Сегодня я завтракаю с Натаниэлем — событие особенное, и выглядеть нужно соответственно. После долгих раздумий я останавливаю выбор на белом брючном костюме («Дольче и Габбана», стопроцентный лен). Жакет с глубоким вырезом — не развратным, но провоцирующим. Я беру такси до кофейни «У Эндрю» и всю дорогу рявкаю на водителя. На месте выясняется, что он не понимает по-английски. Я зря старалась. Вот блин.

Я захожу в кофейню. Натаниэль уже там.

Повторю последнюю фразу, это важно.

Натаниэль уже там! Ждет меня.

Я резко сбавляю скорость и пытаюсь унять сердцебиение. Натаниэль — всего лишь мужчина. Простой смертный. Он не стоит моих волнений.

Говорить легко! Вот если бы Натаниэль был не такой сексуальный, если бы он не раздевал меня глазами, если бы в его присутствии я не чувствовала себя такой чертовски привлекательной… Господи, да мне даже безразлично, какой на нем прикид — от или из. Правда, последние два года все мужчины при моем появлении пускают слюну, но не на всех я так бурно реагирую.

Для поддержания имиджа «Круче только яйца» я улыбаюсь (220 киловатт Ви-лучей, заряд направлен на Натаниэля), и оценивающий взгляд делается… как бы это сказать поприличнее… похотливым. Есть! Натаниэль, как воспитанный человек, встает, отодвигает мой стул и помогает мне усесться. А вот от Гарри такого не дождешься.

Появляется официантка, мы делаем заказы (сто лет не ела яичницу-болтунью), и тут я вспоминаю о предлоге для нашей встречи.

— Возвращаю вашу куртку.

Ничего остроумного или игривого в голову не лезет, мозгов хватает только на эту банальщину. Привет тетехе из Нью-Джерси!

— Это самое малое, что я мог для вас сделать. Вы так замерзли… то есть я хочу сказать, вы и зубами клацаете обворожительно, но все же вы могли простудиться.

— Да, озябла я здорово. Денек тогда выдался — не дай бог.

Я украдкой щупаю восстановленную в правах задницу.

Натаниэль интересуется, чем я зарабатываю на жизнь. («Пост» он не читает, тут двух мнений быть не может.) Я честно отвечаю, что держу бутик сумок и аксессуаров. Он явно предполагал что-то другое, однако священного трепета не чувствует — ее величеству дамской сумочке мужчины никогда не присягали.

— Так вы, значит, дизайнер?

— Нет, я занимаюсь торговлей. Но мне нравится думать, что, если бы не я, даже самые красивые сумки так и пылились бы на полках.

— Теперь понятно, почему вы так выглядите.

— Как?

— Как девушка с обложки.

— Спасибо.

Натаниэль получает мою улыбку.

Он смеется — не надо мной, а от радости, что видит меня. Голова идет кругом.

— А что военный делает в Нью-Йорке?

— Я приехал на встречу выпускников военной академии. Она через пару недель. В этом году пятнадцать лет, как я закончил. Удачно получилось — встреча пришлась на отпуск.

— Так вы закончили военную академию? Впечатляет, — вру я. — А ваша жена приехала с вами?

Вот уж воистину: язык мой — враг мой. Я поспешно набиваю рот яичницей — не хватало еще что-нибудь ляпнуть. Куда подевалась моя неприступность? Почему на лбу у меня больше не светится: «Смотрите, пока бесплатно»? Да, на этот раз ты серьезно запала, подсказывает внутренний голос Высокомерной Ви из Уэст-Сайда.

— Я разведен. Ей надоело быть женой военного, к тому же я слишком много пил.

Так он пил! Теперь все ясно! Но я почему-то рада это слышать: значит, Натаниэль тоже страдал, значит, и он не слишком правильный.

— Порой алкоголь — лучшее лекарство.

Я стараюсь дать понять, что в моих глазах алкоголизм не порок.

— Я завязал.

Значит, он сумел побороть свою слабость. Но мне хочется за что-нибудь да пожалеть Натаниэля.

— А чем вы занимаетесь, пока ждете встречи выпускников?

Ви, хватит цитировать фильмы для семейного просмотра, выдай что-нибудь артхаусное!

— Гуляю, осматриваю достопримечательности. Вот поучаствовал в Забеге за здоровье нации. Кое-что купил. — Натаниэль со смехом указывает на куртку. — Не думал, что в апреле будет так холодно.

— Да, весна в этом году отвратительная. Ума не приложу почему. Вот, помню, лето в восемьдесят третьем…

Я прикусываю язык — не хватало, чтобы Натаниэль вычислил мой возраст. Пора закрыть тему погоды.

— Вы хотели рассказать о лете восемьдесят третьего, — мягко напоминает Натаниэль.

— Такая ерунда, что и говорить не стоит, — перебиваю я.

Натаниэль смотрит на меня (глаза у него, кстати, темно-карие) так, словно пытается заглянуть туда, куда заглянуть уже в принципе невозможно, и весь подается вперед.

— Побывали бы вы летом в Афганистане! Днем жара сорок пять градусов, ветер бешеный, тучи песка.

Да что ж это такое? Мало того что мы говорим о погоде, так еще о погоде в стране, о которой я даже не слышала.

— Вы, наверное, много путешествовали?

Я изо всех сил стараюсь казаться вежливой. Сама я видела только Нью-Джерси, Нью-Йорк и Пенсильванию. Остальной мир меня не интересует. Я давно превратилась из убогой гусеницы в восхитительную бабочку, но сейчас мне хочется завернуться в кокон, хоть это и противоречит законам природы, и всю оставшуюся жизнь провести в Нью-Йорке. Ничего не хочу видеть и знать, кроме двенадцати миль Манхэттена, на которые хватает шелковой нити. Мне и тут хорошо.

— Да, путешествовал, только далеко не по курортам, — смеется Натаниэль. — Все больше по Афганистану, Усамабаду да по райским уголкам вроде Юго-Восточной Азии.

— Я видела в новостях.

Сплошное вранье. Попав случайно на новости, я тут же переключаю канал. Последний раз я смотрела новости еще до того, как стала участницей Программы улучшения качества жизни.

Натаниэль рассказывает такое, о чем ведущие ток-шоу никогда и не заикнутся. О рейдах и перестрелках. О смерти. Ненавижу разговоры о смерти. Я слушаю и думаю: «Хорошо, что это не у меня». Конечно, мне чертовски повезло — ведь меня выбрала Люси, — однако мне и в голову не приходило, что я и раньше, до продажи души, была счастливицей. Я носила дешевую обувь и без толку потела в спортзале, но ведь не голодала в хижине без ванной и не попадала под бомбежки в какой-нибудь четвертой стране, у которой и название-то не поевши не выговоришь.

Я кошусь на свои плетеные босоножки («Джимми Чу») и качаю головой. Нет, до встречи с Люси мне плохо жилось. В обществе потребления бухгалтерша не может считать себя счастливой.

— Расскажите о своих родных.

Я стараюсь перевести разговор в другое русло — надоело слушать о смерти.

— Знаете выражение «В семье не без урода»? Так вот я и есть этот самый урод.

Хм, уже неплохо. Он может пригодиться.

— И за что вас отлучили от семейного очага?

— За то, что я стал военным.

А где же убийство или хотя бы нанесение тяжких телесных повреждений? Стал военным, подумаешь! Такой поступок даже с натяжкой нельзя приравнять к продаже подруг за тряпки или за упругие сиськи.

— А ваши родители живы?

— Только мать.

— Она, наверное, беспокоится за вас — ведь вы можете погибнуть.

Относительно собственной мамули я почти уверена: если бы мне пришлось оказаться в подобной передряге, этому Макиавелли в юбке даже не понадобились бы таблетки от бессонницы.

— Моя мать считает, что карьера военного — недостойное занятие, — говорит Натаниэль.

— Но вы ведь думаете по-другому?

— Пока в мире идут войны, моя профессия востребована.

— Вы считаете, что война — это грязное средство, которое оправдывает благородная цель?

— Нет, я считаю войну просто средством восстановить справедливость.

У нас с Натаниэлем противоположные взгляды на жизнь. Видимо, он противоречит мне, потому что пытается справиться с неизгладимым впечатлением, которое я на него произвела, а может, это его способ ухаживать. Хотя, пожалуй, дело в другом: Натаниэль — хороший человек. Чего не скажешь обо мне.

— А когда вы уезжаете?

Я уже не стараюсь казаться вежливой. Натаниэль — как рождественская игрушка, которую я видела только на витрине, такой же чудесный и недосягаемый. Воображение разыгралось: вот мы с Натаниэлем прогуливаемся за ручку, вот он в моей постели…