—     

Я никогда не сомневался в вашем понимании тре­бований момента,— прощаясь, Ежов вновь протянул обе руки.— Правильная расстановка кадров и проверка ис­полнения — залог успеха. Словом, держите порох су­хим, а моя поддержка вам обеспечена.

— Есть держать порох сухим! — Фриновский вы­плыл из кабинета на непослушных ногах. Перед тем как залезть в автомобиль, несколько раз жадно вдохнул обжигающий воздух.

15

Гирлянды лампочек, повторяя извивы голых ветвей, облили Елисейские поля праздничным золотом. Огни лимузинов, фиакров, спазматические всхлипы клаксо­нов — вечно волнующий вечерний прилив. Мокрые площади, клочья газет у сливных решеток, дурман от­работанного бензина с наркотической струйкой духов. Холодок несбывшихся ожиданий.

На улице Сен-Онорэ перед воротами дворца прези­дента переминались, разбившись на кучки, ловцы ново­стей. Лебрен все не отпускал приглашенных для кон­сультации депутатов. Вперемешку с руганью называ­лись имена вероятных премьеров.

«Триколёр»^[10] над палатой депутатов трепали ветры, задувавшие с разных сторон. Кабинеты вице-президен­тов в старом Бурбонском дворце гудели от страстных призывов, но разболтанная колымага внешней полити­ки безнадежно увязла в песке словопрений.

Пламенным вожаком противников «кощунственного альянса с большевиками» заявил себя, как это обычно бывает, исключенный из компартии Жак Дорио. Вторя ему, профашистские «Жур» и «Гренгуар» из номера в номер публиковали сенсационные вести о «кремлев­ской грызне» и безнадежной слабости Красной Армии. Вновь замелькали на страницах газет разоблачения бывшего чекиста Думбадзе, чья книжка «На службе ЧК и Коминтерна» стала библиографической ред­костью.

Премьер Лаваль, любитель хлестких фраз и белых галстуков, искал подходящего повода, чтобы оконча­тельно похерить им же подписанный документ. В канун широко разрекламированного визита в красную столицу он не удержался от хвастовства:

—     

На свете существует пять или шесть человек, от которых зависит дело мира. В их число судьба включи- 'ш и меня.

Теперь уже ничего не зависело от обанкротившегося политика. Он стремился к сближению с Гитлером и Мус­солини, которых тоже зачислил в избранники судьбы, но трогательного согласия достигли лишь оба диктатора, оставив Францию за бортом. Отношения с Лондоном после подписания англо-германского морского согла­шения не внушали ни малейшего оптимизма. Малая Антанта дышала на ладан. Идею коллективной безопас­ности вовсю эксплуатировали карикатуристы.

Все мыслимые и немыслимые комбинации,

кроме от­кровенного альянса с фашизмом, исчерпали себя

до донышка.

Гитлеровская агентура во главе с Отто Абецем откры­то агитировала за полный разрыв с СССР. Эмиссары Муссолини роздали французским газетам и различным фашистским организациям свыше ста тридцати пяти миллионов франков.

Местный нацист Филипп Анрио не вылезал из дома № 21 по улице Гомбон, где обосновался председатель итальянской фашистской организации Сулиоти.

В центре Парижа кагуляры напали на лидера социалистов Леона Блюма. Город заполнили подстрекатель­ские антисемитские листовки.

—      

Похоже на Мюнхен тридцать второго года,— вы­сказался по этому поводу журналист Пертинакс.

На улице Рокпен завершались последние приготов­ления к торжественному открытию «Коричневого дома».

«Никогда еще, со времени окончания франко-прус­ской войны, Европа не имела так мало доверия к способ­ности Франции отстоять себя»,— телеграфировал за океан корреспондент «Нью-Йорк тайме».

Как и прочие международные акции, договор с Мо­

сквой

был тесно увязан с внутриполитическими манев­рами премьера.

Левый альянс набирал широкий размах, и с этим нельзя было не считаться. В противовес фашистской эк­спансии коммунисты, социалисты и радикалы настой­чиво требовали ускорить ратификацию.

Французский генеральный штаб тоже высказывался *а пакт, что не могло не отразиться на позиции некото­рых депутатов от правой. Лаваль оказался в патовом по­ложении.

Отправляясь в Москву, он рассчитывал выбить у ком­мунистов почву из-под ног и разгромить их на муници­пальных выборах. Прежде всего в собственном округе Обервиллье.

В тот достопамятный день, когда сопровождаемый бригадой журналистов он повез подготовленный совме­стно с полпредом Потемкиным проект договора, Фран­суа Понсе добивался приема в имперской канцелярии. Он лично заверил фюрера, что двери для франко-германского сближения остались открытыми. Те же слова сказал германскому послу в Париже и сам Лаваль.

На обратном пути из Москвы он остановился в Вар­шаве, чтобы принять участие в похоронах Пилсудского. За гробом «железного маршала» Лаваль шел рядом с «упрямым маршалом» Франции Петэном и будущим маршалом рейха Герингом. Петэн и Геринг уже встре­чались на похоронах югославского короля Александра, застреленного не без помощи наци номер два, и сохра­нили чувство взаимной симпатии. Это помогло обоим ветеранам мировой войны быстро найти общий язык. За­тем Геринг на два часа заперся с Лавалем в апартамен­тах отеля «Варшава».

Петэн вернулся на родину с убеждением, что франко- советский договор был и останется беспредметным. Ла­валь дал обещание похоронить его в самом зародыше.

Но сложная политическая комбинация премьера слишком скоро потерпела фиаско. Муниципальные вы­боры в Париже стали триумфом Народного фронта. Осо­бого успеха добились коммунисты, завоевавшие боль­шинство в «красном поясе» столицы. Даже в Обервил­лье, где Лаваль был мэром, его сторонники потеряли мандаты.

Трюк провалился. Теперь ничто, кроме подписи, не связывало Лаваля с договором. Пуская его на новые замкнутые круги, он изобретал всевозможные придир­ки и увертки. Переговоры между генеральными штаба­ми, назначенные на основании подписанного в Москве соглашения на июнь 1935 года, были отложены на не­определенный срок. Уходя со сцены — навсегда, как полагали его оппоненты,— Лаваль оставлял после себя обгоревшие головешки политики и ^ратифицирован­ный договор, который не успел провалить.

Президент Лебрен поручил формирование прави­тельства радикал-социалисту Альберу Сарро. «Старый боевой конь», как прозвали его в парламентских кругах, представил список министров, в котором не было ни од­ной яркой фигуры. «Кабинет нулей», по меткому опре­делению парламентских острословов. Новый министр иностранных дел Пьер-Этьен Фланден первым делом заявил о своей полной солидарности с Лавалем в абис­синском вопросе. Он либо так и не понял, что именно фа­шистская агрессия в Африке расколола страну на два непримиримых лагеря, либо решил твердо при­держиваться капитулянтских позиций. Скорее, по­следнее.

«Неосоциалист» Марсель Деа, покинувший ради ми­нистерского кресла соцпартию, провозгласил извечный лозунг твердолобых шовинистов: «Порядок, власть, на­ция».

«Рейнская область не стоит крови ни одного фран­цузского солдата,— заявил он.— Тем более что факти­чески она и так принадлежит немцам».

Гитлер мог ввести войска в демилитаризованную зо­ну, не опасаясь противодействия. По тактическим сооб­ражениям он решил дождаться развязки затянувшейся парламентской процедуры. Не хотел испортить игру кагулярам и тому же Деа, который резко выступил про­тив робкой попытки нового премьера сдвинуть с мертвой точки заколдованный договор.

В этой гнилой обстановке полпред Потемкин возла­гал на визит Тухачевского особенные надежды. Он по­нимал, что бесконечные оттягивания опасно накалили обстановку в Москве и нетерпение вождя так или иначе должно получить выход. Отпущенный срок истекает. Придется, как ни жаль, рубить гордиев узел. Послед­ствия нетрудно предугадать. Слишком связана с догово­ром его, Потемкина, личная репутация, чтобы не заце­пило хотя бы краем. Долгожданный просвет обозначил­ся в самую критическую минуту. Личность, конечно, не играет определяющей роли в истории, но без авторитета и обаяния дипломатия не стоит и гроша. На текущий мо­мент блестящие данные Михаила Николаевича как нельзя более кстати. Притом Сарро все-таки лучше Лаваля. Сумеет Тухачевский стронуть замерший маховик, честь ему и хвала. Не жаль отдать лавры. Но ведь с той же степенью ясности можно предвидеть, по какому ка­налу будет направлено державное неудовольствие в случае неудачи.