– Ишь ты! Язви их – распевают.

Вечерело, когда измученные остатки бригады курсантов подходили к городу.

Белым серебром отсвечивали утонувшие в темной зелени купола церквей и стены чистеньких домиков Гомеля.

У Сергея сочились капли крови из растертых ног. Еле ступал Николай.

В эту ночь курсанты спокойно спали по казармам и по квартирам.

На другой день Николай узнал, что баржа с семьями комсостава, на которой была Эмма, прибыла сюда еще две недели назад, вся продырявленная пулями белобандитов, но без потерь.

Сразу вздохнулось легче.

Недолго простояла бригада. Через два или три дня ее отправили для расформирования в маленькое местечко Черниговской губернии – Городню… Здесь друзья ничего не делали. Отдыхали среди увядающей природы. Крепко спали свежими осенними ночами, зарывшись в мягкое сено, под темным, мерцающим звездами небом. Старались ни о чем не думать и не вспоминать, набирая сил. Через две недели разъезжались в разные стороны остатки славной бригады. Уезжали партии под осажденный Петроград, на польский и деникинский фронты. Прощался с друзьями Ботт. Он уезжал в одну, они трое – в другую сторону. Крепко сжимались их руки напоследок.

Задымились уносящиеся паровозы. Открылись семафоры к югу, к западу и к северу.

От командира полка Сергей вернулся озабоченный. Вошел в избу, переполненную спящими вповалку красноармейцами, и дернул Николая за рукав:

– Вставай, Колька!

– Чего там?

– Вставай, дело есть.

– Встаю… Эх, Сережка! Сон я какой видел, а ты перебил.

– В другой раз досмотришь.

На крыльце им повстречался Владимир, за которым уже посылали.

– Вот что, ребята. В разведку! Одну в Волчанку, другую в Овражки. Слева белые, а у нас что-то больно тихо.

– В Волчанку? – переспросил Владимир. – Ведь это верст пять будет.

– Ничего не поделаешь, тут уже с уставом считаться не приходится. Сам знаешь, при полку кавалерии двадцать человек.

– А Овражки где?

– Там же, только правее немного. Маленькая деревушка возле леса.

– Экая темнота, – ворчал Николай, отходя с отрядом.

– Темнота, брат, для разведчика первое дело.

– Первое-то оно первое, да только глаза-то у кошки занимать придется.

– Кто идет? – негромко ответили из-за кустов.

– Свои.

– Пропуск!

– Броневик.

– А рота какая?

– Разведка.

– Проходи.

За линией сторожевого охранения отряд разделился.

– Ну, Николай, смотри. В случае чего, держи к нам.

– Ладно. Прощайте.

– Прощай.

Сквозь голубые окна в облачном небе бросало солнце серебристые пятна на голые поля увядшей земли. Бледно-зеленым холодным светом играли прозрачные дали. К безлюдной деревушке осторожно подходила небольшая разведка.

На единственной улице ничего подозрительного дозорные не заметили. У колодца баба ведрами черпала воду. Бегал с хворостиной, загоняя жеребенка, мальчишка. Старик засыпал лопатой завалинку возле покосившейся избушки.

– Эй! – крикнул, показываясь из-за овинов, дозорный. – Эй, тетка, были здесь?..

Но баба, не дослушав вопроса, бросив ведра, шарахнулась в сторону как полоумная. Испуганно попятился задом старый дед. Распахнулось на мгновение маленькое окошко.

– Ва-аська… Ва-аська… Бе-ги-и!..

Васька скрылся уже где-то под воротами. Исчез старик. Улица вымерла. И только стоял, удивленно подняв голову, жеребенок.

– Боятся.

– Думают – белые.

– Спросить, однако ж, нужно.

– Зайдем в хату.

– Хозяин… хозяин! Выдь на минутку. Молчание.

– Выдь на минутку. Не бойся, мы красные. Молчание.

– Не верят.

– А ты постучи в другую избу. Может, тут и всам-деле нет никого.

У другой избы то же самое.

– Эх, до чего народ довели! Не иначе, через забор лезть придется.

– Ну, лезь. Гоп!

Отперли калитку, вошли в сени, распахнули дверь в хату.

– Здорово, хозяева. Чего боитесь?

Лежала на широкой кровати баба, дергалась всем телом, уткнувшись головой в полушубок. Плакала.

Маленькие полуголые ребятишки крикнули испуганно и жалобно заскулили из груды тряпья.

– Чего плачете… Испугались? Не тронем. Мы красные.

Приподняла чуть-чуть голову, окинула недоверчивым взглядом пришельцев, хотела что-то сказать и молча задергалась снова.

– Чего-то она надрывается?

– Мужика у ей севодни убили… Белые… – послышался старческий, шамкающий голос. Дозорные разглядели в полутемном углу на широкой лавке дряхлую, сгорбленную старуху. – …Сына моего, значит… Утром… Белые…

Тихо забормотала что-то непонятное себе под нос.

Тикал за печкой сверчок: тик-так… тик-так. Плакал бесслезно, врываясь в щелястые окна, осенний ветер.

Вышли на улицу. Ядро разведки уже вливалось в деревеньку. По-видимому, крестьяне убедились, что пришли красные, потому что мужики бегали из избы к избе. Раскрывались окна.

Стрелой вылетел прежний мальчишка и стучал хворостиной в окошко:

– Мамка! Мамка! Отворяй! Товарищи пришли. Мужики окружили подошедшего Николая и торопливо предупреждали:

– Белые были. Казаки.

– Недавно на Артемкино ускакали.

– Сорок человек.

Вьюном вертелся под ногами Васька.

– Пулемет тоже был. За спиной возють, у нас останавливался.

Появились бабы, повыскакали ребятишки. Кучка вокруг красноармейцев росла.

– Ну, а поблизости не слыхать где? – спросил Николай.

– Какое там не слыхать!

– Как собак полно.

– Вчерашний день ваши на Алешкином разъезде с ними схватились.

– Федор вчера из Артемкина пробрался, говорит– человек тридцать ихних товарищи побили.

– А где он? Давайте-ка его сюда. – Николай обрадовался возможности получить верные сведения.

– Его тут нету. У его возле леску хатенка стоит. Кордонный он.

– Далеко?

– С версту. Послать можно, когда надо.

– Пошлите, да поживей.

– Пущай, начальник-ат, солдат-то по домам, – говорил Николаю старик. – Пущай покушают. – Тянул к себе за рукав двух красноармейцев: – Пойдем-ка… Ах ты, господи боже ты мой, какое дело… сколько дожидались-то.

Кто-то командовал, распоряжаясь добровольной охраной:

– Петро! Ты беги к поскотине, на бугре станешь. А ты, Лешка, лезай на Егорову избу, мотри на Назе-мову дорогу. Да не зевайте!

– Усмотрим.

Довольные важностью возложенного на них поручения, пулей понеслись на свои места.

Николай пошел в хату. Там уже суетились, накрывая на стол, хозяева.

– Пожалуйста, пожалуйста, командир! Закусывай уж чего есть.

Придвигали сковороду с горячей, вкусно пахнущей яичницей.

– Угостили бы чем получше, да всё пообожрали, проклятущие. Не то чтобы там петуха или курицу – цыпленка на дворе ни одного не оставили.

Набилась полная изба народа. Говорили почти все разом.

– Никакого житья нету.

– Порют казаки нагайками.

– Солдаты шомполами.

– Мало што еще порют. Убили еще мужика у Агафьи.

– Застрелил офицер из нагану.

– За что?

– Ребятишки у ее. Схоронила крынку с молоком, а казак нашел. Мужик вступился. Не с голоду же, говорит, из-за вас ребятишкам подыхать. Тот его винтовкой хотел вдарить.

– Не хотел – вдарил, а другой намахнулся.

– Ну, в другой намахнулся, он и схватился за приклад-то.

– Отвел рукой от удара.

– Избил казак и к офицеру приволок. Хотел, говорит, винтовку мою отнять.

– И мужик смирный был. На што она ему?

– Ну, а офицер, – известное дело! Вынул наган да и бахнул.

– Ребятишек трое осталось.

Не было ни одного, кого бы не задели белые. Того начисто ограбили, другого вспороли, у третьего хлебом лошадей кормили, у четвертого с бабой охально обошлись – и так без конца.

Старик тревожно спросил вдруг Николая:

– А вы что же, товарищи, других дожидать будете али в разведку?

– В разведку.

Сразу оживленные голоса умолкли. Тяжело вздохнула изба.