— Бланш, ты правда думаешь, что я страдаю снобизмом?

— Еще как страдаешь! Ты должна с этим бороться, Ви.

— Так значит, я плохая? А что, если я сотворила кое-что похуже? Например, продала душу дьяволу?

Боже. Я это сделала. У меня перехватывает дыхание. Я раскрыла тайну. Боковым зрением я уже практически вижу языки адского пламени, говорящие, что я совершила Ужасное Преступление, фигурирующее в блокноте Люси как Одно из Самых Ужасных Преступлений. Через секунду наваждение проходит, но в сердце странное, непривычное ощущение. На секунду мне кажется, что я свободна. И это здорово.

Бланш поднимает глаза, все еще держа в руке королеву.

— Ви, никогда нельзя забывать о том, что ты — личность. Ни один мужчина не стоит таких жертв. Кто бы он ни был, не вздумай унижаться перед ним.

Вернемся к нашим баранам.

— Бланш, о чем ты? — Просто в голове не укладывается: я признаюсь в смертном грехе, а моя подруга пичкает меня бодягой в стиле Кэрри Брэдшоу. — Бланш, я продала душу, а не тело.

— Душу? Хоть убей, не понимаю. Какую душу?

— Ту самую, что была внутри меня.

— Да ты что? Серьезно?

— Серьезнее некуда. Я продала душу дьяволу.

— Это я уже слышала. Теперь скажи, как все произошло. Что конкретно ты сделала?

— Я подписала кое-какие бумаги… Мне столько всего наобещали! Невозможно было отказаться.

Я запинаюсь на каждом слове и вдруг понимаю, какую сваляла дуру, поверив Люси. Но как было не поверить? Она говорила настолько убедительно, кто угодно поверил бы. Наверное, благодаря умению убеждать Люси и приобрела такое влияние.

— Ты имеешь в виду какого-то мафиози? Неужто самого Гоцци-младшего? Его люди наехали на твой бутик?

Сами видите, насколько трудно разговаривать с Бланш. Впрочем, я ведь никому еще не признавалась, так что, может, все дело во мне.

— Бланш, бутик процветает. Мой бизнес под защитой Люси.

Бланш долго и очень внимательно рассматривает шахматную доску. Наконец она поднимает глаза.

— Эта Люси — она твой партнер по бизнесу или… или кто? В наше время ничему не приходится удивляться. Хотелось бы мне посмотреть на нее. Вдруг она тебя использует? Со стороны-то виднее. Ты же знаешь, Ви, я не просто так беспокоюсь: кроме тебя и Марва, у меня никого нет.

— Люси — самый обыкновенный дьявол, Бланш. Она не лесбиянка, не волнуйся.

Бланш кивает и начинает втягивать свою нижнюю губу, пока та не исчезает во рту.

— Это хорошо. А то, когда женская дружба перерастает в гомосексуальную связь, добра не жди.

— Бланш, может, продолжим разговор о моей душе?

— Ви, я знаю, ты попала в переплет. Я знаю, что это серьезно. Когда будешь готова рассказать мне все без утайки, я охотно тебя выслушаю.

Вот так-то. На этой жизнеутверждающей ноте мы и закончим разговор. Не знаю, о чем я думала, когда решила раскрыть Бланш свою самую темную тайну, — ведь Бланш все равно не смогла бы помочь.

— А знаешь, я пытаюсь вытащить Марва.

Бланш делает ход конем и вперяет в меня проницательный взгляд.

— Знаю. Марв мне сказал. Спасибо тебе, Ви.

— Пожалуйста.

Бланш без зазрения совести делает ход королевой и бьет мою королеву.

— Это жестоко!

Забирая выигрыш — десять баксов, — Бланш торжествующе улыбается, и я отмечаю, что браслеты перестали звенеть, как набатный колокол.

— Такова жизнь, Ви.

В воскресенье вечером у меня свидание. Да, вы, конечно, можете сказать: «Знаем, знаем, Ви», но все же я повторю, чтобы и вам передалось мое нетерпение. В последнее время у меня было маловато положительных эмоций, так что приходится выжимать максимум из каждой.

Натаниэль заходит за мной домой, и мы едем в ресторан на метро (жуть!). Пережить поездку мне удается только благодаря Натаниэлю — я пялюсь на него всю дорогу. Сексуальность буквально лезет у Натаниэля из ушей, и тот факт, что он не моден и не крут в понимании жителя Нью-Йорка, как-то сам собой отодвигается на второй план. Должна признаться: когда Натаниэль на меня смотрит, я просто тащусь. Он не сводит с меня глаз, его взгляд окутывает с головы до ног: такое впечатление, что Натаниэль через несколько секунд не выдержит и… Но это здорово. Большинство мужчин в Нью-Йорке (если только не пьяны) полагают, что страсть необходимо скрывать, иначе их сочтут несовременными. В нашем городе, знаете ли, существуют неписаные правила, кого считать современным, а кого нет. И порой эти правила сильно напрягают.

После поездки на метро я, как ни странно, жива. Мы заходим в симпатичный итальянский ресторан в Нижнем Ист-Сайде. О таких ресторанах не пишут в желтой прессе — люди узнают о них из рекламных проспектов, которые им суют прямо в руки на выходе из подземки.

За ужином разговор вертится вокруг фактов, которых я нахваталась из новостей на Си-эн-эн. Натаниэль в курсе всех мировых событий, у него на все свое мнение. Наконец мы переходим к моему любимому предмету обсуждения — ко мне.

— Ви, ты с рождения жила в Нью-Йорке?

Вопрос с подвохом. Я никому не признаюсь, что родилась в Нью-Джерси — кроме тех, кто уже в курсе. Этот факт бросает тень на Стильную Ви.

— Нет, не с рождения. А ты где вырос?

— В Трентоне.

Я смотрю на Натаниэля новыми глазами. Он, оказывается, преодолел свою джерсистость и сам сделал свою жизнь такой, какой захотел, что, по-моему, является генетической аномалией. Я ниже склоняюсь над столом и, оглядевшись, не слышит ли кто, раскрываю Натаниэлю свою Самую Страшную Тайну № 2.

— Я тоже из Джерси. Я выросла в Хобокене.

Натаниэль обнимает меня и шепчет на ухо:

— Я знаю.

Я чуть не подпрыгиваю.

— Откуда?

— У тебя характерный выговор.

Я прикусываю язык — от него одни неприятности. Впрочем, долго без языка обходиться у меня тоже нет привычки.

— Скажи, Натаниэль, ведь меня выдает только выговор?

— Нет, не только. Когда ты прыгнула в пруд, я сразу заподозрил, что ты не в Нью-Йорке выросла. Большинство местных сучек побоялись бы за свои тряпки.

Подобные заявления говорят о том, что Натаниэля не привлекают иконы стиля и моды, на которые молится весь Нью-Йорк и одной из которых является Гламурная Ви. В таком случае почему он с этой Ви встречается? Способна ли «химия», возникшая между мужчиной и женщиной (пропорции зелья определялись на глазок, афродизиаки добавлялись в немереных количествах), преодолеть гигантские культурные различия? Хотелось бы попытаться разгадать эту загадку на практике.

— Дался тебе мой прыжок!

Я пытаюсь перевести разговор со своего любимого предмета — серьезный показатель моей обеспокоенности.

Я эгоистична, испорченна, и, самое главное, мне суждено гореть в аду, и я ровным счетом ничего не могу с этим поделать. Натаниэль знает, что я испорченна, знает, что я эгоистична. Но когда он смотрит на меня, в его взгляде помимо вожделения светится нечто, ничего общего с вожделением не имеющее. Это нечто пугает — оно вселяет надежду, а с моей стороны надеяться — полный идиотизм. Вот почему я решаю дать Натаниэлю одним глазком посмотреть на мир, который по праву считаю своим.

Клуб называется «Шотландка». Чтобы попасть туда, нужно отстоять очередь, но мне удается проскользнуть. Диджей — какой-то рэппер, весь в голде (понимаю, вам хочется определенности, но голда — она и в Африке голда). Я танцую, делая хорошую мину при плохой игре; на самом деле мне нисколько не хочется здесь находиться.

Натаниэль танцевать не намерен. Он рассматривает толпу, как антрополог — какое-нибудь дикое племя. В углу торчит клон Сэлли Джоунз. Да нет, это не клон, это Сэлли Джоунз собственной персоной. Улыбка у нее, будто за ушами прищепки. На что только не идет стареющая женщина, чтобы выглядеть, как положено в наши дни. Я встряхиваю волосами. Прискорбно, весьма прискорбно.

Напротив танцует английская актриса — подозреваю, что ее сейчас обрабатывает Люси. Англичанка разговаривает с другой актрисой — эта наверняка уже в Программе. Кучка хоккеистов хлещет «Кристал» прямо из горла, будто воду. Интересно, в честь чего? Среди них явно ни одного клиента, иначе «Рейнджерс» и Кубок Стэнли завоевали бы. Мымра из шоу «В субботу вечером» сидит в гордом одиночестве, зрачки широченные, взгляд остекленевший.