах метро, в самом метро…

Только само метро встало из-за отсутствия в фидерах напряжения.

По превратившимся в торговые ряды улицам ездили редкие автомобили.

Бензин был в дефиците и стоил как коньяк «Хеннесси» — сто долларов пол-литра. Поэтому автолюбители теперь стали столь же редки, как если бы Москва перенеслась в самое начало XX века, когда «Роллс-Ройсы» и «Руссо-Балты» водились только в конюшнях у членов царствующей семьи.

Вместо световых реклам, воспевавших прелести буржуазного образа жизни, на всех углах теперь висели портреты бородатого господина в зеленом халате и в белом хиджабе, изрекавшего что-то мудрое. Что именно, Саша не мог оценить, потому как надписи на плакатах были сделаны по-арабски.

— Это кто? — спросил Саша одного из феллахов, показав на плакат.

— Ты не знаешь? — удивился феллах. — Это же великий учитель, Ходжахмет Ходжаев.

Феллах еще долго подозрительно оглядывался вслед Саше.

До катастрофы Булыгин-Мостовой жил на «Аэропорте» в Так называемых «писательских» домах, что справа от метро, если стоять лицом к институту МАДИ.

Адрес ученого Саше дали в Резервной ставке, перед тем как отправить его на задание.

Теперь надо было думать, как добраться от «Кропоткинской» до «Аэропорта», если не работает метро и если по городу не ездят такси.

Велорикша был вроде наиболее удобным транспортом, но относительно дорогим.

Чтобы не вызывать к себе подозрений, чтобы не выделяться и не рисковать излишними проверками, Саша решил выбрать транспорт, соответствующий своему статусу. А одет и экипирован Саша был по легенде, что он — Эдик Мирзоев, обрусевший и плохо знающий родной язык бывший футболист второго дивизиона от команды Наро-Фоминска, а ныне — шашлычник и мангальщик в городе Павлово-на-Оке, приехал в Москву навестить кунака…

Такой человечек как Эдик Мирзоев по нынешним понятиям не должен был шиковать и ездить на велорикше. Ему больше к лицу подходил обычный рикша-китаец-кули в оглоблях, что в рисовых конических шляпах и босиком бегали по Москве не хуже ипподромных рысаков.

Рикша нашелся сразу, стоило Саше помахать в воздухе рукой с зажатыми в пальцах двумястами афгани[5].

Кули оказался русским.

Покуда трусили по Тверскому бульвару до «Пушкинской», Саша узнал, что русские пачками теперь бросились принимать ислам, и что сам кули, Иса Иванов, который еще до прошлой недели был инженером Игорем Ивановым, тоже вот теперь сподобился, получил временную регистрацию и планирует даже начать свое собственное дело — заняться ремонтом и техническим обслуживанием велорикш.

На Тверской свернули налево и двинулись в сторону площади Маяковского.

— А где памятник Пушкину? — спросил Саша своего возчика.

— A-а, этого, на котором голубь всегда сидел? — тяжело дыша, отозвался запыхавшийся рикша. — Его по указу Ходжахмета Ходжаева снесли.

Памятника Маяковскому на том месте, где некогда Евтушенко с Вознесенским стихи студентам читали, тоже не было.

Не было и вывески ресторана «Пекин».

Вместо нее теперь была большущая надпись: «Шаурма».

— Тоже по указу Ходжахмета Ходжаева? — спросил Саша.

Но его шофер ничего не ответил. Ему было трудно протискиваться между торгующими всякой дрянью, он поминутно кричал: поберегись, увага, алярм!

— И это правильно, — согласился Саша, — незачем нам китайских кухонь, нам свою надо развивать.

На «Аэропорт» доехали за каких-нибудь полтора часа.

Собственно, пару месяцев назад, когда в Москве еще были электричество и бензин, когда работало метро и ездили такси, со всеми пробками Саша затратил бы на дорогу примерно столько же.

— Хозяин, накинь на пиво! — взмолился новоиспеченный Иса Иванов.

— Дык Ходжахмет Ходжаев пива не велел пить, — возразил Саша.

— Тогда на гашиш накинь, — настойчиво попросил рикша.

Саша протянул еще одну бумажку в сто афгани.

Отпустив оглобли, Иса Иванов принял позу служащего пуделя и, жадно выхватив банкноту, принялся кланяться мелкой дробью:

— Премного благодарен, помогай вам Аллах со всеми святыми.

— Аминь, — оборвал рикшу Мельников, — купи себе халвы с докторской колбасой.

Теперь надо было разыскать Булыгина-Мостового.

Вид некогда респектабельного двора вызывал сомнения в том, живут ли теперь здесь приличные люди.

Возле переполненных, минимум месяц не вывозившихся мусорных контейнеров, служивших теперь основанием для зловонного Монблана наваленных на них отходов жизнедеятельности, уныло рыжели ржавчиной несколько остовов сожженных автомобилей, в выбитые окна которых тоже теперь сваливали и набивали месяцами не вывозившийся мусор.

«Что здесь будет летом в жару? — мысленно Саша задал себе вопрос. — Совсем пропадет Москва!»

Возле парадной, где по прописке до катастрофы проживая Булыгин-Мостовой, кто на ящиках из-под пепси-колы, кто на четвереньках, — сидели взрослые мужчины и скалились полными золотых зубов улыбками.

Мужчины играли в нарды.

— Салам алейкум, — на всякий случай сказал Мельников.

— Ти куда идеш, дарагой-уважаемый? — спросил один из игравших, и все поглядели на Сашу.

Мельников тоже во весь рот улыбнулся своими рандолевыми[6] фиксами, что перед самой отправкой вставили ему там, в Резервной ставке, и тоже на ломаном русском и с мягким восточным акцентом вежливо отвечал:

— Я, уважаемый, иду в квартира номер сорок семь, кунак у меня один тут живет, к нему я приехал.

Мужчины переглянулись.

— Слушай, уважаемый, в сорок седьмой квартира я живу, там твой кунак никак не живет, — сказал тот, что только что бросал кости игральных кубиков. — Ты что-то ошибся, наверное, как твой кунак зовут?