— А ты чего молчишь? Скажи и ты свое слово, — может, при слушается.

Майрам, явно наслаждавшийся возникшей ситуацией, задорно блеснул глазом.

— А что? Я понимаю дада… Его любопытство естественно…

— Старик бородавок уже не выводит, — в сердцах напомнил Сослан.

— Старости никому ее избежать — обиделся Дзамболат. — А жить охота и тогда, когда с горы спускаешься. Вот ты ученый, агроном, — ткнул он палкой в грудь Сослану, — но как бы не стал посмешищем в глазах людей, — и спокойно обратился к Майраму: — И твой конь не единственный. Мы с Аланом можем тебя не упрашивать: на другой машине доберемся…

Собирался в путь Дзамболат недолго: поднявшись с места, направился к углу, где была прислонена к стене его сучковатая палка, — отправляясь в дорогу, он отдавал предпочтение ей, а не простенькому, нарезному костылю, с которым бывал неразлучен дома.

В машине Дзамболат преобразился, точно помолодел. Сев на переднее сиденье и пристроив рядом Аланчика, он уперся о сучковатую палку, зажатую меж стариковских острых колен, и крутил головой направо-налево, радостно узнавал скалу, вершину горы и даже дерево, мелькающие по ту сторону бурного Ардона. Когда они приблизились к камню, нависшему над рекой, да так и удерживавшемуся бог знает на чем, потускневшие глаза Дзамболата загорелись. Он закивал валуну головой и радостно сказал Майраму:

— Живой, а?! Ой, много годков прошло…

Старец так обрадовался камню, что Майрам невольно подумал; исчезни валун, и прадед этого не перенесет, на следующий же. день умрет. Точно Дзамболат соревновался с камнем, кто больше продержится: валун или старец. И камень помогал ему верить, что не все еще потеряно, что не все подвластно времени, что можно веками наслаждаться прохладой брызг, свирепо бросаемых на него бешеной ремой, не терпящей никаких препятствий и косых взглядов, висеть — и не свалиться в воду…

— Смотри, Алан! Живой! — ликовал Дзамболат и, легко по вернувшись назад, не спускал взгляда с камня, пока он не скрылся за поворотом.

До самой долины Дзамболат бодро поглядывал по сторонам, ужасающе сиплым голосом просвещал Майрама, по какому берегу проходила дорога из Цея во Владикавказ и сколько времени требовалось, чтобы попасть туда на арбе или добром коне из Унала, Згида или Мизура.

… Когда самолет поднялся в воздух, старец уткнулся носом в иллюминатор и зацокал языком в знак восхищения открывшимся видом, но тем не менее заявил:

— С горы все лучше видно и красивее.

И тут Аланчик на весь салон отчаянно закричал:

— Дада, у меня животик убегает!!! Держи его!!!

Салон враз повеселел. Стюардесса наклонилась к малышу, стала успокаивать:

— Не бойся, мальчик. Я закрыла все дверца и окошки. Не дадим твоему животику далеко убежать: поймаем…

Дзамболат неожиданно обиделся за праправнука, укоризненно покачал головой; этого ему показалось недостаточно, так он погрозил миловидной девушке рукояткой костыля:

— Не надо говорить чепухи, — и, показав на Аланчика, заявил: — Он маленький, но голова его уже думает, — и пояснил деловито праправнуку: — У меня тоже так. У всех так бывает… На арбе тоже так, когда быстро едешь. Из-за ям.

Алан недоверчиво поглядел в глаза старца. Тот стал убеждать его:

— Конечно, у самолета нет дороги… Но… — он ткнул рукояткой костыля в иллюминатор: — Видишь облака? А между ними ничего нет. Это и есть яма.

У стюардессы широко расширились глаза от нелепого объяснения старца, который, опираясь на привычные представления о природе, нашел для себя уяснимое без теоретических догм понятие воздушных ям. И не удержи Майрам девушку за руку, не моргни ей отчаянно, в салоне разгорелся бы спор двух представителей далеких друг от друга поколений. На стороне стюардессы были бы наука, теории и аксиомы. На стороне старца — незыблемые законы предков, твердивших: суди только о том, что сам видел, и не давай волю пустому воображению. Девушка поняла Майрама и отошла, пустив в старца напоследок скептическую улыбку…

Прилетели в Киев. Дзамболат отказался взглянуть на город и потребовал, чтобы они тотчас же отправились в обратный путь.

— И не думай, что я устал, — категорически заявил он Майраму. На арбе тяжелее ездить — трясет сильно, а я по не сколько суток в дороге проводил…

Когда Майрам возвратился к нему с билетами, Дзамболат, задав ему несколько вопросов, разгневанно погнал правнука опять к кассам.

— За столом дважды один тост не произносят, — кричал он на весь зал, вызывая всеобщий интерес к своей персоне и жалостливо-сочувственные улыбки к парню. — Зачем ты опять взял на «Ту-154»? Мы с Аланчиком уже знаем эту кобылу. Теперь хотим познать, что такое турбовинтовой самолет! Иди про си другую арбу!..

Пришлось искать обходный вариант возвращения — с залетом в Ростов-на-Дону, чтобы дать почувствовать старцу, что такое турбовинтовой самолет.

В полете Дзамболату стало жаль Майрама. Ткнув в его спину набалдашником костыля, он сказал правнуку:

— Знаю, недешево обошлась тебе наша прогулка. И на счетчике такси большая цифра, и билеты дорогие. Но никогда не жалей денег на дело, что тебя умнее делает. Сколько вместит глаз — столько не вместит живот. Но живот еще ни одного чело века мудрым не сделал. Бедным — да, а умным — никого. Так что, Майрам, заботься о глазах больше, чем о животе!..

Выкинуть из головы кино? Как это сделать? Майрам не мог отделаться от Мурата. И с каждым днем это становилось все труднее. Он точно врос в Майрама. Чуть останется наедине — и тот рядом. И беседует с ним, как с живым. И предстанет он то молодым, то старым, а то и времен своей наивысшей славы. Беседовал он с Майрамом не о себе, а о нем. Так уж у него получалось: как только хотел разобраться в своей судьбе, кто-то насильно заставлял Майрама размышлять о событиях из жизни Мурата. Хотя что у них общего? Фамилия — и все! Но он знаменитость, а Майрам? И все-таки парень тянулся к своему знатному родственнику, пытался, глядя на него, узнать побольше о себе. Смешно. Но что делать? Не уйти было от этого. И смотрел Мурат ему в душу своими пытливыми, строгими, искренними глазами. Майрам крутил баранку и в жару, и в дождь, любовался горами, небом, а мысли его были заняты тем, что он вспоминал эпизоды сценария. Это стало каким-то наваждением: представлять себе всюду Мурата, пытаться думать так, как мог думать он. Даже в речи у него появились словечки Мурата. А однажды вдруг выяснилось, что Майрам и в поступках своих стал походить на своего знатного родственника. Правда, это доставило ему массу неприятностей…

…Майрам не успел проскочить с ходу проспект, так как пришлось пропускать трамвай. Шумное волнующее море людей заполнило в вечерний час не только тротуары, ко и проезжую часть проспекта. Место это — проспект Мира — бывший Александровский проспект старого Владикавказа, замечательный своими двухэтажными особняками с нарезными колоннами и прекрасным парком. И два пятиэтажных здания Дома быта и Дома моды, выросших по его краям, и современное строение — Дом просвещения не испортили общего вида старинного проспекта, который каждый вечер привлекает огнями и шумными голосами тысячи юношей и девушек. Они приходят сюда, чтобы встретиться с любимой девушкой, увидеть знакомых, полюбоваться модой и самим показаться людям. Эта традиция, характерная вообще для всех южных городков, возникла издавна. С наступлением сумерек, а в выходные дни и днем, независимо от того, стоит зима или лето, вся молодежь спешит сюда. Остановить их могут лишь непрекращающийся дождь, — кстати, довольно частый гость здесь, и… трансляция хоккейного матча по телевидению. Вечерами проспект сплошь заполнен молодежью, и вид у нее такой, будто никто никуда не спешит. И бродит этот поток юношей и девушек из конца улицы в конец и обратно. Беспечно и зазывно поглядывают встречные парни и красавицы. Здесь молодой горожанин встретит всех своих друзей в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет. Конечно, друзей холостых, ибо супружеские пары почему-то редко появляются на проспекте. Здесь завязываются знакомства и назначаются свидания. Сюда идут те, кому хочется отдохнуть, поговорить, посмеяться… А пожилые — помолчать, сидя на бульваре, что протянулся посреди улицы во всю ее длину.