— Всё это закономерно, — словно откликаясь на её мысли, сказал Дмитрий. — Хан снова был прав. Я долго не понимал, что со мной происходит, а он понял всё с самого начала.
— О чём ты? — изумилась она.
Он долго молчал, так долго, что ей показалось — передумал, но он всё же сказал:
— Я ведь действительно люблю его. И для него готов сделать всё, что угодно. Насколько всё, я сам не понимал, пока Хан не помог. Я не знаю, что это, Ника. Но так нельзя. Если бы сам Пашка узнал…
— Глупый мальчик. Разве можно стыдиться любви?
Он ожидал услышать что угодно, только не эти слова. Ника прочла это во вскинутом на неё непонимающем взгляде. Она сделала два шага и опустилась на пол, так, чтобы её лицо оказалось на одном уровне с его. Протянула руку и нежно убрала упавшую на его лоб смоляную прядь волос, заглянула прямо в глаза.
— Ты не можешь его не любить. Он тебе больше, чем друг, больше, чем брат, и ты ему — тоже. Я знаю, потому что он сам так говорил. И потому, что я не слепая. Я с самого начала чувствовала, как много вы друг для друга значите. И в том, что это больше дружбы и ближе кровного родства, нет ничего ужасного, — Ника перевела дыхание и продолжила, пристально глядя ему в глаза, стараясь, чтобы ни одно её слово не ускользнуло от его понимания, донести до него не только сами слова, но и все свои чувства, всё, что она долго растила в себе, и чем теперь хотела наполнить его опустошённое сердце, вернуть его к жизни, доказать, что он лучше, выше, чище, чем ему кажется. Она говорила то, что никогда раньше не произносила вслух, но что жило в ней всегда.
— Любовь — это то, чем мы живём. И у неё нет различий для мужчин, женщин, старых, молодых, красавцев и уродов. Она может быть взаимной и неразделённой, духовно-платонической или возвышенно-сексуальной, нежной и кроткой или буйной и всепоглощающей… Любовь во всех её проявлениях — высшее чувство, данное людям, это сила, которая держит этот мир, которая даёт жизнь. И если она коснулась тебя, ты становишься больше, чем мужчина или женщина. Неважно, кого ты любишь, неважно, что думают другие, непонимающие. Нет ничего, что может унизить и растоптать любовь.
Ника замолчала. Дмитрий не шелохнулся, но его горящие глаза ни на секунду не отрывались от её лица, пока она говорила и потом, когда она замолчала.
— Ты думаешь, Пашка тоже это понимает? — тихо спросил он.
Ника улыбнулась, впервые за этот день легко и свободно.
— Конечно. Даже не сомневайся, — она не стала подавлять внезапно вспыхнувшее желание и с удовольствием растрепала отросшие чёрные кудри. — И ещё. Он тоже любит тебя, глупый мальчишка.
Хан сидел на дороге. Воздух с жутковатым присвистыванием входил в лёгкие. Несмотря на боль во всём теле, на несколько шатающихся зубов и с трудом восстанавливаемое дыхание, он улыбался. Индиго не сделал этого. Слабак. Баба остановила. Да и не убил бы ты, сопляк. Вся твоя ярость выеденного яйца не стоит.
— Сопляк, — сипло произнёс он вслух и медленно поднялся на ноги. Где-то тут валялся излучатель. Куда его этот гадёныш отбросил? Левее… ещё левее…
Еще левее на дороге обнаружились высокие ботинки егеря, надетые на ноги, судя по размеру, высокого и крупного человека. Излучатель лежал на притоптанной траве точно за ним. Человек стоял неподвижно и молчал. Как будто ждал.
Хан медленно поднял голову и встретил знакомый взгляд, в котором сейчас не было ни привычного сонного равнодушия, ни непробиваемого спокойствия. Только холод и ненависть.
— Салют, Дэн, — автоматически сказал Хан, лихорадочно прикидывая, как можно избежать стычки. Что ему нужно? Что он видел? И что знает?
— Салют, Алик, — и низкий голос на этот раз звучит не лениво-тягуче, а так же жёстко и холодно, как смотрят глаза. — Смотрю, прогулка была весёлой?
Хан не ответил. Вездеход тоже за широкой спиной вновь прибывшего. Чтоб ты сдох, Язва! Излучатель нужно достать любой ценой. С Дэном голыми руками он точно не справится. Особенно с таким Дэном. По спине пробежали непривычные мурашки. Да, это был страх. Ты боишься, Хан.
— Это ищешь? — Дэн мимолётным движением, не глядя, ногой зашвырнул излучатель ещё дальше в траву. — Не понадобится. У меня нет оружия.
— Слушай, Строганов, что тебе надо? — Хан тянул время, чувствуя, как медленно, но всё-таки восстанавливаются силы после атаки Язвы. — Давай разойдёмся по-хорошему. Я тебе не враг, ты же знаешь.
Дэн усмехнулся одними губами и кивнул.
— О, я-то знаю. Ну, хорошо, раз ты хочешь передохнуть — валяй, мне тоже неинтересно давить полусдохшую крысу.
— Благородный, да? — не удержался Хан. — Тебе ли говорить о благородстве, чистильщик? Сколько людей ты убил за последний год?
— Это мои грехи и мои проблемы, — на лице Дэна не дрогнул ни один мускул. — А к тебе у меня большой счёт, Хан. И за это, кстати, тоже.
Дэн сделал вперёд шаг, другой, и Хан невольно попятился, припадая на подвёрнутую в предыдущей стычке ногу.
— То, что я оказался тут — только моя вина, хотя если бы не ты, я служил бы по-прежнему на «Киплинге», но мы забудем это. Однако ты подставил и Феникса. А главное — из-за твоего эгоизма и мелочной мстительности погибли люди. И наши ребята, и женщины с детьми, — Дэн остановился. — Только потому, что ты зарвался.
Хан рассмеялся. Смех рассыпался, как металлические шарики по асфальту. Как же ему самому не понравился этот смех!
— Кто подсказал? Или сам додумался? Нет, это вряд ли. Не с твоими мозгами так резво соображать, тугодум. А чем докажешь, что всё это — я? И что ж ты раньше молчал, когда вашего Феникса пинали по всем статьям?
— А потом ты заманил Индиго и Феникса с этой охотой, которая им обоим дорогого стоила, — не слушая его, продолжил Дэн. — Я сейчас не хотел мешать Индиго, это было его право, но он не довёл дело до конца.
— Да, этот слабак не смог бы. А ты сможешь, Дэн? — Хан отступил ещё на пару шагов. — Ты ведь профи, не то, что этот пацифист слюнявый, да?
Дэн молча наклонил голову, соглашаясь. Он явно не собирался больше разговаривать. По напрягшимся плечам и слегка изменившемуся выражению его лица Хан понял, что сейчас начнётся. И в эту же секунду взгляд упал на траву, в которой запуталась толстая, почти прямая суковатая ветка. Больше ничего подходящего вокруг не оказалось, поэтому он дождался, когда противник ринется вперёд, и тут же ушёл в сторону, ныряя в траву. Рука сжала нагретое жаркой Сианой дерево — о счастье, ветка была не высохшая и хрупкая, а прочная, почти живая, и тяжёлая. Хан перекатился обратно на дорогу, вскочил на ноги, сделал несколько пробных взмахов и выпадов. Как по нему растили дубинку! Боль в повреждённом ребре уползла куда-то глубоко, не до неё стало, ноющие руки вспоминали технику владения этим оружием, с каждым мигом всё больше привыкая к нему. Забыт Язва, забыто пугающее только что чувство неизбежного поражения, голова мыслит спокойно и ясно, у него есть преимущество, и он его использует. Кроме того, Дэн всегда был слишком медлителен, и его движения можно предугадать. Хан никогда не дрался с ним, но часто наблюдал за его спаррингами с другими.
Дэн, казалось, не обратил внимания на палку. Он, не отрываясь, смотрел Хану прямо в глаза. Как удав — мелькнуло в голове Хана. Но меня хрен загипнотизируешь.
Он собрался и резко бросился вперёд.
Хрустнула кость, и острая боль в правой руке ослепила на несколько секунд. Он смог не упасть, а остановиться, стоя на одном колене и прижимая к груди сломанную руку. Снова резануло ребро, напоминая о предыдущем поединке.
— Ты за этот год стал быстрее, Дэн, — всё ещё пытаясь прогнать огненную пелену боли перед глазами, прохрипел Хан. Он не мог промолчать, чтобы противник не думал, что всё кончено. — Я это учту.
— Учти, учти, — у Дэна даже дыхание не сбилось. — И ещё учти — моё благородство выдохлось. Или ты встаёшь, и мы продолжаем, или я просто так сверну тебе шею.
А положение изменилось, прикинул Хан. Вездеход теперь позади него, и если бы оставались силы, и так не кружилась голова от боли, он смог бы уйти. Но бежать, чтобы быть пойманным в ту же секунду за шиворот? Нет.