Ника не понимала, что она чувствует. Она как будто разделилась пополам. Одна её половинка хотела кричать, обвинять, даже ударить, хотела биться в истерике — мама, мама, если бы он не ошибся, ты могла бы быть живой! А вторая с тем же неистовством рвалась к этому мальчику напротив, который вот уже почти год казнит себя за то, что не успел там, где, возможно, и нельзя было успеть. Рвалась обнять, успокоить, сказать, что он не виноват, что нельзя тащить на своих плечах вину за ошибки всех остальных. Нику раздирало на две части, она почти физически это ощущала.

— Ника, — вернул её в реальность Павел. — Я хотел тебя спросить.

Она вздрогнула, когда он назвал её имя. И заранее испугалась вопроса. Если он сейчас спросит, придётся ответить. Но она не была готова. Она ещё сама не поняла, что произошло, что изменилось, и как ей нужно теперь поступить. Но он хочет спросить.

Некоторое время она выдерживала его тревожно-упрямый взгляд, впервые замечая, как он колеблется. И в ту секунду, когда она уже была готова опустить глаза, он снова изменился — стал прежним, спокойным и решительным.

— Прости, — мотнул он головой, словно отметая все тревожные вопросы. — Я тебя сюда привёз, чтобы от грустных мыслей отвлечь, а сам загрузил своими проблемами. Между прочим, мы крутимся уже чёрт знает какой круг, — без перехода сообщил он. — И времени уже почти час ночи. Если хочешь, мы можем ещё на чём-нибудь покататься или домой вернуться.

Ника нажала кнопку, стёкла поднялись, укрыв кабину от прохладного ветра.

— Домой, — тихо сказала она. — Я хочу домой.

Павел кивнул. Нельзя было понять — расстроил его ответ или наоборот он мысленно вздохнул с облегчением. Лицо его оставалось спокойным, от напряжения и горечи последних минут не осталось и следа. Ника подумала — он рассказал ей то, что мешало ему, что тяготило, как любой скелет в шкафу. Он не решился спросить, но это ничего не меняет — он всё равно ждёт ответа, ждёт её реакции, наверняка волнуется, поэтому и надел свою привычную маску «я спокоен». Как бронежилет. Даже если она скажет, что он ей противен, что после всего, что узнала, она не хочет его видеть, потому что там погибли её мама и Лиза с Ингой — даже тогда его лицо не дрогнет.

Так что ты ему скажешь, Ника?

Колесо опустило их кабинку вниз, Павел открыл дверцу, шагнул на землю, подал руку. Она, не колеблясь, вложила свою ладонь в его, шагнула следом. Не разжимая рук, они спустились вниз по лестнице, и только тут он неохотно, как показалось девушке, выпустил её пальцы и отошёл к незаметному маленькому строению справа. Несколько секунд — и остановилось огромное сияющее колесо, а потом почти сразу погасли волшебные огни, превратив переливающуюся всеми цветами радуги сказку в мрачно темнеющие на фоне звёздного неба силуэты. Глаза Ники ещё не успели толком привыкнуть к темноте, а Павел уже снова оказался рядом. Он молча взял её за руку и повёл к выходу, аккуратно направляя и поддерживая, когда она спотыкалась на неровностях дорожки. Аэрокар ждал их там, где его оставили. Ника запоздало подумала, что за эти три с лишним часа на счётчике набралась большая сумма.

— Я автопилот включу, — ровным голосом сказал Павел, когда усадил её на заднее сиденье. — Устал я что-то.

— Хорошо, — отозвалась Ника таким же ровным голосом, а внутри что-то сжалось, когда она подумала, что сейчас он сядет рядом с ней.

Но он закрыл дверь и сел снова впереди. Ника подавила вздох то ли облегчения, то ли разочарования — она всё ещё сама не понимала, чего испытывала больше.

Все двадцать минут полёта они молчали. В такси горел свет, и за окном ничего не было видно — сплошная чернота ночного неба. Зато Ника могла, не отрываясь, смотреть на смешные рыжие завитки на затылке Павла, который так ни разу и не обернулся. Она думала, что сейчас, наверное, он жалеет о сказанном и вообще — что привёз её в этот парк.

От того, что сейчас сделает она, Ника, зависит, что будет дальше. Или они разойдутся навсегда, или наоборот, она примет его со всеми этими скелетами в шкафах и его грузом вины. Или, что ещё лучше, поможет избавиться от них. И, кажется, Ника уже знала, что будет делать, когда они прилетят домой. Она скажет то, что хотела сказать её вторая половинка там, на колесе — что не виноват он. Что те люди, чьи близкие погибли там, наверняка не обвиняют спецназовцев, ведь те и так сделали всё, что могли. А не ошибается только тот, кто ничего не делает. Он, конечно, ответит, что она не может говорить за тех, кто потерял близких, и тогда она расскажет про маму с Лизой. Конечно, права была именно эта половинка. Как можно обвинять его в убийстве, которое он не совершал, а пытался предотвратить? Как можно ударить, если ему и так плохо? Как можно не помочь, если ему нужна помощь?

Дмитрий в квартиру так и не вернулся. Но сейчас это Нику уже абсолютно не волновало. Её волновало, как продолжить оборвавшийся разговор. Дома из головы вылетело всё, что она обдумывала последние десять минут полёта. Всё казалось надуманным и каким-то ненатуральным. Как сказать, чтобы он понял и поверил, как сделать, чтобы слова не повисли в воздухе, а подействовали?

— Я всё-таки приготовлю чай, — деревянно сказала она совсем не то, что было нужно, и стремительно скрылась за спасительной дверью кухни.

Подобрала валяющиеся на полу ложки, механически их вымыла, снова включила чайник и застыла, глядя на поднимающиеся со дна пузырьки в его прозрачном боку. А с чего она взяла, что ему вообще важно её мнение? Это же Павел. Он сказал ей то, что считал нужным. Он просто был с ней честным, хотел, чтобы она знала, что у него на совести, потому что они стали больше чем просто знакомыми. Это просто был шаг навстречу. Она его не оттолкнула, значит, всё нормально. Зачем ворошить уже произнесённое? Он не знает про маму и Лизу, не понимает, насколько ей важно именно это его признание. Ну и пусть. Зачем ставить понимание между ними, зачем делать так, чтобы к его грузу вины добавилось ещё и это? Ничего она ему не будет говорить.

— Чайник закипел, — сказали от двери.

Ника вздрогнула. Действительно, чайник уже выключился, а она всё так же держала в руках эти треклятые ложки и смотрела на уже неподвижную воду. А в дверях стоял Павел и наблюдал за ней странными глазами. Конечно, странными, а какими ещё глазами смотреть на человека, которого загипнотизировал чайник?

— Прости, я задумалась, — смутилась она и поспешно начала собирать на поднос пирожные к чаю — эх, не есть бы их ночью, но ведь хочется.

— Ника, — сильная рука легла на её ладонь сверху, заставляя выпустить поднос, который она уже собралась нести в комнату. — Подожди. Посмотри на меня.

Она разжала пальцы и послушно подняла взгляд. Ника никогда не видела Павла таким. За последние несколько часов он менялся так часто, что уже казалось, будто она его вообще никогда не знала. Сейчас он был совсем новый, незнакомый, но именно этот Феникс заставил её сердце биться так сильно, как оно не билось никогда в жизни. Какие у него красивые глаза, как серьёзно и внимательно он смотрит, как вздрагивают эти пушистые ресницы, как же хочется коснуться его волос, чтобы пальцами почувствовать этот огненный жар!

Слова Павла заставили её вернуться к действительности.

— Я всё-таки должен знать, Ника, — твёрдо сказал он. — Скажи, где ты была тогда? Я знаю, что ты из Солнечного, но я не помню всех имён. Твоя фамилия мне незнакома. Но ты ведь оттуда, да?

— Да, — еле слышно ответила она.

— Где ты была тогда?

Ей показалось, что сейчас для него это самый главный вопрос.

— Я был так занят своими исповедями, что только сейчас сообразил, — он на секунду сжал губы, лицо его стало даже немного сердитым, и Нике стало не по себе, но это прошло, как только он решительно продолжил. — Ты или кто-то из твоих был там во время захвата?

Ну, вот и всё. Врать не имело смысла, раз он так прямо спрашивает, лучше ответить. Ника чувствовала, что если сейчас не скажет правду, а потом это обнаружится, Павел не простит. Он был с ней сегодня честным, и она тоже не сможет его оскорбить ложью.