«Какой в этом смысл? Для чего он это делает? А если бы я женился на Леонсии, каким был бы Аполодорин, мой Аполодоро? Или если бы Мединилья, который собирается жениться на Леонсии, женился бы вместо меня на Марине, каким был бы Аполодоро, ее Луис? И еще…» Тут он вспомнил парадокс дона Фульхенсио: что было бы с нашей историей, если бы не Колумб открыл Америку, а какой-нибудь мореплаватель, ацтек, гуарани или кечуа, открыл Европу?
«Кем станет мой Аполодоро?» – спрашивает себя Авито, поднимаясь по лестнице своего дома, и тут мальчик выбегает ему навстречу и кричит;
– Папа, я хочу быть генералом!
Это восклицание бомбой взрывается в мыслях Авито – Нет, что ты, нет; ты не можешь этого хотеть, ты ошибся, сынок… Кто тебя этому научил? Кто тебе сказал, что ты хочешь стать генералом? Ах да, ты видел как проходили солдаты! Нет, Аполодоро, нет; мой сын не может хотеть ничего подобного. Ты ошибочно толкуешь свои собственные чувства… Общество переходит от военного типа к индустриальному, это сказал Спенсер, [18]запомни, сынок, хорошенько это имя, Спенсер, слышишь? Спенсер, и неважно, что ты не знаешь, кто это, лишь бы ты запомнил имя, Спенсер, Спенсер, повтори: Спенсер…
– Спенсер…
– Вот так. Значит, ты не можешь хотеть.
– Я хочу, папа, хочу стать генералом!
– А если в тебя попадет пуля на войне, сынок? – мягко вмешивается Марина из глубин своего сна.
Карраскаль смотрит на жену, на сына, опускает голову и думает: «Оставить его в покое… оставить… Но этот человек… этот человек… Надо действовать энергично!»
VI
Философ настаивает на социальном воспитании Аполодоро, на том, чтобы он формировался как личность в обществе других детей, играл с ними на улице, и Карраскаль, хоть и скрепя сердце, в конце концов соглашается. Но школа – это ужасно, ужасно! Хорошенькие вещи он там усваивает!
– Папа, а солнышко говорит планетам, какой куда бежать.
«О, школа, школа! Ему там прививают антропоморфизм! Чтобы солнце говорило?… Как мне потом это все выкорчевать? Почему я говорю «выкорчевать»? Разве у подобных вещей есть корни? Все равно – выкорчевать. Наш научный язык набит метафорами. Если не перейдем па алгебру, толка не будет. Нет, я просто обязан вмешаться и, хотя он ходит в школу, наставлять его сам».
– Папа, все хотят быть разбойниками, а меня всегда делают стражником, потому что я самый маленький…
– Так это Же хорошо, сынок; ведь лучше быть стражником, чем разбойником…
– Нет, нет, не лучше; разбойником куда веселей!
«Вот оно, социальное воспитание! Ну что в нем видит дон Фульхенсио? Это же ужас, кошмар!»
Проходя однажды по площади, Авито слышит, как мать говорит сыну, который только что с кем-то подрался и ревет: «Да пусть тебе хоть кишки выпустят, не реви. Чем плакать, взял бы камень и разбил ему голову!» О, дети, несчастные дети! Растут без всякой педагогики!.. На что такие нужны? Только на то, чтобы методом «от противного» подчеркнуть достоинства педагогики, плодами которой пользуются другие дети. Придя домой, Авито внушает сыну:
– Послушай, Аполодоро, никогда никого не бей, даже если тебя задели, лучше убеги…
– Сейчас-то они сильнее, а вот я подрасту…
И в один прекрасный день отец видит, как сын обменивается тумаками с другим мальчуганом.
– Ну-ка, Аполодоро, сейчас же иди сюда! Иди сюда, говорю тебе!
– А чего он дразнится! Они только и знают, что дразнятся: «Аполо-поло-моло, поло-моло-дроло, Полодоро-полудура, дура-дура-дура!» И все из-за того, что меня так зовут.
Аполодоро плачет.
«О дет, нет, это антинаучно, я должен вмешаться… пора уже применить мои принципы!»
И Авито решает учить сына правильно говорить, читать и писать. Чтобы научить его говорить не по заученным правилам, а в соответствии с глубоко познанными закономерностями языка, Авито берется за лингвистику, но на первых же шагах спотыкается. Испанский глагол ahogarse (утонуть) происходит от латинского ad-focare, где корень focus (огонь) – стало быть, поначалу он и значил «сгореть», и получается, что когда-то можно было сгореть в воде или захлебнуться в огне… А то вот еще: слово probable (вероятный) в толковом словаре испанского языка определяется как то, что можно probar (доказать), а если мы что-то можем доказать, то это уже дело верное, а не вероятное… Досадно, что нам приходится разговаривать на подобных языках, а не на языке алгебры. Поэтому Авито отказывается от мысли научить сына говорить по языковым законам.
Зато учит его писать по фонетической системе орфографии, единственной рациональной системе, которой принадлежит будущее. Сначала он колебался, какую букву избрать для глухого гутурального эксплозивного согласного: «Q» или «К» и писать свою фамилию Qarrasqal или Karraskai, но дотом остановился на «К» чтобы не лишать слова kilogramo и kilometro их традиционного ученого облика. А кроме того, на «К» начинаются фамилии не одного великого человека, например: Kant, Kepler и т. д., а чьи фамилии начинаются на «Q»? Разве то Quesnay [19]да Quetelet, [20]других Авито, не знает.
И вот так риб'онак начал абликат' сваи мысли в графичискуйу форму, причом йидинствиннуйу подлинна научнуйу, па крайний м'эри на сигодн'а, пака мы ищо ни пиришли на йызык алгибры.
«А может, лучше было бы заставить его придумать иероглифы и помочь ему прийти за счет их эволюции к собственной письменности? Самым научным было бы записывать слова с помощью кривых, какие вычерчивает на своем валике фонограф; но, чтобы преуспеть в этом, пришлось бы дожидаться, пока сын не войдет в сознательный возраст».
Авито также обучает сына рисованию и черчению, дабы тот обрел чувство формы, так как без него не создашь чувства перспективы. Метод обучения весьма остроумен, если такие вообще бывают. Авито заставляет сына рисовать с натуры бумажных птичек в разных положениях и проекциях, потому что птички – не только объемная натура: они хороши как наглядные пособия для демонстрации геометрических фигур.
Ежедневно отец и сын совершают прогулки и беседуют – излюбленный дидактический прием Авито. Вот он останавливается, поднимает с земли камень и говорит:
– Смотри, Аполодоро, – и роняет камень. – Почему он падает?
Сын молча смотрит на отца, и тот повторяет вопрос:
– Почему он падает, а не поднимается, когда я выпускаю его из руки?
– Ну, он же не воздушный шарик…
– Конечно, нет. Ну, так почему же он падает?
– Так он тяжелый.
– Ага! Мы у цели! Верно, он тяжелый… А почему он тяжелый?
Мальчик пожимает плечами, а откуда-то, из самой глубины его сознания, его личный бес (есть и у него такой) шепчет: «Да папа у меня просто дурак».
– Папа, мне холодно!
– Сынок, холода в природе не существует!
«Ну как же не дурак?!»
Иногда случается, что сын задает вопросы, которые ставят отца в тупик. «Папа, почему у женщин нет бороды?» Карраскаль уже готов был ответить: «Потому что. бороды – у мужчин, надо же как-то различать мужчин и женщин по лицу». Однако счел за благо промолчать.
– Послушай, сынок, в треугольнике, углы которого не равны между собой, наибольшая сторона лежит напротив наибольшего угла…
– Да, папа, я это вижу…
– Мало видеть – надо, чтоб ты понял доказательство.
– Ну, раз я это вижу…
– Не имеет значения. Что толку видеть вещь, если о ней никто ничего не доказывает?
Так в голове Аполодоро начинает вертеться калейдоскоп, в каждом узоре которого скрыт подвох; ему является ворох иллюстраций с надписью внизу, которую надо расшифровать.
Однажды Аполодоро спрашивает:
– Папа, для чего этот кирпич, на котором написано «Наука», а сверху – колесико?
– Слава богу, сынок, слава богу!
Бес тут как тут: «Слава богу? Богу, Авито, богу? Ты пал, пал и будешь падать без конца!» – «Да замолчи ты!» – прикрикивает на него Авито, а вслух продолжает:
