При жизни он отдавал себе в этом отчет. И все же в своем большом светлом доме он выбрал, чтобы умереть, самую маленькую из комнат, очень узкую, плохо освещенную одним окном, выходящим во двор. Кровать, кресло носят еще отпечаток его тела. Тишина хранит его последний вздох: «Mehr Licht» — «Больше света»!

Особенно тщательно готовились мы к поездке в Вартбург. Задолго до дня экскурсии, задуманной «Омой Ольгой», я начала читать историю этого знаменитого замка, прекрасно сохранившегося, несмотря на прошедшие столетия. Крепость, построенная в 1070 году, видела в своих стенах пышный расцвет средневековой литературы, и в них живет еще память о видных исторических событиях.

Старинные замки! Какая богатая тема для юношеских разговоров. С Вартбургом связана история святой Елизаветы Венгерской, жены жестокого ландграфа Тюрингии. Легенда рассказывает, что когда муж застал ее, несущую помощь несчастным, провизия в ее переднике превратилась в розы. «Ома Ольга» хотела показать мне, где скрывался Лютер, преследуемый после приговора в Вормсе в 1521 году. С помощью Фридриха Саксонского он нашел убежище в Вартбурге, где в течение нескольких месяцев переводил Библию с греческого оригинала на немецкий язык.

Отъезд с «Омой Ольгой» не был лишен некоторой торжественности. Оскар в форме шофера держал фуражку в руке, пока мы садились в автомобиль. Не знаю почему, я нашла нужным приделать вуалетку к шляпе.

Эйзенах находился в 50 километрах от Эрфурта. Надо подняться еще два километра в гору. Вартбург остался для меня местом, которое можно каждый раз осматривать с новым интересом…

Огромный зал, где в XIII столетии проходили празднества и литературные собрания, комната святой Елизаветы хранили в своих толстых стенах печать прошедших веков. Мозаика легенды о розах покрывала целиком одну из стен: розы, волной рассыпаясь из передника, падали у ног Святой. Неожиданное открытие: Вартбург содержит очень богатую коллекцию рыцарских доспехов. Я с удивлением увидела, что самые маленькие из них принадлежали Генриху II, королю Франции. Обыкновенно в исторических романах муж Екатерины Медичи описывается как очень высокий мужчина, вероятно оттого, что он очень любил турниры. Теперь, каждый раз, когда речь идет о его росте, я говорю, что он был маленьким. Я его видела!

Но Вартбург — это прежде всего Лютер! В скромном домике, во дворе за замком, его комната содержится в строгом порядке: высокая кровать, единственный стул перед столиком у стены. На столе, под стеклянным колоколом, Библия, над которой он работал. На стене — портреты родителей. Правее, на стене, большая поверхность извести унесена визитерами: здесь было когда-то пятно от брошенной Лютером чернильницы — следы дьявольского видения…

За время моего пребывания в Тюрингии я смогла увидеть артистов мировой известности, которые проездом давали концерты в Эрфурте. Помню концерт в Веймаре: Фуртвенглер дирижировал оркестром в сорок человек. В Веймаре же давались оперы Вагнера; мсье Штюбген, с партитурой в руке, заранее объяснял мне, насколько возможно, эту чуждую мне музыку.

Повседневная жизнь тоже не была лишена прелести. Даже оставаясь одна, я никогда не скучала; большая библиотека находилась в моем распоряжении. Так я смогла прочесть по-немецки те книги Достоевского, которых не было в Тунисе на русском языке. Я познакомилась с пьесами Бернарда Шоу. Я ходила на вечерние курсы, на которых преподавали приезжающие из Иены профессора. Я сопровождала Ину каждую среду на уроки салонных танцев и присутствовала на танцевальных вечерах, на которые приглашались родители. Семейные праздники готовились задолго вперед. С самого начала декабря дом жил приближением Рождества. За несколько дней до праздника здоровый детина приходил месить тесто, и мадам Штюбген наблюдала сама выпечку больших «шитхен»; каждый член семьи получал свой каравай. С утра Сочельника большая дверь в гостиную закрывалась; она сообщалась с черным ходом через столовую, людскую и кухню, куда мы не должны были ходить, но где слышалось беспрерывное движение. Вечером, нарядные и возбужденные, мы ждали в бильярдной назначенного часа. Тогда на верхней площадке появлялась «Ома Ольга», особенно прямая, особенно торжественная. Лина несла перед ней большой поднос с подарками, и они медленно спускались по лестнице. Когда все были в сборе, двойные двери распахивались в залитую светом гостиную, где стояли разукрашенная елка и отдельные столики — каждому свой, — заваленные подарками. Мсье Штюбген садился за рояль, и мы пели хором — хозяева и прислуга — рождественские напевы.

Помню еще юношескую фигуру Хатто в парадном костюме: он старается достойно сдержать свое нетерпение, но его пытливый взгляд украдкой скользит по пакетам, разложенным на его столе. Его стол больше всех других! В день конфирмации он настоял, чтобы подняли из погреба стол побольше. С разных сторон Германии многочисленная семья съехалась для этого празднества. Один из родственников, Вальтер Бендер, был, как мне сказали, морской офицер. Полвека спустя, просматривая немецкие военные архивы, я встретила его фамилию: он был старшим офицером на легком крейсере «Магдебург», который выбросился на скалы в 50 милях от Ревеля 26 августа 1914 года. Я провела очень оживленный вечер в обсуждении с крестным отцом Хатто, известным профессором по раковым болезням, преимуществ разных политических систем. Мне было двадцать лет, я читала Шопенгауэра и, вероятно, вычитанные мною у него доводы в пользу монархии были убедительнее аргументов защитников национал-социализма, так как любезный профессор признался под конец, что не хотел бы иметь меня оппонентом в дискуссионных дебатах. Я до сих пор не поняла откуда появилось число 700 000 лет, которое он назвал в тот вечер. Национал-социализм должен был длиться 700 000 лет!

В этой семейной обстановке, в этом культурном кругу, все это казалось какой-то несерьезной шуткой! Мне кажется, что в том 1934 году мы не чувствовали возможности войны. По крайней мере в семье разговоров о ней не было. В некоторой степени общественное мнение довольствовалось уменьшением безработицы и царившим внешним порядком. Конечно, от времени до времени, доходили беспокойные слухи. Начиналось преследование евреев. Семейный врач, доктор Виндесхейм, являлся другом семьи и к тому же имел «железный крест» за боевые отличия. Штюбгены оставались ему верны, хотя страховая компания больше не оплачивала его рецептов, потому что он был еврей. Виндесхеймы собирались уезжать. На эрфуртском стадионе приезд Гитлера собрал огромную толпу, но без нас. В тот день, чтобы не быть остановленными на главных улицах, мы выбрали окольные пути и предпочли пройти пешком по малолюдным улочкам. И как раз здесь, против всякого ожидания, проехал официальный кортеж. Даже полицейских на тротуаре не было. Стоя в открытом автомобиле, спокойный и улыбающийся Гитлер проехал в трех метрах от нас.

Как обманчивы были эти последние счастливые дни! Все приходило как-то «понемногу». Мадам Штюбген сокрушалась, что Хатто пришлось вступить в «гитлерюгенд» и проводить много времени вне дома. Сам он не жаловался и, может быть, даже предпочитал заниматься там спортом, чем сидеть за уроками. Молодежь рассказывала осторожно анекдоты про Геринга… Мадам Штюбген узнала, что раз в месяц ей придется ходить на фабрику обедать с женами рабочих. Раз в месяц (а может и раз в неделю!) требовалось готовить «еду из одного блюда», чтобы жертвовать сэкономленные деньги на взаимопомощь. Об этом поговаривали в полслова, но никто еще не говорил о войне. А Штюбгены, здравомыслящие и практичные, продолжали строить планы на будущее. Мсье Штюбген планировал путешествие в Соединенные Штаты. Ина уехала в Англию на Пасху к мисс Элен. Если бы они опасались войны, предложили ли они мне продолжить у них мое пребывание? Даже в 1937 году Маргрит Штюбген и Хатто не верили в войну. Они приехали ко мне в Бизерту! Кто любит жизнь, отказывается предвидеть худшее!