Он нажимал на газ. «Крошка», постанывая, повизгивая шинами, мчалась по горной дороге, чудом огибая скалы, оставляя след у самого края пропасти…
Они опять возвратились к тому, на чем споткнулись, к тропинке. Майрам должен быть на ней в восемь утра. Сейчас уже десять…
Вот и бугор, за которым вьется проклятая тропинка. «Крошка» легко перемахнула через него и оказалась на съемочной, площадке. Майрам подруливал к толпившиеся киношникам… Ишь, как все уставились на него. Сейчас начнется крик. Всеобщий! Он открыл дверцу. Молчат? Искоса смотрят на него. Что произошло? Решили сурово наказать Майрама? Он выставил ногу, и тут его взгляд встретился с муратовским. Оседлав кожаное сиденье, выставленное наружу из автобуса, Мурат смотрел на него, а пример приклеивал ему усы. Те самые, которые тот же Захар многие дни прилаживал к верхней губе Майрама. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы уточнить, Вадим ли Сабуров гримировался под Мурата. Да, это был он. А поодаль от него стоял, отводя взгляд, Савелий Сергеевич и ждал… Чего? Пока Захар наложит грим Вадиму? Или когда Майрам покинет автомобиль? Заметили Майрама и Степан с Михаилом Герасимовичем. На их лицах одинаковые, торжествующие улыбки. Еще бы! Их взяла… Все ждали, что же будет? Во что выльется объяснение Майрама с режиссером? Он не стал определять, кому принадлежали сочувствующие, а кому злорадствующие лица. Он убрал ногу внутрь и захлопнул дверцу. На этом пятачке «Крошке» не развернуться. Предстояло объехать съёмочную площадку. Пока «Крошка» делала круг, Майрам не сводил глаз с Савелия Сергеевича. Режиссер не сразу уловил его маневр. Когда же понял намерение Майрама, встрепенулся, замахал руками, бросился наперерез. Но поздно: Майрам нажал на газ, «Крошка» ловко обогнула режиссера, и шины, утопая в густой горной траве, уносили его прочь от этого проклятого места… Конов кричал, приказывал остановиться, жестом просил группу задержать его. Вадим оттолкнул руку Захара и смотрел вслед автомобилю. Майрам гнал машину, не оглядываясь на них. Но зеркальце фиксировало в его памяти софиты и кинокамеры, направленные на тропинку, сыгравшую с ним скверную шутку…
Прочь! Скорее прочь! Все! Больше никогда не вспоминать кино. Забыть! Все забыть! Пусть никто при нем слова не произносит о кино, ни о Мурате, ни о камерах и метраже, гримерах и стопкадре, мизансценах и перевоплощении. Это не для его слуха! Он, Майрам, таксист! Он зарабатывает достаточно, и ему не нужны их съемочные…
* * *
… По-разному восприняли домочадцы уход Майрама из киногруппы.
— Эх ты! — с сожалением сказал Сослан.
— А что я скажу в школе? — вырвалось у Тамуськи, которая всем растрезвонила, что ее брат стал актером.
Мать молча посмотрела на сына…
На работе насмешкам не было конца. Майрам старался не попадаться на глаза! таксистам. Поставит «Крошку» в бокс — и восвояси. Бегом домой…
* * *
… Лучи света от фар автомобиля прорвались сквозь окно и запрыгали по стенам хадзара. Дзамболат встретил шагнувшего через порог Майрама вопросом:
— Ну-ка рассказывай, что ты сегодня делал, как в ауле оказался!
— Был в новом Орджоникидзевском аэропорту. Ох и шикарный получился! Принимает самолеты всех существующих видов.
— Всех? — переспросил Дзамболат.
— Всех, — подтвердил Майрам. — Взлетная полоса такой длины, что и ИЛ-86 может сесть и взлететь, — он провел ладонью по лицу, отгоняя сон. — На обратном пути пассажиров взял: пожилого осетина, многие годы проживающего в Москве, его русскую жену и двоих подростков-сыновей, впервые приехавших на родину отца. Попросили меня отвезти их в Унал. Увидел, как обрадовались им родственники, и меня потянуло сюда повидать своих родных. Подумал: всего пятнадцать километров — как не завернуть в Хохкау?!
— Сколько километров до аэропорта? — спросил как бы мимоходом старец.
— А-а, час езды, — пряча зевок, ответил Майрам. — Мне много времени не надо.
— Иди поешь и укладывайся спать, — пристально глядя на правнука, сказал Дзамболат.
— Як брату еще хочу заехать, — промолвил Майрам. — У Сослана переночую.
— У Сослана? — у старца в глазах забегали смешинки. — Как бы тебе всю ночь не пришлось ждать его. Брата твоего от себя лишь на несколько часов отпускает та девица, что завладела его сердцем. Ну-ка, Аланчик, напомни ее имя.
— Практика! — охотно закричал на всю комнату праправнук, дав понять Майраму, что здесь на эту тему шутят постоянно.
— Вот-вот, она самая, — засмеялся Дзамболат. — Другие в колхозе и шагу без оплаты не сделают, а твой брат раньше всех показывается на поле, позже всех покидает его, целый день в хлопотах — и все бесплатно!
— Так он же в колхозе на практике, — возразил Майрам.
— А я что говорю? Практика его сердцем овладела, — вновь залился смехом старец и вдруг осекся, вытирая ладонью глаза, серьезно добавил: — Молодец Сослан, все дела в колхозе близко к душе принимает. Не покидает поле до самой темноты. Да еще грозится вести уборку пшеницы при зажженных фарах. Так что тебе, Майрам, укладываться спать надо здесь, в Хохкау…
Утром домочадцы сели за стол позавтракать, когда послышался топот копыт, умолкший у ворот хадзара Гагаевых, резко распахнулась калитка… Старец лишь успел подморгнуть Майраму, как на пороге оказался Сослан и звонко закричал:
— Привет предку от потомка третьего колена! — И бросился обнимать Дзамболата. — Жив? Здоров? К своим друзьям-ровесникам не собираешься?
Другой мог бы и обидеться на такое приветствие, но не Дзамболат.
— Не собираюсь! — весело ответил старец. — Пусть те, кто духом послабее, спешат туда, а я еще поживу! — и шутливо замахнулся на дерзкого правнука сучковатой палкой, что стояла, прислонившись к спинке стула. — У-у, гяур, ждешь не дождешься, когда я покину землю предков…
— И на том свете нужны сильные духом! — поднял прадеда вместе со стулом Сослан и нежно прижался к нему щекой.
— Я еще тебя уму-разуму не научил, — пытался сделать сердитый вид Дзамболат. — Пока-то получится из тебя настоящий джигит. Вот и выходит, что спешить мне в другой мир никак нельзя… Аланчик, смотри, что этот злодей делает со мной. Выручай своего любимого дада.
И Аланчик соскочил со своего стула и, сжав малюсенькие кулачки, набросился сзади на Сослана, отбивая у него прапрадедушку.
Ошеломленный гамом, поднявшимся в доме, любуясь веселой возней, Майрам с огорчением и завистью подумал о том, что у него взаимоотношения с Дзамболатом сложились совсем иные, нежели у брата. А ведь и у него характер такой же общительный, как и у Сослана. В кругу товарищей по работе, среди друзей Майрам слывет весельчаком и остряком. Но рядом с прадедом что-то сковывает его, не позволяет чувствовать себя свободно. Представил себе, как обернулись бы события, если бы он, Майрам, позволил себе произнести же те фразы, которыми приветствовал старца старший брат. Дзамболат наверняка был бы в негодовании…
Наконец Аланчик отбил дада из рук злодея, и Сослан, перегнувшись через стол, шлепнул ладонью по плечу брата.
— И ты здесь? Как дела дома?..
… Старая поговорка гласит: сумел прийти — сумей и уйти. Но не тут-то было. К концу завтрака Дзамболат вдруг потребовал, чтобы Майрам вез его и Аланчика туда, в новый аэропорт.
— Зачем тебе аэропорт? — удивился Сослан. Дзамболат, выдержав паузу, во время которой и взглядом, и вздохом дал понять правнуку, что он ему подбросил неуместный вопрос, прищурил брови:
— Ты бывал там, правнук, и на самолете летал?
— Бывал и летал, — ответил Сослан.
— Вот и мы, хотим полетать! — заявил Дзамболат и, прижав к себе маленького праправнука, коротко приказал Майраму: — Сейчас и отвезешь нас.
Что тут поднялось! Всей семьей уговаривали — и не получилось. Позвали на помощь соседей. Старец настаивал на своем. Пришел Тотырбек — председатель сельсовета. Чем только ни страшили: и аварии случаются, и с сердцем в воздухе плохо бывает, и вывернуть может, будто пьяницу, не знающему предела в выпивке… Дзамболат — ни в какую! Сослан толкнул в бок Майрама.
