– Может, попробовать кладку разобрать, – предложил Олег.

Мотя затолкал лезвие бердыша в щель между камнями кладки и легко надавил на рукоять, но та, не выдержав напора, с треском сломалась. Досадуя на непрочность стрелецкого оружия и сказав: «Я сейчас», он куда-то ушел. Вскоре вернулся, волоча за собой два бревна. Положив одно бревно возле двери, другое заостренным концом он загнал под дверь и налег на него сверху всем телом. Олег поспешил ему на помощь. Раздался скрежет железа, дверь поднялась и вывалилась из проема. Открылся черный зев входа.

– Темень-то какая, фонарь надобно.

Олег исчез в темноте и вскоре вернулся с фонарем, через слюдяное оконце которого пробивался тусклый мерцающий свет.

У стрельцов позаимствовал, он им теперь без надобы.

Когда Олег поднес фонарь к дверному проему, то не поверил своим глазам: толстые дверные скобы были порваны, огромный пудовый замок, исковерканный, с вырванной проушиной, валялся под ногами, а скрепы, вытянутые из каменной кладки, будто были они не из толстого железного прута, веревками свисали вниз. Мотя по-хозяйски загнул их: не поранился бы кто.

Побратимы, светя себе под ноги, начали опускаться в подземелье. В нос ударил удушливый запах пота, навоза, гнилой крови.

– Что деется-то, – сокрушался Олег, скользя по черным липким ступенькам.

Спуск окончился. В тусклом свете фонаря еле различимо проступал каменный свод, справа и слева в котором размещались узкие деревянные каморы.

– Федор, атаман, где ты? – позвал Мотя. – Дядько Цыбо!

– Здесь мы, хлопцы!

Мотя бросился на голос. Навстречу ему поднялся казак Цыбо. На ногах и руках у него были цепи.

– Братия мои, други добри, – обнялся он с Матвеем. – А Федор там, – показал он в угол.

Мотя попытался было порвать цепи, но Цыбо его остановил.

– Атамана ослобони, а после уж и меня.

Олег метнулся к атаману. Он с трудом перевернул его грузное тело и отпрянул. Настолько ужасны были следы пыток, что даже ожесточившееся в ратных делах стрелецкое сердце, и то дрогнуло.

– Атаман, ты меня слышишь? – затеребил руку Федора Олег, но только протяжный стон был ему ответом.

– Не отошел, знать, еще от пытки атаман, – донесся голос Цыбы. – Как прискакал вечор Васька Щеличев и за Федора принялся, больно злобствовал, что вас ему не удалось взять. Федор-то покрепче оказался, а Заика так и скончался на дыбе.

– Посчитаемось еще, – невольно вырвалось у Матвея.

Тюремные сидельцы в каморах зашевелились, послышались голоса:

– Родимый, оборони.

– Ослобони, нет вины на мне.

Кто-то, позванивая цепями, вылез в проход и, простирая руки, захрипел:

– Ради Христа, дай глоток воды, нутро горит.

Мотя крушил каморы, рвал путы, сбивал замки с цепей. Как в страшном сне, мелькали в полосе желтого света окровавленные, изможденные, заросшие волосом лица.

– Спаситель ты наш, – заливаясь слезами, ползал за Матвеем седой старик.

– Не мешай, отец, дело вершить, – отстранялся от него Мотя.

Вот и с последнего тюремного сидельца слетели оковы. «Что же мне с ними делать?» – растерялся Мотя. Полтора десятка обессиленных людей смотрели на него с надеждой, а он стоял перед ними с виноватым видом, низко опустив голову. Наконец решившись, тихо произнес:

– Ну, братья, молитесь Всевышнему, чтоб оградил от встреч с ворогом. Кто в силах идти, пойдет с нами, ну а кого ноги не держат… простите.

Первым двинулся Олег, за ним Мотя, взвалив себе на плечи безжизненное тело Федора, а за Мотей гуськом, держась друг за друга, скользя и падая, остальные.

Седой старик и еще двое сидельцев с сожженными подошвами поползли вслед за всеми, простирая руки, плача и подвывая:

– А как же мы? Нас что же?

Но некому им было помочь.

Старик все же выполз наверх и вздохнул облегченно всей грудью, сказав тем двум, что остались внизу:

– Небо ноня черное, тучи низко. Может, случаем и спасутся – и, помолчав, добавил: – А мне с вами токмо до рассвета жить и осталось. Замучать ить душегубы до смерти.

Настоятельница монастыря мать Степанида встретила Алёну в дверях трапезной. Сдвинув густые черные брови, она спросила:

– Почто одна в монастырь возвернулась? Двоих посылала я, сестра Ефимия где?

Алёне всегда становилось нехорошо от пронизывающего насквозь взгляда властной начальницы. Она рассказала, что встретились им на пути разбойные, и когда они от них убегали, то в лесу потеряли друг друга. А письмо, с коим шли они в Нижний, она передала архимандриту Печерского монастыря и ответную бумагу доставила.

Мать игуменья, прочитав послание архимандрита, подобрела и велела Алёне сказывать, что видела та в дороге, что слышала в миру нового, и потом спросила:

– А что говорят в народе о разбойнике Степашке Разине?

Алёна, коротко подумав, ответила, что разбойник тот, по слухам, обличьем зело страшен: глазищи-то у него что уголья горят, черные, быстрые; лицо коряво; голос зычен; одет в новь боярскую и сам норовит под боярина схожесть иметь. Казна у него немалая, и, думается ей, откупится он казной той за лиходейские дела свои.

Вся вскинулась мать игуменья от слов этаких, но, ничего не сказав Алёне, отпустила ее почивать.

Алёна осторожно прокралась в келейницкую, где на стене висела связка ключей, среди которых был ключ и от заветной калитки, не отпираемой кряду лет пять или шесть. Через трапезную прошла она на монастырский двор, а далее, вдоль стены изгороди – к зарослям кустарника. Вот и калитка… Алёна торопливо вставила ключ в скважину замка, но он не проворачивался. «Ржа мешает, должно», – мелькнула мысль.

Где-то совсем близко блеснула молния, и ударил раскатисто гром. Алёна перекрестилась и, шепча непослушными губами молитву, подумала: «Грешное дело замыслила. Это мне предупреждение свыше». Молния рассекала черное небо раз за разом, а гром сотрясал землю, наводя ужас в душе Алёны. Она, упав на колени и закрыв голову руками, прижалась всем телом к калитке, ожидая божьей кары. Но вот упала первая капля, за ней еще одна, и вскоре ливень обрушился с неба на иссохшую от жары землю.

Сквозь шум дождя Алёне послышалось позвякивание железа, кто-то осторожно постучал в калитку.

– Алёна, ты?

– Здесь я! – откликнулась она на знакомый голос. – Замок отпереть не могу, заржавел должно быть.

За калиткой зашуршало, и неожиданно над стеной показалась чья-то голова.

– Отойди, зашибу ненароком.

Со стены спрыгнул Олег. Подойдя к двери, он попробовал повернуть ключ, но замок не поддавался. Тогда он поднапрягся и вытянул щеколду из трухлявого дерева калитки. Петли жалобно заскрипели, калитка распахнулась, и взору Алёны представилась кучка людей, освещенных отблесками уходящей грозы. Как тени, они проходили мимо нее, тяжело дыша и шатаясь. Одежонка, висевшая на них лохмотьями, прилипла к иссохшим телам. Многие поддерживали руками цепи, которые отзывались тоскливым перезвоном на каждый шаг. Последним в калитку вошел Мотя, неся на плечах постанывающего мужика.

– Знать Бог за нас ноня, – переводя дух, сказал Мотя. – Через весь город так со звоном и прошли.

Видя, как мужики устало привалились к стене, Алёна предложила:

– Передохнули бы малость.

– Не до времени сейчас. Куда идти, сестрица?

– Недалече тут. Идите за мной.

Пройдя вдоль стены и обогнув длинный деревянный сруб, они оказались перед маленькой дверью.

– Осторожно ступайте, – предупредила Алёна. – Подвал это.

Мотя, передав грузное тело атамана Олегу на руки, спустился вслед за Алёной в подземелье. Взяв Матвея за руку, Алёна подвела его в кромешной тьме, чутьем угадывая направление.

– Здесь. Под камнем. Поднять его только надобно.

– Это я разом.

Ощупав плиту, Мотя подсунул руки под угол и налег грудью. Плита подалась. Нетерпеливо сунув руку в образовавшуюся щель, он обрадованно воскликнул:

– Дыра!

– Это ход, не сумлевайся.

Мотя рванулся и сдвинул плиту на сторону.