Девушка вскочила на ноги, превозмогая головокружение, сделала несколько приседаний. Черной зеленью зарябило в глазах, и, чтоб не упасть, Ольга опустилась прямо на пол. Посидела, отдышалась, попыталась прислушаться к звукам, доносящимся из комнаты, но в ушах стоял такой горячий шум, что вместо голосов слышно было, лишь, как пульсирует кровь внутри ее собственной головы.

Наверное, она просидела так довольно долго.

— Лелька, ты где? — заглянула Машка. И вдруг заверещала: — Витька, иди скорей, ей плохо!

Притопал Шульгин, подхватил Ольгу на руки, отнес на диван. Маша тут же набросила на нее толстый плед, присела рядом.

— Ты что, совсем? — покрутила она пальцем у виска. — На голодный желудок, не спавши, лошадиную дозу никотина и кофе! Нет, Лелька, у тебя точно не все дома!

— Маш, не ругайся, — попросила Ольга. — Это я на радостях, что вы тут!

— Славина, ты смотри, на радостях не окочурься, — серьезно предупредил Шульгин. — А то еще передачу мне сорвешь!

— Какую передачу? — не поняла Ольга.

— Здрасьте, — раскланялся Виктор. — Завтра — прямой эфир. Я собираю наших мегалитчиков, представителей географического общества, еще кое-кого. Они там, в студии полчаса потрендят на заданную тему, потом должен был идти их фильм, так, красивая лабуда. А вместо этого я представлю тебя и твой фильм. Уловила?

— Вить, так ты что, все-таки берешь программу? — и веря, и не веря, уточнила Ольга.

— Еще бы! — самодовольно ухмыльнулся Шульгин. — Я же не идиот, чтоб такими вещами разбрасываться! Так что, родная, давай, приходи в себя. Чтоб завтра была как огурец. С утра на студию, сначала напишешь заявление о приеме на работу, потом переозвучим программу, откомпрессуем, и все, вечером — ты в эфире. А с послезавтра — рабочие будни. Можешь прикидывать план следующих съемок.

— Витька! — взвизгнула Ольга. И повисла на шее приятеля.

К другому плечу однокурсника тут же приникла Машка, вдохновенно чмокнув его в щеку.

— Дамы! — шутливо отстранил их Виктор. — Слезы благодарности и крупные взятки — завтра, после эфира. А сейчас, если позволите, пойду, поруковожу процессом. Как-никак, я — большой начальник!

— Иди! — радостно чмокнули его по второму разу подруги. — Нашему брату журналисту без руководства — никуда!

— Адам, ты? Не верю! — кинулся Барт к другу юности. — Я ведь только что о тебе вспоминал. Представлял, как здорово было бы, если б мы встретились тут втроем! Моду с минуты на минуту должен объявиться. Ну, рассказывай, где ты? Откуда? Какими судьбами? Черт лысый! Пропал на десять лет!

— Макс, — обнял его приятель. — Вот уж кого не ожидал тут встретить. Точно, судьба! Говоришь, Моду здесь? Вот и не верь после этого в чудеса: чтобы на краю света, в Аллахом забытой африканской деревне встретиться через столько лет! То-то меня словно попутным ветром сюда несло! Собирался в ноябре, когда сезон дождей закончится, а потом за один день перерешил. Думаю, что откладывать? Не размокну!

— Так ты по делу?

— Ну, не на экскурсию же! А ты?

— А мы с Моду — к догонам. По научным делам.

— К догонам? — Адам пристально взглянул на Макса. — С Моду? Странно. Значит, встреча тем более не случайна…

— Так ты тоже к догонам? Неужели по-прежнему занимаешься этнографией? — обрадовался Барт. — А мы с Моду думали, что ты переквалифицировался в полевые командиры…

— Это — пройденный этап, — серьезно ответил Адам. — Сейчас я нужнее в другом месте.

— Уж не конкурент ли ты нам по догонским мифам?

— Не думаю, — улыбнулся Адам. — Вот уж мифы меня совершенно определенно не интересуют. Так где, говоришь, Моду?

— Жду, — пожал плечами Макс. — Он меня буквально с пляжа выдернул! Прислал смску, что хогон согласен пустить нас в пещеру, ну, ту самую, помнишь, о которой мы все вместе мечтали, когда прочитали Грийоля.

— Нет, — неожиданно сузил глаза Адам.

— Что — нет? — не понял Барт.

— Хогон обещал показать вам пещеру? Это невозможно. Я прошу его об этом три года.

— Постой, Адам, ты о чем? Тебя тоже интересует эта пещера? Зачем?

— Макс, прости, мы не виделись целую жизнь. Мы стали другими. Есть вещи, о которых я не могу говорить, не имею права. Тогда, в юности, ты был моим другом.

— А сейчас?

— А сейчас я не знаю, кто ты. Война — это водораздел. Все, что было хорошего, осталось там, на том берегу. В прошлой жизни. А моста через эту реку нет.

Барт озадаченно замолчал, пытаясь осмыслить услышанное, потом очень внимательно посмотрел на приятеля.

— Я — Максим Барт. Тот самый, с кем ты прожил четыре года в одной комнате общаги. Тот, кто делил с тобой единственный пакет вермишелевого супа за двенадцать копеек, и тот, кто месяц пролежал в больнице с раскроенным черепом, когда защищал тебя, кавказского парня, от пьяных придурков, пытающихся доказать, что Россия — только для русских. Я — тот, кто искал тебя последние десять лет. Лично и через друзей. И даже через международные фонды.

— Я знаю, — тихо проговорил Адам. — Прости. Ты не смог бы найти. У меня — другое имя.

— Не понял…

— Меня зовут Аслан Хизри. Я — гражданин Турции.

— Ясно, — Барт смотрел мимо Адама, в сторону синих-синих гор, за которые неуклонно уходило празднично яркое солнце. — Ясно…

— Что тебе ясно? — поднял тяжелый взгляд Адам. — Я ничего не забыл. Я следил, насколько было возможно, за твоими работами. Когда не воевал, конечно. Но… Ты не поймешь. Для тебя все это время был мир. Для тебя всего лишь прошли годы. Для меня — жизнь. Русские уничтожили мою родину, мой мир. Разве ты не один из них? Мы с тобой в разных измерениях, вот в чем дело.

— Знаешь, — прищурился Барт, — наверно, ты прав. В моем измерении друг — это друг. Сколько бы лет ни прошло. И если бы сейчас на тебя кинулись, например, малийцы, пытаясь доказать, что Африка только для африканцев, я бы, как тогда, встал рядом с тобой. Мне ведь, понимаешь, и сейчас совершенно все равно, кто ты по национальности, как и Моду. Земля меняется, да, — он горько усмехнулся, — но есть нечто, что все еще позволяет ей оставаться Землей. И это нечто — мы, люди. По крайней мере, я так думал до этой минуты. А ты, оказывается, объявил мне заочный джихад…

— Макс… — Адам громко сглотнул, так, что мощный кадык чуть не пропорол шею, сжал пересохшие губы. — На моих глазах сожгли мое село. Во время зачистки убили мать и беременную сестру только за то, что в доме нашли мешок соли и мешок сахара и решили, что это приготовлено боевикам… Отца… Ты помнишь моего отца? Восьмидесятилетнего старика держали в строительном вагончике на жаре, не давая воды. Он умер от разрыва сердца. Это все сделали русские.

— Русские? Ты помнишь Петьку Ризена? Соседа по общаге? Такой в очках, курчавый, который знал четырнадцать языков и на пятом курсе защитил кандидатскую?

— Конечно, он потом уехал в Израиль, стал банкиром, я его встречал в Бразилии, где он открывал филиал банка.

— Так вот, у Петьки выкрали дочку. У девочки был тяжелый порок сердца. За ее жизнь потребовали все его состояние. На ведение освободительной войны против русских. Петр согласился, но ему нужно было время, чтобы перевести ценные бумаги в деньги. Девочке отрезали палец и записали это все на видео. Петька продал все. Привез в условленное место. И взамен получил тело. Девочка не выдержала. Это сделали чеченцы.

— Нет, это сделали звери.

— Это ты сказал, — сплюнул Барт и, не оглядываясь, пошел к камышовым столикам, откуда ему уже давно зазывно махали француженки.

Обычная телевизионная суета. Беготня, смех, споры, обсуждение прошлых и будущих программ. Ольга впитывала все это в себя каждой клеточкой, каждой волосинкой. Неужели за сутки с небольшим можно так соскучиться по работе? Даже не по работе, а по этой атмосфере — заполошной, бестолковой, такой надоевшей и такой необходимой?