– Вкусные орехи? – спрашивает донья Томаса.

– Собственно говоря, большинство из них пустые, – замечает Карраскаль.

– Не может быть, дон Авито, они свеженькие, но двадцать четыре кругляша за селемин.

– Но тем не менее это так, сеньора донья Томаса! – энергично протестует Карраскаль.

Как только донья Томаса, окутанная облаком прозаических кухонных забот, исчезает за дверью, Авито продолжает:

– Вот именно, на фактах, любезный Синфориано, на фактах!

– О, на фактах!

– Я давно уже вынашиваю грандиозный план претворения в жизнь моей теории путем применения ее in tabula rasa. [6]

– Вы собираетесь стать учителем?

– Нет, я пойду дальше.

– Дальше?

– Дальше, конечно. Я стану отцом!

«А что, отцом делаешься сам, или тебя им делают?» – думает будущий магистр естественных наук, но вслух лишь произносит;

– Какая теория, дон Авито! О, какая теория!

Они встают из-за стола и расходятся, один – чтобы донашивать свой план, другой – чтобы подготовить очередное задание. Синфориано – примерный студент, он вечно озабочен тем заданием, что получил на завтра, а также тем, что не выполнил вчера.

Карраскаль и в самом деле решает приискать особу женского пола для себя – вернее, для своего грандиозного проекта, – жениться на ней, дождаться от нее сына, применить к нему свою систему социологического воспитания и сделать из него гения. Из любви к педагогике он решает жениться дедуктивно.

Прежде чем продолжить наш рассказ, следует пояснить, что браки подразделяются на индуктивные и дедуктивные. Практически весьма часто случается так, что мужчина, обретаясь в этом мире, натыкается на изящную фигурку, манеры и походка которой заставляют дрожать волокна его спинного мозга, а ее глаза и губки ранят сердце; он влюбляется, теряет голову и, будучи захлестнут этой прибойной волной, видит лишь один способ всплыть на поверхность: получить в свое владение изящную фигурку вкупе с духовным содержанием, если таковое имеется. Это индуктивный брак. В другом случае мужчина, достигнув определенного возраста, начинает ощущать какую-то непонятную пустоту, ему чего-то не хватает, и вот, придя к мысли, что человек не должен жить в одиночестве, приступает к поискам живого сосуда, в который он мог бы излить избыток жизненных сил, проявляющийся в ощущении, что ему чего-то не хватает. Находит женщину и вступает с ней в дедуктивный брак. Иными словами, в первом случае сначала появляется подеста, потом мысль о женитьбе, а во втором – мысль о женитьбе приводит нас к невесте. Брак будущего отца гения, разумеется, должен быть (ну еще бы!) дедуктивным.

Поскольку современный человек, как бы ни была велика его вера в социологическую педагогику, не может отрицать закон наследственности, Авито денно и нощно размышляет о темпераменте, идиосинкразии и характере, которыми должна обладать его сподвижница. Ибо тезис о том, что зародыш будущего гения не должен ничем выделяться среди других, очень хорош в теории, как постулат и основной пункт нашей педагогики в изложении для студентов факультета естественных наук, однако… Можно ли пренебречь инстинктом? Нет, конечно, невесту надо выбирать.

Укутав ноги пледом из искусственного меха, Авито провел за письменным столом немало часов в плодотворном размышлении и эскизно набросал на нескольких листах антропологические, физиологические, психические и социологические данные, которыми должна быть наделена мать будущего гения. Наиболее удачно эти параметры сочетались в Леонсии Карбахосе, долихоцефальной блондинке крепкого сложения, с румяными щеками и широкими бедрами, пышной высокой грудью, спокойным взглядом, отменным аппетитом и безупречным пищеварением; она получила разностороннее образование, в голове у нее не было никакого мистического тумана, говорила она низким контральто, и за ней давали недурное приданое. Авито как-то раз внимательно посмотрел ей в глаза: не скажут ли они ему чего-нибудь; но Леонсия, как и подобает матери будущего гения, отвечает только устами, и то лишь, если спросят.

Решив завоевать Леонсию, Авито принимается осторожно и с тактом составлять текст документа, который принято называть предложением в письменной форме. В нем нет пестрой мозаики пылких фраз, диктуемых любовным инстинктом (еще чего!), в нем – веские доводы научной теории брака, причем последний рассматривается в социологическом аспекте. Шесть вечеров проводит он за составлением этого послания. Да оно и стоит того: когда, по истечении многих лет, примутся за изучение гения, созданного с помощью педагогики, то предметом особого исследования станет, вне всякого сомнения, Carta Magna, [7]своего рода прелюдия педагогического подвига. Стало быть, Авито писал это письмо – через Леонсию, долихоцефальную блондинку с широкими бедрами, – грядущим поколениям. Получился целый любовный трактат: тут (с необходимым фиговым листком, разумеется) и физиологические потребности, от которых никуда не денешься, и психология плотской любви, изложенная в форме, доступной для Леонсии Карбахосы и грядущих поколений, и дух рода человеческого, и прочая метафизика; тут же теория Мальтуса, социологическая тенденция к моногамии и, наконец, проблема потомства. Все это тонко сплетено в единую ткань, отведено место и воображению: на фоне грядущей славы, подобно манящей мечте, вырисовывается лучезарный образ гения. Авито еще и еще раз перечитывает послание, вносит поправки, смотрит на него глазами грядущих поколений и, когда находит документ достаточно отшлифованным, снимает с него копию и ждет благоприятного случая, чтобы вручить оригинал той, кого это произведение призвано осчастливить. Он хочет подготовить избранницу к этому событию, дабы избежать слишком сильного потрясения и добиться наилучшего результата.

И вот он отправляется в дом Леонсии, где ему предстоит положить начало пришествию гения.

– Не обращай внимания, Леонсия, на все эти глупости, ты же знаешь моего брата, он говорит – все равно что дождь шумит…

– Но, видишь ли, у меня как раз начинается насморк, и шум дождя мне не по вкусу…

– Дон Авито Карраскаль! – объявляет в этот момент служанка.

– Ты знакома с ним? – спрашивает Леонсия Марину.

– Только понаслышке…

– Так я тебя с ним познакомлю.

Поздоровавшись с Леонсией, дон Авито услышал:

– Авито Карраскаль, мой добрый друг… Марина дель Валье, моя… почти сестра.

– Дель Валье? – бормочет Авито, поглаживая в кармане любовный трактат, и в то же время спрашивает себя: «Что это? Что это такое? Что со мной? Я давно знаю эту девушку, хотя и вижу ее в первый раз! Так что же это?»

– Славный денек! – восклицает Леонсия.

– Это уже весна, Леонсия, – подхватывает Марина.

– Совершенно точно! Вчера было равноденствие… Однако соки растений… – и Авито умолкает, увидев, что Марина вскинула на него сверкающие глаза, чуть приоткрыла рот и слушает всем своим существом.

«Да что это сегодня со мной? – говорит себе будущий отец гения. – Отчего это я не могу двух слов связать? Не нашло ли на меня умопомрачение?» Меж тем Марина, судя по всему, жаждет узнать, что же там с соком растений; грудь ее мерно вздымается и опускается, в ее агатовых волосах играет лучик солнца, прокравшийся сквозь занавески.

– Соки растений, – продолжает Карраскаль, – уже давно напитали цветочные завязи…

– Вы любите цветы? – спрашивает Леонсия.

– А как же без них изучать ботанику?

Марина переводит смеющиеся глаза с Авито на Леонсию, потом снова на него как бы говоря: «А он остроумен!» Авито при этом слышит внутренний голос, вещающий: «Наивная, девственная, протоплазменная душа! Неискушенное сердце!», а в то же время его собственное сердце, куда как искушенное, начинает биться быстрее.

– Вы, должно быть, очень много знаете, сеньор Карраскаль.

– Почему вы так думаете, сеньора донья Марина?

– А потому что мой брат, когда ему встретится что-нибудь такое заумное, всегда говорит: «Это по части Карраскаля!»