— А вы, хлопци, хто шо ляпне, своимы руками задушу, — пригрозила она. — Ничого не знаемо, ничого не чуялы, плаваты не вмию, тут завжды из покон вику тонуть.

Дети серьёзно слушали наставления, каждый знал уже, что такое смерть, кто её принёс на их землю. «Не бойся, тётя Фрося, мы им ещё покажем».

По Турунчуку вперемешку плыли раздувшиеся трупы солдат, женщин, детей, скотины. Казалось, вся страна уплывает в море. К плавням тоже прибивало мёртвых, их нужно было выталкивать на свободную воду. Баба Фрося молилась, чтобы зараза не распространялась, не дай Бог, холера пойдёт, тогда всем крышка. Солдат каждый день убеждал — на той неделе наши в наступление пойдут. И тут уж точно конец войне. Сколько можно ждать, два месяца ждут, сидят, как жабы в воде. Дети простужены, болеют, ночи прохладные, ноги у самого до самого сердца крутит. Федор Иванович опять на пару дней отлучался, теперь рассказывал, что немцы, видимо, надолго обустраиваются, раз такие сараи сооружают, снаряды в них завозят, едой затовариваются. Осадили Одессу со всех сторон.

Русалочки так наловчились, что потеряли всякую осторожность. Румыны рыбачили на лодке, так они петлю им прямо на шею накинули и скинули в воду, а там уже утянули на дно. Ещё и лодку прибуксировали в плавни, потом, в следующую ночь, перегнали на остров. Баба Фроси нервничала: где же наши, румыны тут вовсю орудуют, а наших нет. Она немного разбирала их речь; что молдаване, что румыны одинаково говорят, когда-то и она могла свободно изъясняться, почти все в деревне могли. Ешё в 20-е отпетые девки, особенно Гандзя, хорошенькая такая, в кудряшках, глазки им строили, те в охранниках у Петлюры служили. В любовь играли, а потом склады подпаливали, вот бы сейчас так же. Как же это сделать? Гандзя и слушать не хочет: «Девок погубим и ничого не зробым. Може, девчата сами шось прыдумають, а може, ничого не казаты. А то як ухватятся, це ж ни ричка, та плавни, спасу не буде». Баба Фрося выслушивала ее, а сама думала: за водонапорную станцию в Беляевке бои идут, как там в городе ее дочка, зять, внуки? Где воду берут? Замучаются от жажды.

Румыны свет ночами не зажигают — боятся. Но склад со снарядами берегут. Склад этот покоя не даёт Федору Ивановичу. Как одним махом такую махину подпалить? Столько охраны, собак, проволока. Он с пацанами всё шушукается. Что надумали? Молчок. Сегодня вместе еще раз обмозгуем, обговорим, как всё сладить. В ночь перед операцией, как её обозначил Фёдор Иванович, не спалось. Тетка Фрося с баб поснимала лучшие кофты, юбки и туфли, чтобы приодеть девчат, только не подвели бы они. Женьку с ходу завернула, как та ни рвалась. Пацаны насобирали пустых банок из-под тушёнки. И девчата, обнимая друг дружку, как ни в чем не бывало, пошли напрямую к солдатам, наломав по дороге пыльной мальвы. Двое двинули им навстречу. Наталка обняла одного, долговязого, показывая на пустую банку.

— Давай тушенку, любить тебя буду! — прошептала она ему на ухо. — Вечером сюда, на речку, приходи. Мы все придём, и ты своих ребят на свиданку веди, понял?

Она поцеловала смущённого парня в щёку, под свист и хохот остальных развернулась и убежала. Вечером никто не появился. Побоялись. Девчата прождали, попели частушек и скрылись в вербах. На следующий день пришли опять, встали подальше от склада, дорогу не переходили. Неужели кавалеры не загорелись? Несколько раз каркнула ворона, закрякала утка, девушки быстро скрылись под обрывом речки. Успели лишь заметить на песчаной отмели несколько банок с тушенкой. Ага, значит, клюнули, оставили. Решено было сразу консервы не трогать, забрать, когда стемнеет, а так побегать по берегу, покричать, горланить песни, но самим не показываться.

На следующий вечер солдат пришло много, они разделись, полезли в воду, но далеко заплывать никто не отваживался. Выкрикивали русские женские имена, особенно им нравилось: Маруся! Маруся! Через день, к вечеру, их появилось на берегу еще больше, пришли вместе с собаками. Девчата прижались к обрыву, наблюдали за ними, боясь шелохнуться, чтобы не выдать себя. Не каркали ребячьими голосами вороны и утки. Федор Иванович с пацанами уже орудовали под складами. Выстрелы и взрывы прервали купание румын, в панике они натягивали на себя одежду, хватали оружие, бегом бежали назад. Стаю светло, как днём. Гул, осколки снарядов, разлетающихся в разные стороны, производили впечатление настоящего боя. Хорошо, что догадались детей и баб по погребам заранее рассовать. Осколки долетали до плавней, они стали гореть, девчата бросились тушить. Фёдор Иванович с мальчишками не появлялись. «Больше ждать не будем, пора уходить, здесь больше делать нечего», — Наталка кивнула в сторону складов. Те цепочкой взрывались один за другим.

Румыны обозлились. С мотоциклов, объезжая село, орали: «Увага! Увага! До 12 годын треба усим вид мала до велыка выйты на площу биля комендатуры». Баба Фрося распорядилась каждой молодой девке взять на руки по дитю, «замурзать лыця, шоб ридна маты не прызнала». Когда все выстроились, они обошли все сараи, погреба, крыницы и повзрывали. Потом выдали всем лопаты, заставили копать ямы, сами устанавливали столбы, натягивали колючую проволоку. Селяне очутились в лагере под открытым небом. Ни воды, ни еды не давали, целый день мучались под палящим солнцем, а ночью мерзли от холодных рос. «Шось удумалы гады», — скрипела зубами баба Фрося.

Только через три дня покормили вонючей баландой и стали отправлять на работы: убирать картошку, свеклу, морковь, знали ведь гады, что всюду на полях неразорвавшиеся снаряды. Сколько баб погибло, не считали. Наталка всегда шла первой, требуя, чтобы Женька с Надькой ступали за пей, след в след. Бог миловал — живы остались. Потом бараки деревянные построили, дети болели, умирали, когда хоронили, никто не плакал, слезы все высохли. Злоба душила, наступления так и нет, Одессу сдали даже не за червонец.

Сегодня с утра управляющий отбирал девок в господский дом. Новый барин румын объявился. Женька с Наталкой и Надькой попали ухаживать за немецкими коровами и другой живностью, делать брынзу, барин каждый раз требовал ее к столу, там, в коровнике, и жили. У бабы Фроси сильно опухли ноги, она похудела до неузнаваемости, сдалась, когда похоронили её подружку Гандзю.

— Девки, я знаю, как перетянуть к нам Фросю! — Надька хлопнула себя по ляжкам, подскочила. — Нужно, чтобы коровы немного поболели, вот и скажем румыну, что есть такая бабка, всё вылечить может.

Барин распорядился, и совсем больную тётку Фросю перевели на работу в коровник, все коровы тут же выздоровели. Теперь бабу Фросю на выручку стали приглашать неизвестно откуда появившиеся новые зажиточные селяне. Они строили себе каменные и кирпичные дома, обзаводились большим хозяйством. От лагеря ничего не осталось, кто куда подевался: кого увезли, кого убили, а кто и сам помер, не выдержав такой жизни. Год пролетел, как в страшном сне. Девчата после вечерней дойки ходили на речку мыться. Баба Фрося умоляла, чтоб не чудили, вели себя смирно. Если бы даже не послушали, клиентов всё равно не было.

— Девки, сын нашего барона в отпуск приехал, обер-лейтенант, закрутила бы хоть одна, глядишь, баронессой стала бы, — сестры с Надькой перемигнулись между собой.

Каждый день к барону из города приезжали гости, пили, жрали, гуляли, потом компанией отправлялись на речку. У троицы созрел план, однако баба Фрося упёрлась, но девки уже заготовили петли. Им теперь из ребят кого-то найти, чтобы подражали вороне или крякве. Баба Фрося наконец сдалась, раздобыла двух цвыриков, хто на них шо подумае! Главное, шоб голопузые подали сигнал вовремя, когда офицер или кто из гостей в Турунчук залезет.

— Баба Фрося, ты уж за коровами пригляди, не подведи.

— А колы я вас пидставляла? С Богом, девчата, с Богом!

Она с остервенением доила, потом взбивала сливки, масло. Только бы скорей всё кончилось. В коровник забежали запыхавшиеся хлопчики: «Всё, баба Фрося!» — «Тихо вы, гавнюки, пейте молоко и до хаты».

— Та знамо, шо мы маленьки? — Допив молоко, вытерли руки о голый живот и пулей унеслись. Старуха мыла вёдра, стараясь наделать как можно больше шума. Первой, как ни в чём не бывало, вернулась Наталка с ведром. Надька прошмыгнула, прикрывая рукой глаз.