—      

Не знаю, не уверен, но из любой ситуации можно извлечь нечто полезное. По крайней мере, фюрер не будет столь снисходителен к прохвостам с Бендлерштрассе.

—     

Почему вы так думаете?

—      

Элементарная психология. Прежде чем выкурить лису, следует отогнать волка. Не так ли? Обеспечить на всякий случай тылы,— импровизируя на ходу, Гейдрих менее всего думал о последствиях рискованной интриги фон Папена. В данную минуту его интересовал один Шелленберг. Группенфюреру СС импонировали спокойствие молодого коллеги, выдержка, умение естественно держаться при любых обстоятельствах. Не о талантах речь. Таланты оценены давно. Парень да­леко пойдет, если будет чувствовать за собой направля­ющую длань. Вся загвоздка в том, как накинуть аркан. В личном деле Шелленберга, а Гейдрих прошел­ся, что называется, частым гребнем, не нашлось ни единой зацепки. Редкий случай, но подловить, при­вязав тем самым к себе, было не на чем. Это одновре­менно и раздражало, и радовало. Привлекал не только азарт борьбы. Пожалуй, и сам по себе Шелленберг нра­вился Гейдриху все больше и больше. Тем сильнее хотелось понадежней прибрать его к рукам. Встречаясь на людях с госпожой Гейдрих, очаровательный наглец не выказывал и тени страха. Притом был достаточно умен, чтобы не пытаться замести след. И все с ясной улыбкой. И нем как рыба, хоть и понимает, что тан­цует на острие ножа. Не может не понимать.

Балтика встретила затяжной непогодой. Задувало с северо-востока порывами, то и дело хлестал ледяной дождь. Ручные белочки сидели по дуплам и жрали запасы. Чайки и те куда-то попрятались. Лепестки жасмина усеяли траву. Сбитая хвоя облепила гранит­ные валуны, шишки надоедливо барабанили по водо­стокам.

Но перед разъездом, как по заказу, проглянуло солнце.

—     

Крайне сожалею, Вальтер, но обстоятельства изменились,— сказал Гейдрих, когда последний катер с офицерами, зарываясь носом в желтую от грунта волну, отвалил от дощатого пирса.— Очевидно, нашему Генриху доставляет особое удовольствие отнимать у ме­ня отдых. Надеюсь, вы не оставите госпожу Гейдрих тосковать в одиночестве?

Пока из ангара выводили его личный — 8244 — «дорнье», группенфюрер натянул кожаный реглан и проверил парашют.

—     

Желаю удачи,— Шелленберг помог убрать трап.

—     

Счастливо развеяться, встретимся в понедельник.

Шелленберг и Лина остались одни в вилле, похожей

на сказочный замок, среди замшелых мачтовых сосен, на суровом балтийском острове.

А через несколько дней за бокалом «мартеля» в баре «Урания», где прослушивались все столики, кроме одного, Гейдрих поинтересовался, что же они там дела­ли. Но прежде он своими руками разлил коньяк и предложил выпить за успех. Шелленберг попробо­вал, со вкусом причмокнул и, смакуя, тонкой струйкой вытянул все до конца. Тут Гейдрих, демонстративно отставив свой бокал, и огорошил его вопросом. Ситуа­ция была острая и забавная. Грея в руках коньяк, он искоса наблюдал за холеным лицом Шелленберга: не удержался, голубчик, сглотнул слюну, и веки дрогнули. Долго пришлось дожидаться этой минуты, но тем приятнее был финал.

—     

Почему вы молчите?

—      

Не знаю, что и сказать,— Шелленберг шумно выдохнул воздух.— Надеюсь, вы пошутили?

—      

Ничуть, Вальтер. Все более чем серьезно: вы только что выпили яд.

—     

Что? — Шелленберг поперхнулся и закашлялся.

—      

Я дал вам яд, Вальтер. Если вы скажете правду, всю правду, какая бы она ни была, получите противо­ядие. Нет — дело ваше, готовьтесь держать ответ перед господом.

—      

Но это же немыслимо! — пунцовое от напряже­ния лицо Шелленберга пошло белыми пятнами.

—      

Вы уяснили свое положение?.. Я хочу знать, что у вас было с Линой. Но только правду, Вальтер! Ложь будет стоить вам жизни. И поторопитесь. Яд начинает действовать через полчаса.

—     

Что вы хотите знать? — уже спокойнее спросил Шелленберг.

—       

Как вы провели время с моей женой? Учтите, я заранее принял меры и знаю все. Каждое ваше слово записано.

—     

Тогда нечего спрашивать, раз вы и так все знаете.

Гейдрих подосадовал, что несколько пережал. Шелленберг, надо отдать должное, держался достойно. Но игра шла наверняка, и можно было не стесняться.

—     

Мне нужно проверить вашу искренность. Это единственное, что меня интересует. Поэтому говорите, и не дай бог вам солгать!

—     

Оригинальная манера проверять людей,— Шелленберг покачал головой.

—     

Не теряйте драгоценное время,— Гейдрих демон­стративно взглянул на часы.— Мне бы не хотелось, чтобы противоядие опоздало.

—     

Итак, вам нужна правда... Какая именно?

—     

Какая бы она ни была,— повторил группенфюрер, следя за секундной стрелкой.— В любом случае я обещаю вам жизнь.

—     

Хорошо,— Шелленберг поправил угол платочка в кармашке двубортного пиджака, налил в стакан воды из сифона, но пить не стал. Собираясь с мыслями, вынул пачку «Кэмел» и зубами вытащил сигарету.— Дайте огня.

Гейдрих с улыбкой поднес зажигалку.

—     

В тот день, когда вы улетели, мы допоздна гуляли вдоль берега,— он жадно затянулся.— Говорили о скач­ках, Новалисе, поэзии романтиков... Потом ужинали у камина. При свете огня, если вас это интересует.

—     

И все?

—     

А чего вы ждали?.. Где-то во втором часу мы разошлись по своим комнатам. На следующее утро позавтракали на открытой террасе. Опять гуляли, проехались немного верхом... А после обеда я отбыл в Берлин.

—     

Почему не остались до вечера?

—     

Вы же сами сказали, что я понадоблюсь вам в понедельник утром.

—     

Я действительно так говорил?

—     

Ну, если вы и в этом сомневаетесь...— Шел­ленберг погасил сигарету и, наклонив красиво под­стриженную, с идеальным пробором голову, глухо бросил: — Давайте ваше противоядие. Я все сказал.

—     

Все ли, Вальтер?

—     

Вы ведь приняли меры! — он было забарабанил пальцами, но сразу же убрал руку.— Или это блеф?..

Послушайте, Рейнгард, вы узнали все, что хотели, и давайте кончим на этом.

—     

Давайте кончим! — Гейдрих со смехом плеснул в оба бокала, наполнив свой до золоченого ободка.— Это и есть противоядие. Я действительно пошутил, милый Вальтер,— дурачась, как бурш, он запрокинул голову и перелил коньяк в глотку.— С сегодняшнего дня ваши фотографии нигде не должны появляться,— сказал, выдохнув.

Шелленберг понял, что это может означать, и сдержанно поблагодарил.

Медики, сойдясь на последний консилиум у «кругло­го стола» в кабинете, ограничились многозначитель­ными кивками. Ни диагноз — гемаррагическая пнев­мония на фоне бронхоэктазы, склероза и эмфиземы, ни ближайший прогноз разногласий не вызывали. Экзотус ожидался в любой момент.

—      

Может быть, все-таки поддержать сердце? — предложил Сперанский. Не было и тени надежды, но та самозабвенная вера, которой в ожидании скорых чудес жил институт экспериментальной медицины, приводила к постоянному двоемыслию. Он тут же пожалел о вырвавшихся словах. Стало стыдно перед коллегами.

—      

На нем и так живого места нет,— сурово бросил Плетнев.— Зачем?

—     

Маска Гиппократа,— уронил профессор Ланг.

Сперанский распахнул застекленные створки и пред­ложил близким проститься с Алексеем Максимовичем.

Белостоцкий отстегнул и тут же защелкнул никели­рованные замочки своего саквояжа. Плетнев прав: впрыскивания бесполезны. Ни камфора, ни глюкоза, ни новейший строфантин из Германии не оказывают уже никакого действия. Только лишние муки.

Замыкая вместе с художником Ракицким — Соловь­ем, как его тут называли, печальное шествие, Сперанский и Белостоцкий проследовали на второй этаж. Остальные врачи задержались в кабинете. Затем и доктор Кончаловский поднялся по лестнице, машинально пересчи­тывая деревянные балясины.