Про покойного Патриарха Пимена Владыка Киприан говорил:— Он — церковник до мозга костей.По этой причине Святейший в высокой степени обладал своеобразным сословным юмором.В бытность его Митрополитом Крутицким служил он в одной московской церкви. Там был диакон, как видно, только что принявший сан и по этой причине чрезвычайно затягивающий службу. Когда же он вместе с народом запел Символ веры, Владыка Пимен без всякой улыбки спросил настоятеля храма:— А у вас в Алтаре есть раскладушка?— Нет, Владыка, — растерялся батюшка.— Жаль... Я бы поспал, пока он поет “Верую”...

Как-то такое Митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен прибыл в московскую гостиницу “Украина”. Швейцар помог иерарху снять зимнюю рясу и принял из его руки епископский посох. Но при этом то ли от почтительности, то ли по небрежности посох уронил, да так, что при падении от трости отлетел набалдашник. Швейцар в смущении поднял то и другое и сказал Митрополиту:— Прости, батюшка... Клюшку твою сломал...— Какую клюшку?! — взъярился архиерей. — Что я тебе — хоккеист?!

В день ангела Святейшего Патриарха Пимена пришли поздравить многочисленные клирики. Каждый из них преподносил имениннику просвору. Один из батюшек решил выделиться и подал Патриарху просвору размером с кастрюлю. Святейший принял ее, благоговейно приложился к изображению креста, а потом вернул поздравлявшему с такими словами:— А теперь, батюшка, съешьте-ка ее!..

Один из клириков патриаршего собора был художником-любителем. По договоренности с настоятелем и старостой он написал над дверями, через которые ходил Патриарх, икону Святителя Московского Алексия, чьи мощи почивают в этом соборе. Когда икона была готова, ее решили продемонстрировать Святейшему. Когда он приблизился к дверям, ему указали наверх:— Вот, Ваше Святейшество, написали нам икону Святителя Алексия...Патриарх взглянул и проговорил:— Кто же это такого деда Мороза нарисовал?..

И еще такой эпизод. Как-то летом, находясь на своей даче в Одессе, Святейший Пимен загорал, сидя у моря в шезлонге. Мимо него по какой-то надобности шли три иподиакона. Увидев обнаженного Патриарха, они пошли гуськом, демонстративно отвернувши от него свои головы. Заметив этот маневр, Святейший проговорил:— Ну что выстроились, как на малом входе?(“Малый вход” — священнодействие, бывает на литургии и на вечерне.)

А вот самый последний анекдот, связанный с именем Патриарха Пимена. (Это произошло недели за две до его кончины, в апреле 1990 года.) В Чистый переулок, в здание Патриархии, пришел деловитый мужчина и обратился к секретарше:— Могу я видеть Всевышнего?(Он, конечно, имел в виду “Святейшего”, т.е. Патриарха. Секретарша, разумеется, это поняла и отвечала ему по существу дела, а потому диалог их с богословской точки зрения получился совершенно удивительный. Всевышним мы именуем Самого Бога.)— Могу я видеть Всевышнего?— Он плохо себя чувствует, — отвечала секретарша.— А есть у него заместитель по хозяйственной части?— Есть, — отвечала секретарша и указала посетителю путь в хозяйственное управление.

Самое словечно “неуемные” я заимствовал у Лескова. Но, разумеется, он не сам его выдумал, а услышал в среде современного ему духовенства. И хотя наши печальные времена вовсе не похожи на лесковские, “неуемные” архиереи до сей поры не перевелись на Руси.

В пятидесятых и шестидесятых годах самым известным из подобных “святителей” был Преосвященный Антоний (Кротевич). В “Записках сельского священника”, принадлежащих перу протоиерея Георгия Эдельштейна, я обнаружил любопытнейшие сведения о “злохудожествах” этого самодура.

“Многие черты заставляли думать, что Владыка Антоний вряд ли был психически нормальным человеком. Священники старшего поколения Костромской, Тульской, Ивановской епархий могут часами рассказывать о его безобразиях. Ни один архиерей не оставил после себя такой неувядаемой “славы”. Теперь, правда, эти батюшки весело смеются, а лет 45 назад, если вызывал кого-нибудь этот епископ, служили молебен не о “в путь шествующих”, а о “ненавидящих и обидящих нас”. Вызываемый просил прощения у жены и у родителей, благословлял перед дорогой детей и ехал в епархию словно в ставку монгольского хана. Управу на Преосвященного Антония искать было бесполезно: где-то там, в самых верхах, у него была мощнейшая “рука”.

“Вызывает меня Владыка Антоний в Тулу, — рассказывал мне огромный тучный архимандрит Василий, — сразу, с порога, без предисловий, без благословения говорит мне: “Ты — осел, глупый, безмозглый осел! Тебе нельзя ездить ни на поезде, ни на автобусе! Теперь тебя будут возить по Туле на осле, чтобы все видели, кто ты есть”. Дал иподиаконам по сколько-то денег, велел нанять на рынке осла с тележкой (на них тогда все с рынка возили), велел усадить меня в эту маленькую тележку (а я и тогда крупный был мужик, хоть брюхо было поменьше) и два часа меня возить, да непременно по центральным улицам. А за что — про что такая милость, архиерей даже словом не обмолвился. Я, конечно, тоже не спрашиваю: еще пуще рассвирепеет. “Как благословите, говорю, — Владыка”. Но как только за угол завернули, и Антонию из окна нас не стало видать, я обоим иподиаконам по красненькой в зубы... Один, правда, покуражился для порядка, мало ему показалось, но я больше не дал, он и успокоился. В центр везти не стали, а закоулочками, да переулочками за базар завезли. Там сколько надо постояли, один за пивом сбегал... А потом вернулись в епархию и доложили, что весь народ надо мною, ослом, всю дорогу животики надрывал”.

“Как только Антоний меня вызывает, я первым делом к Константину Арбузову, это его протодиакон и секретарь, — рассказывал мне заведующий канцелярией Саратовского епархиального управления о. Всеволод, много лет прослуживший в Тульской епархии. — Этому Арбузову Антоний как-то в порыве гнева весь рот раскровянил прямо в Алтаре... Но очень ему доверял всегда. Если протодиакона Арбузова дома нет, я там чего принес — мед или грибочки — оставлю, а сам — в собор. Если там не найду, подкрадусь на цыпочках к калитке епархиального управления — оно там от собора совсем неподалеку — и в дырочку в воротах заглядываю. Увижу кого-нибудь знакомого во дворе, Арбузова вызову, разузнаю, что к чему, зачем Владыка вызывает, а потом уж иду. Когда — сразу, когда — после обеда, чтобы он на ком-нибудь другом зло сорвал. Один раз стал подкрадываться, а он меня издали в окно увидал, сам со двора к калитке подобрался (он шустрый был такой, на месте никогда не сидел, десять раз за день все кругом обежит), вдруг калитку распахнул и меня посохом по башке — раз! Я развернулся и деру вниз по улице к базару... А он в азарт вошел да за мной со своим дрыном, подрясник развевается... “Держи! — вопит, — Держи мерзавца!” На улице, вроде, никого не было, да я и не заметил бы никого... Полквартала бежал и орал, но я, конечно, помоложе, да ведь и шкуру спасал — не догнать ему меня. Через месяц, гляжу, опять зачем-то вызывает. Оказалось — насчет оформления разных треб. О прошлом даже не вспомнил, так и не знаю, почему бегали”.

И наконец, еще история совершенно в лесковском духе, которую записал я сам. На краю Владимирской области, на границе ее с Московской стоит неподалеку от шоссейной дороги храм. В семидесятых годах служил там некий батюшка, проживал он в церковном доме вместе со своим помощником — псаломщиком. Как-то раз, дело было зимою, отслужили они воскресную службу, пришли домой и с аппетитом пообедали. Покушали на славу, да так, что совершенно не осталось у них никакой провизии. И решено было, что кто-то из них ранним утром отправится в Москву за едою...Но тут псаломщик возьми да и скажи:— А что как сегодня к нам Владыка заедет?— Типун тебе на язык, — отвечал батюшка, — Даст Бог, не заедет...А тут надобно заметить, что занимавший в те годы Владимирскую кафедру Архиепископ С., отличавшийся неуемным нравом, изрядной тучностью и отменным аппетитом, нет-нет, да и заворачивал с московской дороги на этот приход — отдохнуть и несколько подкрепиться в пути.Увы! — так и на этот раз. Услышали хозяева громкий стук в дверь и, отворивши ее, увидели перед собою архиерейского келейника.— Идите Владыку встречать!Растерянные хозяева поспешили к стоящей у крыльца “Волге”, помогли незванному гостю высадиться... И вот уже огромный, тучный архиерей встал посреди прихожей, где с него почтительно сняли зимнюю рясу.— Обедом покормишь? — спросил он батюшку.— Владыка, ради Бога простите, — отвечал тот, — у нас, как на грех, вся провизия кончилась... Нечем вас угостить...— Ну, хоть картошки свари, — сказал архиерей.— И картошки не осталось... За картошкой надо в деревню идти, два километра...— Тогда чаю давай.— Чаю сейчас заварим, — засуетился батюшка, — чай, сахар, все есть...И незадачливые хозяева бросились ставить чайник на плиту. Но тут к ужасу своему они увидели, что газ в баллоне почти кончился — синенький огонек едва теплится...А тем временем архиерей, уже восседающий за столом, громко произнес:— Скоро вы там?— Сейчас, сейчас, Владыка... У нас тут газ кончается...— Еды у тебя нет, газ кончается, — сварливо проговорил важный гость. — Ну, вот что: наливай мне чай, какой есть!Он с отвращением выпил полстакана теплохладной жидкости, встал из-за стола и приказал священнику:— Проводи меня в туалет.(Псаломщик, который излагал мне этот драматический сюжет, тут прервал свой рассказ и пояснил:— А туалет-то у нас какой? Выгребная яма... А пол-то — досточки ходуном ходят... Сколько раз я старосте говорил: “Надо пол укрепить, не дай Бог, пойдет в туалет Владыка... А в нем весу полтораста килограмм...И как в воду псаломщик глядел.)Не успел архиерей закрыть за собой дверь, как послышался треск досок и страшная ругань... Подоспевшие на помощь келейник и хозяева увидели, что Владыка руками уцепился за стены кабины, а нога у него ушла под пол...После того, как его с превеликими трудами извлекли из сортира, архиерей перестал изрыгать проклятия. Он немедленно облачился в свою рясу, ударил посохом в пол и возгласил:— Ноги моей здесь больше не будет!С этими словами он вышел на крыльцо и громко хлопнул дверью.И псаломщик мне подтвердил: слово свое Владыка сдержал — он ни разу больше не заехал на этот приход. А потом его перевели в далекую южную епархию.