Вот пакет тут и стоит. А тем, кто к ней приходил, конечно, и в голову не пришло порыться в мусоре, сваленном между дверьми…

Что делать? Позвонить шефу? Кому-нибудь из друзей, чтобы приехали к ней на ночь? И что сказать? Что на углу стола нет пыли? И куда-то задевалась сидишка? Ее просто сочтут за сумасшедшую…

Кто поверит, что у нее украли мурманские съемки? Что там? Камни? Рассуждения ученых? Пейзажи Кольской тундры? Значит, придется все рассказать про тайный оккультный орден, про обряд в пещере, про то, что мурманский «генералитет» состоит в тайном нацистском обществе? Без единого доказательства…

Во-первых, вряд ли поверят, а во-вторых, она просто не имеет права впутывать в эту историю посторонних. Вот сделает программу, покажет ее, снимет в ней Макса, как свидетеля. Тогда… Тогда уже никто не посмеет ей угрожать. Тайное, ставшее явным, повод для осмыслений, а не для угроз. Значит, тактика, которую она определила для себя в Турции, — единственно правильная: как можно быстрее сделать программу. Она даже не станет ждать времени планового выхода. Она даст ее в эфир в этом месяце. Ей не откажут. Ни разу не отказывали. Уж что-что, а журналистская репутация у Ольги Славиной была отменной!

Утро только-только начинало разгораться, небо над головой пребывало еще в густо-фиолетовой дреме, но на востоке из-под темной плотной завесы уже начинало выкарабкиваться ленивое невыспавшееся солнце. Минут десять, и оно окрепнет, наберет силу и просто сдвинет в сторону плотный тяжелый занавес, на котором так ярко и празднично только что сияли звезды. И тогда — держись, европейцы! Ни белую изнеженную кожу, ни светлые волосы, ни упакованные в темные очки глаза радушное малийское светило не пощадит.

Дожидаясь микроавтобуса, который, как сказал хозяин отеля, заедет еще до рассвета за двумя туристами-англичанами, чтобы везти их в Мопти, Макс снова попробовал позвонить Ольге и Моду. И снова — безрезультатно.

Ну ладно, к Ольге не пробиться, хотя, Анталия — не Москва, не так уж и далеко. А вот почему Моду не отвечает? Неужто не стал его дожидаться и один рванул к догонам? Вряд ли. Скорее всего, просто проблемы со связью. В Мали это запросто.

Англичане, пожилая чопорная чета, едва кивнув Барту, забрались внутрь микроавтобуса и тут же устроились подремать, решив, видно, добрать по пути те часы сна, которыми пожертвовали ради раннего подъема. Макс же устроился рядом с водителем: он любил во время путешествий глазеть по сторонам, а лучшего места для обзора, чем переднее сиденье, и не придумать.

Центр города закончился быстро, и за окнами микроавтобуса потянулись рыбацкие лачуги — самая распространенная столичная постройка. Тут уже вовсю кипела жизнь, трудовые будни работяг одинаковы во всех странах мира: раньше встанешь — больше шансов не остаться голодным.

Дорогу от Бандиагары до Мопти Барт знал вдоль и поперек. Узкое, но довольно ровное полотно, ухоженное и гладкое. Если б еще не лежачие полицейские, которые понатыканы у каждой деревни, то путь и вовсе сократился бы вдвое. А так, только разгонишься — приходится тормозить. Малийцы же своими лежачими полицейскими, как несомненным признаком цивилизации, Макс знал, очень гордились. Как и бесчисленными дорожными постами. Вроде и движение на шоссе не назовешь интенсивным, и лихачей, летящих со скоростью самолета, не встретишь, а доблестная полиция бдит денно и нощно.

— Француз? — поинтересовался водила-малиец, когда микроавтобус, наконец, вырвался на простор саванны.

— Русский, — улыбнулся Барт.

— Москва?

— Ленинград.

— Да ты что! — Водила даже подскочил на сиденье, ударив обеими ладонями по рулю. — Ленинград? У меня брат там учился, в Политехническом. — Он протянул Барту фиолетово-розовую ладонь. — Жозе! Я тоже должен был, да тут Советский Союз развалился. Но по-русски еще многое помню! Хочешь, скажу?

— Давай! — с любопытством повернулся к нему Макс.

Малиец вдохновенно расширил глаза, зашевелил губами, вспоминая чужой язык.

— Мать вашу… — и дальше в течение, минимум, трех минут, речитативом, как хорошо заученное стихотворение, в открытое окно микроавтобуса на всю североафриканскую саванну зазвучал отборный русский мат.

Отхохотавшись, Барт вытер слезы, еще похрюкивая от несравненного удовольствия, заикаясь от конвульсивных колик, терзающих язык, спросил:

— Брат научил?

— Конечно, — гордо кивнул водила. — Он у меня очень умный. В Бельгии работает. Я-то еще умнее, как отец говорил, но не повезло.

Макс превосходно понимал, о чем печалился чернокожий матерщинник. Большой советский брат в шестидесятые-семидесятые годы прошедшего века был для юного африканского государства, только что получившего независимость, чем-то вроде доброго волшебника. Рекой лились дармовые деньги на строительство социалистической экономики республики Мали, выбравшей правильную политическую ориентацию в виде марксизма-ленинизма.

Сюда, в Африку, то и дело отправлялись десанты геологов, врачей, инженеров, учителей, строителей… Плоды советско-малийской дружбы и по сей день украшают столицу страны в виде стадионов, больниц, школ. Вот тогда-то и стали чернокожие веселые африканцы появляться в аудиториях и общежитиях лучших советских вузов. Одним из них, видимо, и был брат водителя. Да что далеко ходить за примером? Он, Максим, четыре года прожил в одной комнате с Моду. Тем самым, который второй день ни в какую не хочет отзываться на его звонки. Ну да ладно. Это мы ему простим, — улыбнулся Барт. Главное, что Моду сумел договориться с хогоном, и они попадут в пещеру. То есть, по сути, впервые со времен Грийоля заветное сакральное место догонов откроется посторонним.

— Я русский в школе учил, — довольно доложил Жозе. — Тогда все малийцы изучали русский. Как раз в девяностом году должен был ехать в Ленинград, в Горный институт. На нас все и кончилось. Сначала думали — восстановится. Я долго ждал. Потому и учиться никуда больше не пошел, а вышло все по-другому. — Малиец вздохнул. — Жалко. Вы там между собой разбирались, а мы — в дураках остались. Знали бы, не стали бы вам в войне помогать!

— В какой войне? — изумился Макс.

— Во второй мировой, — объяснил водила. — Мой дед на стороне союзников воевал. Вообще, если б не африканцы, вы бы Гитлера ни за что не победили!

— Думаешь? — Барта настолько поразило это неожиданное заявление, что он сдвинул на лоб солнечные очки, за что и был немедленно наказан обильными слезами: солнце уже вовсю хозяйничало на небе, и глаза без защитных темных стекол просто не выдерживали его сияние.

— Конечно, — убежденно подтвердил Жозе. — Вы же уже едва ноги таскали, если б не наша свежая кровь…

— А много малийцев воевало? — осторожно, чтоб не задеть патриотические чувства спутника, полюбопытствовал Барт.

— Много, — кивнул водитель. — У нас в каждом городе есть памятник Малийским стрелкам. Вот и считай.

По сведениям Барта, «дикая дивизия», состоящая из выходцев Мали и Сенегала, если чем и прославилась во второй мировой, то отнюдь не бесстрашием и отвагой, но демонстрировать свою осведомленность Макс не стал. В конце концов, у каждого народа свои герои. Кто знает, каких рассказов от героического дедули наслушался в детстве водила? Может, он искренне уверен, что флаг над Рейхстагом водрузили именно африканцы? Кто знает… патриотизм — штука сложная и малопонятная. Особенно здесь, среди унылой однообразной саванны. Хорошо, что англичане не знают французского, а то бы точно влезли в дискуссию! Тогда бы вообще вышло, что Советский Союз просто у англичан и малийцев всю войну под ногами путался…

Останкинские коридоры уже начинали наполняться привычной суетой, но еще вполне можно было проскользнуть к себе в редакцию, не застряв на каком-нибудь из поворотов с одним из многочисленных знакомых или коллег. Сосед по дому Димка, телефонный техник, которому Ольга позвонила, лишь только разошлись пасмурные сумерки за окном, с удовольствием составил Славиной компанию по пути на работу. Поэтому девушка чувствовала себя почти спокойно и в метро, и в маршрутке. Правда, поминутно, не замечая того, озиралась по сторонам, пытаясь вычислить в невыспавшейся утренней толпе посланцев жуткого Андре.