Люблю я с откоса весенней порой,

Раздевшись, в студеную воду нырнуть,

Обдаст тебя сразу огонь ледяной,

От холода трудно сначала вздохнуть.

Потом ты плывешь, рассекая руками

Воды и зари многоцветное пламя,

Но так проберет леденящий поток,

Что пробкой летишь на прибрежный песок.

Мне холод такой не мешает ничуть,

Он бодрость и радость вливает мне в грудь,

Он утренней песнею в сердце звенит,

Он сил прибавляет, он кровь горячит.

Люблю я ядреный январский мороз

С холодным сверканьем синеющих льдов,

С лыжней, по которой летишь под откос,

Обрывками песен пугая клестов.

Что холод и что мне лихая зима,

Коль можно хрустальную свежесть вдохнуть?

Не кровь в моих жилах, а юность сама,

Рассвет загорелся, скорее же в путь!

Но все же мороз и меня леденит,

Едва лишь свидания час настает,

Глаза твои – лед, и душа твоя – лед,

И каждая фраза, как льдинка, звенит.

Зачем же тогда я про нежность пою?

Затем, чтоб помочь пробудиться весне,

Разбить скорлупу ледяную твою,

Согреться, а нет, так сгореть на огне.

Когда б я не верил всем сердцем в твой пыл,

Чудачка, неужто б тебя я любил?!

Сказал и почувствовал: кажется, лгу.

Пусть лед! Все равно разлюбить не смогу!

Чиж с березы трель швыряет бойко.

Первый луч речную гладь согрел.

Воздух – земляничная настойка,

Два больших глотка – и захмелел.

Ну, а если человек влюблен,

Если встречи ждет и объясненья?

От любви, от вешнего цветенья

Как же парень должен быть хмелен!

Он сидит, покусывая ветку,

А вокруг ромашковый прибой,

И не крыша парковой беседки –

Синева без дна над головой.

Меж кустов ручей змеится лентой,

А над ним, нарушив тишину,

Дятел, словно доктор пациента,

Принялся выстукивать сосну.

Постучит, замрет… И, удивленный,

Круглым глазом книзу поведет,

Где сидит на пне студент влюбленный,

Смотрит вдаль, волнуется и ждет.

Вспоминает, как вот тут зимою

Две лыжни над речкою сошлись,

Девушка с каштановой косою

Засмеялась и скользнула вниз.

Ничего как будто не случилось,

Только смех в ушах стоял, как звон,

Только сердце парня покатилось

Вслед за нею круто под уклон.

Были встречи, были расставанья,

И улыбки, и в руке рука,

Но пока все главное в тумане,

«Да» иль «нет» не сказано пока.

Но пора, теперь он все узнает,

Ведь дорог отсюда только две…

Вон и платье меж кустов мелькает,

И коса венцом на голове.

Видно, сердца разгадала муки,

Улыбнулась искорками глаз,

Подбежала, протянула руки

И к плечу припала в первый раз.

Взмыв над речкой, в лес умчался дятел.

Шишка с шумом полетела вниз.

Двое засмеялись, обнялись.

Мы теперь тут лишние, читатель…

Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину:

– Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской муравейник

Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу,

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа

Сказал: «Что? Оставлен, бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы…

А то ведь простая дворняга!»

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали…

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали.

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим светом

Собака бежит, задыхаясь!

Споткнувшись, кидается снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце готово

Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела…

Труп волны снесли под коряги…

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело дворняги,

А сердце – чистейшей породы!

Беспощадный выстрел был и меткий.

Мать осела, зарычав негромко,

Боль, веревки, скрип телеги, клетка…

Все как страшный сон для медвежонка.

Город суетливый, непонятный,

Зоопарк – зеленая тюрьма,

Публика снует туда-обратно,

За оградой высятся дома…

Солнца блеск, смеющиеся губы,

Возгласы, катанье на лошадке,

Сбросить бы свою медвежью шубу

И бежать в тайгу во все лопатки!

Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,

И заныло сердце медвежонка,

Носом, словно мокрая клеенка,

Он, сопя, обнюхивал углы.

Если в клетку из тайги попасть,

Как тесна и как противна клетка!

Медвежонок грыз стальную сетку

И до крови расцарапал пасть.

Боль, обида – все смешалось в сердце.

Он, рыча, корябал доски пола,

Бил с размаху лапой в стены, дверцу

Под нестройный гул толпы веселой.

Кто-то произнес: – Глядите в оба!

Надо стать подальше, полукругом.

Невелик еще, а сколько злобы!

Ишь, какая лютая зверюга!

Силищи да ярости в нем сколько,

Попадись-ка в лапы – разорвет! –

А «зверюге» надо было только

С плачем ткнуться матери в живот.