В комнате было светло, но мальчик всё равно заглянул да занавеску — там ничего не изменилось, пустая заправленная кровать, везде чисто, всё уложено по местам. Только сейчас он увидел стакан молока и хлеб, завёрнутый, как обычно, в полотняную салфетку. Косясь на ширму, всё съел, потом лёг на диван, укрылся с головой, долго лежал, боясь сбросить жаркое одеяло, пока не заснул. Пришедшие на обед Дорка с Надеждой не стали его будить.

Они сварили супчик, стоя поели и ушли. Говорить обеим не хотелось. Каждая думала о своём: Дорка о том, что сын совсем вырос, пошёл в отца и добрый, как Нина Андреевна. Надежда о Дорке, как ей повезло с сыном, а у неё детей нет и никогда не будет. Может, на время к себе уехать, наслушалась на поминках про бабу Катю, что та даже собственного угла не имела, и страшно стало. Первый раз за эти годы Надя захотела уехать к себе домой, в свою комнату. Неудобно Дорку бросать в такое время, но и тянуть дальше нет сил. «Девять дней пройдёт, и поеду к себе», — твердо решила она для себя и успокоилась, даже настроение приподнялось.

Лето, такое длинное и жаркое, пролетело, и тёплые осенние денёчки тоже. Во дворе никого нет. У каждого свои дела, даже у небесной канцелярии. Как говорит сосед: «Сколько сегодня она нам дождика пропишет, один Бог знает». Сосед берёт на всякий случай старый дырявый зонт и шагает на Соборку в шахматы играть, о футболе поспорить. Никакая погода его не остановит, жена бурчит, что за хлебом пойти не допросишься, а туда хоть на карачках, а поползёт. От Греческой хоть близко было, а теперь в такую даль, никак черти тянут.

Тётя Надя живет у себя, даже на обед не приходит. Нинка опять ревёт на весь двор, наверное, тётя Валя ей задницу надрала. Старая Пузатиха сплетничала, что Валька на малой злобу на муженька своего вымещает — подгуливает ее Иван. Шуры-муры с какой-то бабой на заводе закрутил, Валька к начальству бегала жаловаться, так Иван ей надавал по всем статьям. Недели две не показывалась во дворе, фингалы прятала. Соседка но квартире ехидничала, что свет вечером на кухне и в коридоре можно не включать, так светло от её фонарей. А Ниночка всё надрывается, слушать нету сил.

Вовчик слез со скамейки и выбежал на улицу. Дождя нет, пойду на полянку, за магазин, туда, к бывшему дому графа Потоцкого, учитель физкультуры приводит школьников. Интересно понаблюдать, как они бегают, прыгают, бросают гранаты, не настоящие, правда, но всё же. Надо было не слушать никаких врачей и в этом году пойти в школу. Уговорили мать: пусть подрастёт, окрепнет, успеет ещё. Но учеников на полянке не было. С моря сильный ветер задувал, и не было видно, где оно кончается и начинается небо. Вовчик уже собирался идти обратно, как заметил пацанов, с которыми ему Дорка не разрешала водиться. Он их знал, они даже во двор заходили, правда, дворничиха баба Стёпа их веником гнала: «Чтобы духу вашего во дворе не было», но они всё равно свистели и звали ее сыночка Гошеньку. Гошка сам ещё тот бандит, но Вовчика не обижал, даже два раза давал покурить папиросы. Вовчику не понравилось, он так, для понта, потянул эту горечь, странно, но не закашлял. Гошка даже похвалил его: «С этого суржика толк будет».

Ребята склонились над чем-то. Заметив Вовчика, позвали — валяй до нас. «Это ж Вовка, очкастой Дорки з магазина пацан. А ну топай сюда». Мальчик стоял в нерешительности — идти, не идти. Что я маленький, постоять за себя не смогу — дам сдачи. Но никто бить его не собирался, наоборот, весело приняли в компанию. Гошка даже руку положил ему на плечо, дал затянуться. «Это мой кореш, хто тронет, будет иметь дело со мной. Понятно?»

— Сейчас фейерверк будет, хочешь посмотреть? — спросил Гоша.

— Ага.

У Вовчика закружилась голова, его приняли в компанию, он даже курит со всеми.

— Тогда поджигай и убегай сразу. Только в штаны не надюрь.

Парни подсмеивались. Вовчик взял спички, протянутые Гошкой, присел возле небольшого костра, сложенного из тоненьких влажных веток. Костёр не загорался, наконец показался слабый огонёк, мальчик слышал: беги, беги, но продолжал поддувать, чтобы лучше разгорелось. Вдруг чья-то рука подхватила его за шиворот, и тут прогремел взрыв. Сторож картинной галереи, музея в бывшей усадьбе графа Потоцкого, всё время гонял мальчишек с полянки. Вот и сегодня, что удумали, тащат сюда и патроны и порох...

— Батькив повбывало, нихто им по задницам як слид не дасть. И ноги им видрывае и рукы, а воны за свое, опьять. Ище хвылына и усе, нима хлопца, розирвало бы на шматкы. Ото дывыться, — продолжая крепко держать Вовчика за шею, он показывал, как насквозь пробило его ватник, ватные штаны. — Добре шо не зняв, ничью змерз. Як успел, як успел, маленько тильки достато. От пацаны — жлоба поразбиглыся.

Из музея бежали люди, образовалась толпа, кто-то брызгал Вовчику воду на лицо. Участковый записывал в блокнот показания сторожа.

— Так хто ж их знае, воны уси здеся куролесят.

— Ни, той малець тилькы пидийшов до ных, так воны падлюкы юму пидсунулы спички пиджыгаты. Я як побачыв, сразу згадав шо до чего и побиг. Малець не розумив, шо робыв, бо воно вже горило, пацаны велыки розбиглыся, а оцей сыдыть та дуе.

Сторож всё повторял и повторял, не веря своему счастью, что спас пацана и сам жив остался.

Старый автобус, служивший скорой помощью, медленно увозил пострадавших. Дорка мыла пол в торговом зале перед обедом, чтобы вовремя уйти домой пообедать с сыном. На полянке что-то бабахнуло, говорят, опять шпана порох подорвала. Машина с военными приехала, всё оцепили, вроде еще снаряды будут взрываться. Покупатели приносили всё новые сведения, одни страшнее других. Надька за прилавком подкрашивала губы, она постриглась, покрасилась, что называется, помолодела. Каждый день в обеденный перерыв бегала на базар. Девчонки судачили, что у неё не иначе хахель объявился. С Доркой она не делилась, а та и не лезла к ней в душу. Захочет — расскажет, а на нет и суда нет. Как хорошо они дружили, пока жива была баба Катя, а как не стало её, они осиротели и разбрелись кто куда. Дорка, правда, никуда не девалась, всё ждала, приглашала. Только Надька всё времени не находила. Хорошо, что новая директриса женщина хорошая, с понятием. Самой деньги на разные расходы по магазину нужны. А где их взять? Дорка сама ей предложила: стоящее можно перепродать и свою зарплату сохранить. Так все до вас делали, и от вас ничего не надо, кроме товара.

Так и повелось. Только подмигнет, Дорка мигом в кабинет, заберёт товар и к Сенечке в парикмахерскую, тот всегда на месте, дай Бог ему здоровья. Он сам всё оценивает, здесь же рассчитывается, а потом как он уже сам со всем этим барахлом разбирается, не её дело. Главное, она хоть как-то сводит концы с концами. Пока Надежда с ними жила, было полегче, две зарплаты — не одна, да и товар у неё ходовой. Видно, теперь сама крутится, вон как приоделась, и на базар с пустым кошельком не побежишь каждый день.

Дорка выглянула в окно, на небе сгустились тучи. Только дождя не хватало. Надо дать звонок пораньше, подумала она, а то пока выползут покупатели, сколько их ни подгоняй, свои права знают, все крутятся, крутятся без толку. Нужно тебе купить — покупай, и нечего стоять, выжидать, как на базаре, вдруг подешевеет. Не люблю я этих бездельниц, еле зад свой откормленный передвигают, жопы, как корма у катера, крутят туда-сюда, туда-сюда, так и поддала бы шваброй. Что-то я сегодня какая-то нервная, вроде бы выспалась на своей кровати, Вовчик на диван перебрался, топчан не согласился убирать. Зачем? Может, к нам кто-нибудь погостить приедет, на море покупаться, так, пожалуйста, есть где спать. Дорка понимала, он Надежду ждёт, скучает. Скрытный становится, никогда не говорит, где был. Один ответ: «Та там», а где «там», никогда не скажет.

Комната была закрыта, Вовчика ни дома, ни во дворе не было. Марья Константиновна, новая соседка, варила борщ, пахло повсюду. У Дорки аж слюна подступила. Сейчас картошку разогреет, для Вовки есть кусочек сала, чаёк, наестся.

— Дорочка, вы слышали? На полянке мальчишки снарядов натаскали и взорвали, так одного на кусочки разорвало — даже собрать нечего. Как вы не знаете? Это же рядом с магазином. Дора, вы куда?