Алёна, глядя на стрельца, замялась. Но Мотя ее успокоил:

– Не опасайся его, – показал он на Меченого, – это мой побратим. В нашем деле он человек нужный.

– Выведу подземным ходом, ведаю, где вход. Сама, правда, по нему не ходила, но, что выход за Тешей-рекой, слыхала. Лет десять тому назад сказывала мне одна монахиня, и, где вход, она тож показала.

– Ну, дела, – протянул Мотя. – Чего же ты раньше молчала?

– Ты, сестрица, уверена, что выведешь из крепости, дело-то не шутейное, головы тебе свои вверяем? – обратился к Алёне стрелец.

– Вы делайте свое дело, а за мной не станется, – заверила Алёна и, обращаясь к Матвею, продолжила: – Знаешь калиточку монастырскую, что в сторону Настасьиной башни выходит?

Матвей кивнул головой.

– Туда и приходите.

– Хорошо, – облегченно вздохнул Мотя. – Сделаем так: я и Олег идем на воеводский двор, а Алексей пойдет с тобой. Он хотя и малец, а все защита. Алешка! – позвал Матвей.

Из-за печки вылез заспанный Алешка, за ним показался Иван.

– Сестру Алёну до монастыря проведешь и вернешься сюда. Да чтоб из избы до утра ни шагу! – пригрозил пальцем Мотя.

Алёна прошла к двери, и Алешка нехотя поплелся за ней.

– Вот еще что, – остановил его Матвей. – Утром сходи на площадь, что перед воеводским двором, поглядишь, что деется там, и – в лес. Если в стане никого не застанешь, пойдешь до Черного Лога, у старца Пилия узнаешь, где нас искать надобно.

– Без меня пойдете на краснополых, – смекнул Алешка, и губы у него обиженно задрожали. – Меня с тобой Поляк на равных послал, а ты… – махнул он рукой и выскочил за дверь.

Иван хотел было выпрыгнуть во двор за Алешкой, но остановленный могучей рукой старшего брата, отлетел в угол.

– Мал еще по ночам шастать! – сердито бросил Мотя. – Спать! – приказал он.

Олег, а за ним и Матвей вышли из избы. Иван было двинул за ними, но на дворе было так темно и так тихо, что он быстро вернулся на не успевшее еще остынуть нагретое место за печкой. Когда Иван засопел, хозяйка поднялась с лавки и, встав на колени перед образами, страстно зашептала, крестясь и отбивая поклоны: «Помоги им, Господи».

Низкие черные облака нависли над городом, и казалось, что лежат они на одиннадцати крепостных башнях. Где-то на Мельничной затявкала шалая собака и смолкла, испугавшись своего голоса, встревожившего ночную тишину.

Мотя прошел Калашные ряды и вышел на Замковую улицу. Здесь было уже рукой подать до Фроськиного ларя, где уговорился встретиться он с Олегом, ушедшим домой за оружием. Вдруг из темноты Матвея остановил грубый окрик:

– Стой! Куда прешься? Не видишь – колода положена!

Из черного зева двора вышли два стрельца. У одного из них желтел тусклым пятном фонарь. Мотя, вытащив из-за пазухи кистень, приблизился к колоде, перегораживавшей улицу.

– Чего ночью шастаешь? – выкрикнул один из стражников.

– Тебе что до меня за охота? – сердито отозвался Мотя. – Может, меня блохи заели, вот и гуляю.

– А ты, молодец, не шуми. Шумливые у нас в Остроге да в Пытошной сидят. А коль вышел на двор в неурочный час, так иди себе тихо, без гонору.

– Я чо, я и пойду, – прокряхтел Мотя, перелезая через колоду. – Я тихо, – и он, держа кистень настороже, прошел мимо стрельцов и пропал в темноте.

– Зря отпустили. Разбойного вида детинушка, – сокрушенно сказал один из стрельцов. – Может, догоним?

– Чего на рожон-то лезть? У него кулаки видел – пудовые… Да, ты вот что, бердыш держи не прямо перед собой, а поодаль, чтоб размах был, – поучительно произнес стрелец постарше, и служилые скрылись в распахнутых воротах двора.

Вот и Фроськин ларь – ветхая клетушка, выступающая низким навесом на улицу. Она вечно мешала прохожим выпирающими жердями, о которые нет-нет да кое-кто и цеплялся одеждой. Не раз разваленная рассерженными прохожими, она вновь сооружалась на прежнем месте Фроськиным мужиком – хромым Павлом, и потом, неделю не умолкая, шумела Фроська в клетушке, стоя над лотком с нехитрыми товарами и понося почем зря всех и вся.

Мотя подошел, огляделся.

– Олег! – позвал он, но никто ему не ответил. «Знать, что-то случилось, – мелькнула мысль. – Не такой побратим человек, чтобы испугаться опасного дела. Что-то здесь не так». Матвей, постояв еще немного и не дождавшись друга, пошел к воеводскому двору, чернеющему высоким тыном.

У ворот охраны не было. Матвей пошел вдоль тына, но, не сделав и двух десятков шагов, спотыкнулся обо что-то и упал, сильно ударившись плечом. Выругавшись от боли и досады, он пошарил руками по земле и наткнулся на бревно, комлем выступающее из-под кучи мусора. «Нет худа без добра», – обрадованно подумал Мотя и, приставив бревно к стене, легко перемахнул через нее.

Воеводский двор был просторен: в глубине его стоял высокий дом с резным крыльцом, теремами и башенками; справа и слева от ворот тянулись хозяйственные постройки; ближе к Острожной башне, почти у самого тына высилась башня Пытошная. У ворот горел каганец, возле него стояли, опираясь на древки бердышей, два стрельца и маячила фигура еще одного мужика. «Воротный сторож, должно быть», – догадался Мотя. Осторожно ступая, чтобы не шуметь, он прокрался вдоль тына к воеводскому терему. Здесь стрельцы уже не могли его видеть, и Мотя пошел смелее, как вдруг из-под крыльца раздалось рычание, и оттуда, звеня цепью, вылезла собака. Молодец замер, прижавшись к стене, но пес, наученный травле людей, бросился к Матвею, и его мощные челюсти сомкнулись на выставленной вперед и согнутой в локте руке. Схватка была короткой: удар кистеня пришелся по хребту пса. Тот, разжав челюсти, завертелся на месте, визжа и звеня цепью. После второго удара собака затихла.

Послышались шаги. Матвей размахнулся кистенем, изготовившись для удара, но воротный сторож, оставляя за собой запах сивухи и лука, прошел мимо.

– Что там содеялось? – послышалось от ворот.

– Да нича, – отозвался сторож.

Но вот он нагнулся над убитым псом, раздумывая, достал из-за пазухи тулумбас, однако ударить в него не успел… Могучий удар по голове свалил его наземь.

Мотя понял, что скоро стрельцы хватятся сторожа и поднимут сполох, и он, согнув плечи и полуприсев, чтобы казаться меньше ростом и больше походить на воротного служку, вышел из-за дома и пошел к стрельцам. Вот один из них обернулся и, заметив Матвея, схватился за бердыш, но где там! Как молния, метнулся Мотя к стрельцам, взмахнул кистенем, и один из них с разбитой головой повалился ему под ноги. Другой же, бывалый, успел защититься от удара. Рукоять кистеня, попав на лезвие бердыша, разломилось надвое, и Матвей остался с голыми руками супротив опытного, вооруженного стрельца. Лезвие бердыша, с шумом рассекая воздух, все ближе и ближе проносилось возле незащищенной груди отступавшего молодца. Стрелец прижимал Мотю к бревенчатому тыну. Шаг. Еще шаг. Матвей метнулся было в сторону и тут же отскочил с рассеченным плечом. Спина уперлась в дерево.

– Молись! – прохрипел стрелец. Он стоял, широко расставив ноги и, поводя бердышом из стороны в сторону, приноравливался нанести удар наверняка.

Вдруг позади стрельца метнулась тень, что-то блеснуло над его головой, и он, рассеченный надвое, развалился на глазах изумленного Матвея, а вместо него выросла знакомая фигура.

– Олег, брат! – бросился вперед Мотя. – Вовремя поспел, не то бы мне смерть.

– Кровь! Ты ранен? – встревожился Олег.

– Пустое, брат. Кожу сорвал стервец, а силен был боем.

– Поспешать надобно, – заторопился Олег. – Как бы сюда Захарий Пестрый не заглянул. Он с дозором город обходит.

Прихватив бердыши, побратимы заспешили к Пытошной башне. Под башней был подвал, закрытый окованной железом дверью с громадным замком, ключи от которого были у князя Шайсупова да у заплечных дел мастера Кривого Фрола, жившего в клетушке возле воеводского двора.

Матвей ощупал руками дверь.

– Добротно сделано, на долги годы.