Спустя два года ГПУ Украины арестовало новую группу военных, служивших в штабе и частях Киев­ского округа. Бывшие офицеры, они обвинялись в контр­революционном заговоре с целью уничтожения коман­дования. Почти все арестованные дали показания, что намеревались убить командующего войсками округа Якира, его заместителя Дубового и начальника полит­управления Хаханьяна. После этого они якобы намере­вались перебить армейских коммунистов, поднять вос­стание и отторгнуть Украину от Советского Союза.

Начальник Украинского ГПУ Балицкий ознакомил с протоколами допроса Якира и Дубового, но те вместо благодарности принялись выгораживать несостояв­шихся убийц. «Это не укладывается в моем сознании,— сказал Якир.— Неужели они стали изменниками, а мы, коммунисты, оказались столь близорукими?.. Нет, нет и еще раз нет!..»

Созвонившись с Орджоникидзе, Якир и Дубовой спешно выехали в Москву. Григорий Константинович внимательно выслушал их доводы, записал факты противоречий и искажений в показаниях арестованных.

«Ничего не обещаю,— предупредил Серго,— но сде­лаю все, что смогу». Заняв влиятельный пост Председа­теля ВСНХ, он уже не занимался партийным и рабоче- крестьянским контролем. Пытаясь вступиться за самых близких товарищей, почти всякий раз натыкался на непреодолимую стену. Потом долго и трудно переживал обиду. Но переступить через себя все же не мог и вновь требовал, убеждал, просил. Просьбы давались ему осо­бенно тяжко.

После «шахтинского дела», «харьковского центра», «московского центра» многие руководители промыш­ленности сидели за вредительство и шпионаж. А тут только закончился открытый процесс «Промпартии», возглавляемой директором Теплотехнического инсти­тута Рамзиным, ожидалась очередная волна. Какой-то остряк — как всегда, кивали на Радека — прозвал тюрьму «домом отдыха инженеров и техников». Сот­рудники ВСНХ занимали среди «отдыхающих» далеко не последнее место. И все, как на подбор, лучшие кадры — самые талантливые, самые образованные, самые порядочные.

Пережив бессонную ночь, Серго все-таки позвонил тогда Сталину.

«Я этими делами не занимаюсь,— Сталин предпочел остаться в стороне.— Поговори с Ягодой».

Ягода проявил подчеркнутое внимание и пообещал разобраться. Вскоре почти все арестованные команди­ры вернулись в округ. Балицкого с Украины отозвали. Поговаривали даже о закате карьеры. Но через три года на XVII съезде Балицкий вместе с другим видным чекистом Евдокимовым были избраны в члены ЦК. Тог­да же в высший партийный орган вошли Ягода, Ежов, Берия, Поскребышев и Мехлис. Полным членом стал и командарм Якир. Тухачевского и Уборевича избрали кандидатами.

Зато Голощекин, Квиринг, Колотилов, Ломинадзе, Ломов, Орахелашвили, Румянцев, Картвелишвили и другие подозрительные вождю старые большевики во­обще не вошли в новый состав Центрального Комитета. Распространился слух о том, что против кандидатуры Сталина было подано 270 голосов. Затонский якобы доложил о результатах голосования Кагановичу, ко­торый распорядился изъять 267 бюллетеней и заменить их чистыми. Как бы там ни было, но на заключительном заседании объявили, что против товарища Сталина проголосовали только трое. Таким образом он набрал столько же голосов, сколько Киров — «трибун партии».

«Я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это — кто и как будет считать голоса»,— ска­зал Сталин еще в двадцать третьем году, объединившись с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого.

Это высказывание придавало определенный вес опас­ной, распространяемой шепотом молве. Знающие люди уверяли, что крамольные бланки были переданы на предмет возможной идентификации в ОГПУ, вскоре преобразованное в Комиссариат внутренних дел. Как- никак образцы почерка под рукой: делегаты съездов заполняли соответствующие анкеты. Сравнить их с впи­санными, на место вычеркнутых, фамилиями в изби­рательных бюллетенях не составляло затруднений. Говорили, что именно это голосование, которое в иных обстоятельствах могло стать роковым, заставило Ста­лина резко расширить масштаб превентивных мер, принявших после убийства Кирова лавинообразный характер. Получалось, что новый состав ЦК и весь го­лосовавший за него съезд как-бы поставлены на очеред­ность. В глазах Сталина заговорщики сами разобла­чили себя. Бели каждый пятый делегат оказался врагом, то не могло быть веры и остальным. Ведь все, что не исключено, безусловно, возможно.

Непосредственные свидетели событий, особенно те из них, кого избрали в руководящие органы, не принима­ли всерьез умозаключения подобного толка. Никогда прежде партия не проявляла такой единодушной готов­ности, такого неподдельного энтузиазма следовать гениальным предначертаниям вождя, как в те неза­бываемые дни. Это был съезд победителей. «За» прого­лосовали все (кроме троих), и каждый мерил других по себе: «Я-то был «за»!» Об истинных намерениях Сталина знал только сам Сталин.

...Сопоставляя теперь те давние сигналы — в обоих случаях значились бывшие офицеры,— он объединял Тухачевского не только с Якиром (ближайшие друзья, общий защитник), но и с Уборевичем. Всегда и повсюду эта троица держалась вместе. Попытки расколоть ново­явленных мушкетеров, возвысив кого-нибудь одного, не увенчались успехом. Уборевич первым не оправдал надежд, когда его в тридцатом году назначили замес­тителем наркома. Он не только не отказался от внеслу­жебных связей с Тухачевским, но еще сильнее подпал под его влияние. Пришлось перебросить в округ. И Якир, несмотря на оказанное на съезде доверие, не понял, к чему обязывает высокое звание члена ЦК. По-преж­нему глядит в рот самозваному «наполеончику».

«Случайно такое поведение? — Сталин сделал фи­лософское обобщение.— Видимо, не случайно. Простая диалектика учит различать за каждой случайностью непознанную закономерность».

Поступивший из Англии материал определенно заслуживал самого пристального внимания. Товарищ Ягода почему-то не пожелал докопаться до конечной сути в делах с бывшими царскими офицерами. А вот Ежов верно разобрался в обстановке и оперативно от­реагировал.

Сталин лишний раз убедился в том, что генеральное обновление следовало осуществить еще тогда, в начале первой пятилетки. По всем линиям сразу, включая армию.

Слишком много подозрительных совпадений. Туха­чевский и этот... троцкист Путна тоже ведь вышли из старой армии? Из гвардейского Семеновского полка? Теперь все складывалось, как в домино: прошлое и нас­тоящее. Балицкий правильно сориентировался, решив вначале избавиться от старого балласта, но немного поторопился, переборщил. Не следовало сразу под­нимать вопрос об отторжении Украины. Слишком мел­кие фигуры и слишком крупный вопрос. Не только круп­ный, но и несвоевременный. Ради кого могли стараться столь ничтожные люди? Ради панской Польши? Даже тогда это звучало неубедительно. Тем более теперь, когда на карте Европы возникла новая политическая реальность — германский фашизм. Не убаюкивать надо партию, а развивать в ней бдительность, не усыплять ее, а держать в состоянии боевой готовности, не разо­ружать, а вооружать, не демобилизовывать, а держать ее в состоянии мобилизации.

ОГПУ определенно оказалось не на высоте задач, поставленных самим ходом истории. Многое из того, что еще предстоит выполнить, можно было решить еще тогда, в самом начале тридцатых годов. Статья Горь­кого «Если враг не сдается — его уничтожают», кото­рую в один и тот же день опубликовали в «Правде» и «Известиях», предназначалась для куда более крупной дичи, чем какие-то там спецы.

Заряженные жаканом патроны Ягода израсходо­вал на жалких куропаток, фактически дезориентируя партию.

Соединив животрепещущие связи времен, Сталин устремил взор в грядущее. Вырисовывалась стартовая площадка, одинаково годная как для очередного меро­приятия, так и для более отдаленных планов.