Девушка почти висела на занозистой шишковатой рукоятке, удерживая пляшущий луч прямо в центре кипящего черного котла. Она знала, что, несмотря на сильный ветер и огромные волны, свет, ее свет, виден издалека. И тот, кто уже отчаялся доплыть до берега и распрощался с жизнью, теперь уцепится за яркую светящуюся нить и, держась за нее, как за прочный спасательный конец, непременно выберется из этого мрачного беспощадного ада.

Наконец, ветер стал стихать, темная жуть воды начала светлеть: это клочья того самого тумана, натешившись, упали вниз и, растворяясь в чернильной мути, осветлили ее до приятного, почти радостного фиолета. Чья-то властная рука раздвинула в стороны вялые тяжелые тучи, и в просторном проеме высокого неба проявились радостные звезды.

Одна из них висела низко-низко и симпатично мерцала, чередуя белые вспышки с нежной голубизной. Один из ее лучей был странно длинным, словно веселая детская рука оттянула, играя, податливый пластилиновый уголок, и звездочка теперь удивленно косила.

Ольга полюбовалась приветливой небожительницей, смахнула со лба влажную вспотевшую челку и больно ткнулась локтем в жесткую деревяшку.

Вот, снова забыла, — укорила она себя. И, изо всех сил пытаясь удержать открытыми слипающиеся глаза, стянула с шеи грубую веревку и повернула деревяшку под свет удивленной звезды.

На плоской неровности фанерного квадрата не было никакой надписи. Только цифра. Кривоватая черная восьмерка, выведенная впопыхах чьей-то неуверенной рукой.

И все?

На секунду даже прошла дрема. Тогда почему в ее снах люди так шарахались от этой деревяшки на шее? Наверное, там было написано что-то еще, но тяжелые соленые брызги, долетавшие из бездны во время многочисленных бурь, которые она пережила здесь, у маяка, просто смыли то самое, важное, существенное, оставив лишь равнодушную непонятную цифру. Значит, она никогда не узнает разгадки. И никогда не поймет.

Ольга неуклюже размахнулась и запустила ненужный кусок фанеры подальше. Однако замах у неверной руки оказался слабым, и дощечка глухо стукнулась о камни где-то совсем рядом. Впрочем, девушку это уже не интересовало. Свернувшись клубочком, она подложила под голову локоть, сильнее подтянула колени, унимая вдруг возникший озноб. И тут же, сквозь вязкое кружево заплетавшего ее сна, почувствовала, что коленям что-то мешает. Твердое и угловатое. Сил, чтобы убрать это лишнее, не осталось совсем, но Ольга все же сделала последнее угасающее движение свободной ладонью. И ощутила, как болезненно натруженная кожа коснулась зазубренного знакомого края.

Что? Снова эта доска? На том же месте? Откуда?

Однако додумать этот странный факт не хватило ни сил, ни времени. Ольга отключилась. А когда, повинуясь неведомому внутреннему сигналу, вновь открыла глаза, за окнами машины стояла прозрачная звездная ночь. Слева, прямо над маслянисто блестевшим полотном асфальта, висела крупная пятнистая луна. Где-то впереди, видимо, на далеком дорожном перевале, светились, то пропадая, то возникая вновь, две яркие желтые бусинки огоньков: верно, какая-то машина спешила навстречу. И Славина почему-то по-детски обрадовалась этим прыгающим искоркам. Все-таки, когда знаешь, что в пути ты не одна, жить становится чуточку легче.

Лестница вместе с ущельем сделала крутой поворот, и дорога стала забирать резко влево. Скала справа неожиданно резко выросла и превратилась в идеально прямую отвесную стену. Высоко наверху, примерно метрах в ста пятидесяти от основания, виднелись многочисленные входы в пещеры. Как соты, извлеченные из улья, медово-розовый камень сочился отраженным солнечным светом.

— Ух, ты! — восхищенно выдохнул Адам. — Тут тоже жили телем? Как же они на такую высоту попадали? Разве что и в самом деле летали…

— Два года назад мы туда все же забрались, — с удовольствием вспомнил Макс. — Вернее, не забрались, а спустились! Вертолет сел на вершину скалы, а мы оттуда на канатах. Я-то ладно, в горах бывать приходилось, с азами альпинизма знаком. А Моду… — Барт расхохотался. — Унего на спине рюкзак был, и вдруг на лямке защелка отстегнулась. Рюкзак падать стал, но, как оказалось, под его вторую лямку страховочный конец завели. Короче, рюкзак съехал к пяткам, Моду как неваляшка перевернулся, еле мы его втянули. Он орал так, что я думал — землетрясение начнется! Приедет, спроси у него, как он к телем ходил…

— Спрошу, — улыбнулся Адам, представляя чернокожего друга болтающимся на фоне розовой скалы. — Ну и что там, в пещерах?

— Тут уже более цивилизованные карлики обитали. Окна у них имелись, двери. Да и сами постройки, те, что внутри горы, из обожженного кирпича. Я вообще думаю, что эти места уже кто-то другой обживал. Лестницы обнаружились, почти сгнившие, из прутьев. А телем лестницы ни к чему, они летали.

— Может, догоны тут жить пытались?

— Может. Но про это никто ничего не говорит. А нынешним догонам сюда вход воспрещен.

— Почему?

— Духи не велят. Ведь тут, рядом, их главное святилище…

— То, где хогон обитает?

— Оно самое. Минут через пять мы его увидим, вернее, заднюю часть скалы, в которой оно расположено. Вот еще одна странность: эту часть с рисунками видно почти со всех сторон, причем ощущение такое, что гора рядом, минут десять ходу. А до нее идти часа четыре. И все это время размер рисунка не меняется. И ракурс со всех сторон — один и тот же.

— Как это?

— Сам сейчас увидишь.

Подъем, наконец, закончился, и друзья вышли на ровное плато. В некотором отдалении открылась большая деревня. Впрочем, слово «большая» подходило к ней исключительно по догонским меркам. Островерхие круглые крыши забавными сказочными шляпами венчали разномастные кубики хижин. Ближе к скалам домики почти сливались по цвету с розово-коричневым камнем, а те, что располагались ниже, уютно прятались под кроны кудрявых рослых деревьев.

— Картинка из детской сказки, — улыбнулся Барт.

— Ну да, — согласился спутник, — просто «Незнайка на Луне». У них даже крыши как космические корабли.

— Космические, говоришь? Ну-ка, глянь вон туда!

На горе, противоположной той, где разместилась игрушечная деревушка, ровно скошенный бок скалы пестрел какими-то странными пунктирами и овалами. Адам присмотрелся, даже прижал пальцами уголки глаз, наводя резкость.

— Это…

По красноватой поверхности плыли огромные рыбы. Или не рыбы? Туловище странных созданий надвое вспарывал строго вытянутый прямоугольник пустоты. Верхняя часть, с плавником и конусообразной головой, чуть опережала нижнюю — срезанное рыбье брюхо. Рядом с «рыбами» летели странные самолеты. Тоже зачем-то разрезанные надвое. Фюзеляж с отчетливо торчащим хвостом так же несколько опережал самолетное пузо, тяжелое и плоское.

— Так ведь это — космические корабли? — не веря собственным глазам, обернулся к другу Адам. — А вот эти ромбы? Овалы? Чаши? Это — что?

— Ну, если есть ракеты и самолеты, то, видимо, это — оставшаяся часть сириусянского воздушного флота.

— Летающие тарелки, что ли?

— Похоже, — согласился Барт.

— Какого же размера этот рисунок вблизи, если так издалека все четко видно?

— Точно такого же. В этом и есть загадка. Сам увидишь. У входа в пещеру, кстати, есть прелюбопытнейшее панно: спуск знаменитого ковчега, с которого, как утверждают догоны, началась жизнь на Земле.

— Ковчега Номмо?

— Помнишь еще?

— Да тут, что не знаешь, вспомнишь…

— Ну, пойдем? Надо решать, как к хогону лучше подкатиться. Хорошо бы, Моду уже прибыл. Он тут в большом авторитете.

— Слушай, а вход в пещеру много народу охраняет? — Адам продолжал пристально разглядывать далекие рисунки.

— Нет, только сам хогон. Другим там находиться запрещено.

— А когда хогон отходит куда-нибудь?

— А он не отходит. Он там живет. Ему носят еду, питье. Хогон, по догонским меркам, уже не принадлежит к миру живых, ведь им может стать только мужчина за пятьдесят, а пятьдесят — это цикл человеческой жизни.