МИЛЬТОН. «От кого» пчелка-то?
КАМОЭНС. Мы о чем — о музыке, бабках или отцовстве?
ГИЙОМ(одиноко). Беттина!
АНЖЕЛИКА. «От кого». Вы еще спрашиваете. Ну что ж, выбирайте, чего уж тут. Вас много, а я одна. Бабки, да, если уж я соглашусь от чего-то зависеть, пусть уж это будет хорошая заначка! Которую я сама и заначу. Но ни от кого из вас троих, вас четверых, ни от одного из восьмерых участников октета Остенде, ни от одного лабуха из сорока симфонических оркестров, которые рады пригласить меня как альтистку, — я ни за что не буду зависеть!
Что касается долгой и счастливой жизни с тремя мужиками, благодарю покорно! Не люби, где работаешь. А то хлопот не оберешься! Меня бы присвоили, на себя б у меня не осталось. Вот я и решила, что из нашей бывшей четверки лучше буду страдать не я, а трое рогоносцев.
А если их не трое, а больше, тем лучше. Вот вам ваша правда. Получили.
ГИЙОМ(издалека). Беттина.
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Извините, маземуадиль…
АНЖЕЛИКА. Нет, вы только на это посмотрите! (Смотрит на Камоэнса.) И на это! (Смотрит на Мильтона.) А на это! (Показывает на Тиррибуйенборга.) Нет, дети мои, скажите мне на милость, как я могу такое полюбить! Как я могу полюбить хоть одного мужика! Кого из четверых?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Вы часом не видали мой перебор?
АНЖЕЛИКА (садясь к нему на колени). Мсье как вас там меня звать Беттина я ищу настоящего мужика, его вроде зовут Бетховен это мой далекий друг и возлюбленный он ищет он уехал он потерял свое имя потерял племянника скажите не в вас ли его я найду внутри тебя твоего роскошного костюма он черен как туча может ему удастся расстегнуть мою молнию своей грозой или молнией твоей застежки скажи тебя случайно зовут не Людвиг ван?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Нет, меня зовут Эмиль. Вольфганг Амадей Эмиль Тиррибуйенборг.
АНЖЕЛИКА. Композитор чего?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Композитор ничего, композитор путешествий, или маршрута, и опять же нет, это Шварц, а я исполнитель. Я шофер, миземуадиль, шофер его превосходительства Монсиньора князя нашего княжества.
АНЖЕЛИКА. Ерунда!
МИЛЬТОН. Смотрите, он заговорил по-человечески!
КАМОЭНС. И что он сказал? Я не расслышал.
МИЛЬТОН. Не знаю. Я не обратил внимания.
АНЖЕЛИКА(Гийому). Но ты, если б твоя фамилия была Бетховен, я бы тебе сказала, что ты урод.
ГИЙОМ. Уродство — это вопрос эпохи. Позже сочтут, что я был очень ничего себе.
АНЖЕЛИКА. В бронзе! Твой бюст! Твоя заначка, Бетховен! Ну а я думаю о своей заначке, она меня ждет не дождется. Мой альт — моя заначка, заначка моего альта. Все свое ношу в себе.
Что касается другой, мелкой заначки, которую кто-то из этих господ припрятал в один прекрасный день глубоко в моем нутре, то я тоже согласна, чтобы она мне принадлежала. Буду зависеть от своего бебика.
ТИРРИБУЙЕНБОРГ(сидя). Только пардоньте, моя потеряла перебор.
МИЛЬТОН. Камоэнс…
КАМОЭНС(Тиррибуйенборгу). Вы потеряли перебор?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Subito. Вдруг сказал себе «перебор», где ты, где майн перебор, где часы мой тритон цифроблатной, оно лежало под — как его — короче, под моей тут, перебор моя…
МИЛЬТОН. Какой такой перебор.
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Навигальный.
КАМОЭНС. А кто тут плавает?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Все про все. Он тут был под моей…
МИЛЬТОН. Так мы что, плывем?
КАМОЭНС. Куда это?
МИЛЬТОН. И на чем?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Вот это сказать сверх моих сил. Без перебора.
КАМОЭНС. Мильтон!
МИЛЬТОН. Сейчас мы его расколем.
КАМОЭНС. А как раскалывают людей, Мильтон?
МИЛЬТОН. Для начала засуньте ему кляп. Я его свяжу.
КАМОЭНС. Где твой навигальный перебор?
ТИРРИБУЙЕНБОРГ (пока его связывают). Я тут нипричему: где мой перебор, она был под моей… Я ее нахожал! Она был под моей засадницей, мушье! Мушье, мой перебор! Так-то она и сиюминутно там! Под моей засадницей! Я на ей ситдаун!
КАМОЭНС. Что будем делать?
МИЛЬТОН. Все равно вставьте ему кляп! Вот его навигационный прибор! (Берет чемоданчик и заканчивает связывать Тиррибуйенборга.)
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Бдыщ! Шварц! Бдыщ!
КАМОЭНС. И что?
МИЛЬТОН. Что такое навигационный прибор?
КАМОЭНС. Покажите-ка.
МИЛЬТОН. Я бы назвал это сельдью в бочке.
КАМОЭНС. Конфисковано. (Мильтону.) Даем вам время на размышление, молодой человек.
МИЛЬТОН. Хочу отметить, что мало кто сведущ в навигации так, как сельди.
КАМОЭНС. Вы даете ему время на размышление?
МИЛЬТОН. Даю.
КАМОЭНС. Славный вы юноша, Мильтон. Я бы дал ему сдохнуть.
Садятся за стол.
ТИРРИБУЙЕНБОРГ. Я задыхаюсь.
КАМОЭНС. Ну и задыхайтесь. Нам некогда.
ГИЙОМ(задыхаясь). Я задыхаюсь! Хольц, Шиндлер! Вегелер! Доктор Ваврух! Я задыхаюсь! У меня вздулся низ живота! Мне нужно сделать пункцию, восьмого января тысяча восемьсот двадцать седьмого года. Пункцию здесь, где я задыхаюсь! В этом ламентарии! Кренн! Его звали Мишель Кренн — Кренн. Здесь нельзя оставаться. (Тиррибуйенборгу.) Кренн, это вы? Послушайте, старина. Я вкладываю кое-что в свою музыку, но меня самого никуда не вложишь. Можно, разве что, отлить в бронзе, но позже. Когда отдам концы. В Вене меня искали по всем комнатам, но не тут-то было, я всегда оказывался в соседней — за три года — почитайте Ромена Роллана — сорок комнат я нанизал, как нитка жемчужного ожерелья, из первой во вторую, из второй в третью, из третьей и так далее до тридцать девятой, выйдя из которой я второго декабря проскользнул в последнюю, и там и умер. На Шварцпаниер-штрассе. И все это ради кого? Карла, моего племянника! Мне не надо было возвращаться из деревни. Проскальзывать свечкой в очко темного ларчика, откуда я так и не вылез. Войти и выйти, только на это и был способен мой племянник Карл. Он выходил от меня, входил к матери. (Жест скрипача.) Туда-сюда, туда-сюда.
Карл! Мой племянник. Его мать Иоганна была просто шлюхой, Марией-Магдалиной! Он входил к ней, выйдя от меня, сидя меж двух стульев в пустоте, и в том, что он себя убил — два пистолета, один для мамы, другой для дядюшки, каждому в ухо — пиф-паф, — я не виноват, — меня отец таскал с возраста Карла, с девяти лет, как ученую обезьянку, по оркестровым ямам, я не виноват, что Карлу не нравилось, что я не умею жить, — но я его любил как самого себя в девять лет — так что если он себя убил…
АНЖЕЛИКА. Приехали…
ГИЙОМ. Он себя убил, но не умер. Один из пистолетов дал осечку, тот, что предназначался матери-шлюхе, либо тот, что он определил мне, своему дядюшке, с порохом и пулей. Он от этого не умер. Он не попал в себя. Умер? Умер я. Он пусть живет своей жизнью, хоть тут, хоть там, он не умер.
Да и вы тоже не умерли. Никто из всех вас, никогда. Мы живем в жанре историй. Чтобы мне досадить. Наплести мне всякого. Но я и так знаю! Умер из нас только один человек. И этот покойник — я.
Только если я умер здесь, мне надо сообщить об этом. Мне тут не нравится. Я ухожу. Здесь все красное. (Отворачивается.)
МИЛЬТОН. Интересно, откуда он все это берет.
КАМОЭНС(встает). Вдохновение.
МИЛЬТОН. Я понимаю, музыка музыкой, но коль скоро саксофон похож на кран, его надо закрутить, заткнуть фонтан.
КАМОЭНС(подходит к Тиррибуйенборгу). Вы слышите, эй! Знаете, что такое кран? (Смотрит в небо.) «На дню мирском»! Здесь только крана не хватало. Текущего крана. В этой бочке. (Мильтону.) Почему вы заговорили о вдохновении?
