Ну, в общем, первый раз я ее отымел прямо в прихожей на ее же пальто… А она, как оголодалая…

— Ассалям алейкум, уважаемые, — прервал кто-то булыгинский рассказ.

Стальная дверь трансформаторной будки со скрипом отворилась, и в проеме показался какой-то восточный мужчина с полным ртом золотых улыбчивых зубов.

— Что вы тут делаете, люди хорошие?

— Ступай отсюда, басурманин! — сделав недовольное лицо, сказал Становой. — Это наша будка, мы ее давно уже заняли, и участковый мурза в курсе…

— Да что ты суетишься, уважаемый, — успокоил Станового восточный улыбчивый человек, — никто тебя из будки выселять не собирается, я, наоборот, вам сигарет и денег дам, вы мне скажите, где теперь Булыгин-Мостовой из сорок седьмой квартиры живет?

— Ты сигарет наперед дай, мы тебе тогда и скажем, — с максимальной серьезностью сказал Широкий.

Человек протянул ему пачку «Мальборо».

— Этого мало, — сказал Ширский.

Человек порылся в карманах халата и показал еще две пачки «Мальборо». Показал, но не дал.

— Дай сигареты, я скажу! — воскликнул Становой.

— Нет, ты уж мне дай, я сам скажу, — не выдержал Булыгин, поднимаясь с матрасов.

Две пачки «Мальборо» перешли к нему в руки.

— Ну говори теперь! — сказал восточный человек.

— Ну я — Булыгин, а что? — вызывающе выпятив грудь, сказал Булыгин.

Возникла пауза.

Доценты и писатели вопрошающе глядели на восточного человека с рандолевыми фиксами.

Восточный человек присел на корточки, развязал свой рюкзачок, молча достал оттуда бутылку коньяка с довоенной наклейкой «Дербент» и, откупорив, сказал:

— Пророк не велел пить вина на земле, и тогда нашелся один правоверный, который стал залезать на дерево и пить сидя на суку, потому как про то, что нельзя пить на дереве, пророк ничего не говорил…

Пустили бутылку по кругу.

Закурили свежераспечатанное «Мальборо»…

— А кто теперь в твоей сорок седьмой квартире живет? — спросил восточный человек.

— А бывший шофер и осветитель с того самого телеканала, Магомед Талбоев живет, причем с телеведущей Марианночкой сожительствует…

Катюшу поместили в двух комнатах женской половины дома.

А Лиду и Милу назначили к ней в служанки.

— За что мне такие почести? — попыталась она выяснить у старшей жены.

Но та ничего объяснять не стала.

Пришлось принять статус без объяснений.

Разве худо?

Месяц ехала на нарах в скотских условиях, а тут попала в рай: кругом ковры, домашние сады с бассейнами и павлинами, питание — на убой, все свежее — курочка, мясо, плов, фрукты — любые!

Разоделась в шелковые шароварчики да в бархатные топики.

По-восточному.

С Милкой и Лидией Катюше было не скучно.

Но старшая жена строго следила за тем, чтобы равенства между бывшими товарками не было. Катюша — госпожа, а Лида с Милой — ее служанки. Поэтому есть вместе нельзя, купаться вместе в бассейне тоже нельзя… Можно только почтительно разговаривать с госпожой, если та позволит…

Катюша попросила, чтобы ее показали акушеру-гинекологу…

К ней привезли сразу троих…

И аппарат УЗИ привезли, и кресло, и все что надо для анализов, вместе с компьютером.

Посмотрела на экране, как бьется сердце ее маленького.

Подтвердили то, что ей говорили еще в Москве, еще до событий, что мальчик у нее.

И скоро уже рожать…

— А кто наш хозяин? — украдкой, шепотом спросила Катюша у Лиды.

— Говорят, что некий Ходжахмет Ходжаев, — отвечала Лида, — а еще говорят, что он твой, то есть ваш муж…

— Но я ведь замужем, — возмутилась Катюша.

— Для них это неважно, — пожав плечиками, отвечала Лида, — на кухне служанки говорят, что ты, то есть вы, будете скоро старшей женой…

Ходжахмет Ходжаев иногда позволял себе часок-другой побыть Володей Ходяковым.

Вот и теперь.

Велел вертолетчикам посадить машину в том месте, где Калужское шоссе пересекает реку Десну. Когда-то здесь на пляже он познакомился с девушкой-москвичкой, а она, узнав, что он из Ульяновска, презрительно отвергла его ухаживания.

Если б она знала, во что, какими слезками потом отольется миллионам москвичек это ее тогдашнее «нет», попокладистее, наверное, была бы тогда с ним.

Саму девчонку, ее лицо Володя уже давно позабыл.

Помнил только фигурку ее ладненькую в модном тогда махровом бикини да светло-русые пряди, шевелимые теплым июльским ветерком.

Ходжахмет раздраженно махнул рукой, веля летчикам улетать, а охранникам скрыться в кустах, не маячить перед глазами и не портить впечатление от созерцания природы.

Вертолет завыл форсажем турбины и, косо наклонившись над самым полем, быстро улетел прочь.

Володя остался один.

Нет, один он никогда теперь не оставался.

Человек с полета охранников с винтовками и автоматами засели по периметру — там и там — глядят в оба, охраняют…

Он теперь главный вождь движения.

И хоть и не духовного звания, но покруче любого аятоллы.

Володя присел на корточки, поднял камешек, бросил в воду.

Здесь они купались.

Много машин еще стояло тогда на траве — это дикие туристы из Москвы приехали искупаться.

И он тогда был вместе с московским своим дружком, Андреем.

А она местная была. Вернее, москвичка, но с местных дач.

Сколько времени прошло?

Он тогда только школу закончил в Ульяновске и приехал поступать в институт.

Выбрал себе автомобильный, МАДИ, и факультет — эксплуатацию автотранспорта, чтобы потом на жигулевском автосервисе в Ульяновске работать, хорошую деньгу зашибать…

Не поступил.

Баллов недобрал, а на вечернее не было смысла, вечерний отсрочки от армии не давал.

Вернулся в Ульяновск, на «Тути»[9] к себе.

А осенью его и в армию забрали.

С Лешкой Старцевым.

А вот интересно, если бы тогда не отбили они Лешку, когда его боевики Хамид-шаха выкрали там, с горки, где Леха собаку хоронил? Что бы сталось?

Может, Лешка теперь был бы Ходжахметом? А он, Володька, русским генералом, который бы этого Ходжахмета ловил?

Может!

Все может быть.

Аллах велик.

И все в воле его.

Володя вспомнил, что теперь время молитвы.

И вот полста спрятавшихся по кустам охранников смотрят теперь на него, на главного своего вождя.

Володя обратился лицом на восток, расстелил коврик, встал на колени…

Огладил бороду, провел пальцами по глазам, по лицу…

Но он не молился.

Он вспоминал.

Вспоминал, как встретил Пакистанца.

Уже в Чечне, когда сам был в чине бригадного генерала.

И как Пакистанец рассказал ему про чистых, объединенных в цепь.

Что если много чистых объединить в цепь, то можно достичь сути откровения, которое дается пророку.

Вспомнил, как поверил в это.

Все вспомнил.

Катюша сидела во внутреннем дворцовом саду.

Резко и противно кричали павлины.

Индюшки эти ходили взад и вперед, клюя свои орешки из кормушек, а главный индюк-павлин с большой короной на голове то распускал свой хвост, то сводил перья в стопочку. И покрикивал.

Купаться не хотелось.

Куда уж купаться — не сегодня завтра родить уже!

Лида сидела рядом, в тени, и рассказывала про свою старую жизнь в Москве, как они с Игорем, ее покойным мужем, ездили с друзьями на пикники на Москва-реку за Звенигородом, и как там бывало хорошо.

Лида, кстати говоря, как инструктор занималась с Катюшей гимнастикой для беременных.

А под эту ипостась и сама тянулась — на шпагаты садилась, гнулась, делала махи ногами…