– Сад хар? Харахура сад арис? Каи, мовал![11] – вот что я успел запомнить (у меня сильная звуковая память, Вы еще отмечали этот факт). Странное слово «харахура» напомнило мне «харакири». И эта странное окончание фамилии полковника – «дзе»…

Раздосадованно бросив и тут же подняв трубку, полковник набрал короткий номер:

– Жирный, сержант здесь еще?.. Нужен мне. Пусть к черному входу срочно едет… Ничего, потом пообедает, я ему дам бабки на опохмелку… Мне надо по делу отъехать, человеку помочь, кое-куда на «канарейке» подскочить, да… Жду… – Потом вытащил из ящика целлофановый пакет, сложил в него предметы со стола и спросил, почему-то шепотом: – Что еще есть? Дайте сами, не хочу вас унижать обыском. Гебен зи битте!

Я подал ему электронный переводчик со словарём Ожегова.

– Бумажник?

– Зачем?

– Уверяю вас, так будет лучше… Ничего не пропадёт… Здесь будет надёжнее… Нихт паник махен.

Я отдал и бумажник. Хоть я был в бессильном волнении, я всё-таки не забыл:

– На каком языке вы сейчас говорили? Очень красиво так… журжит…

Полковник мечтательно потянулся:

– Понравился?.. Это грузинский, язык богов… – и бросил, не глядя, бумажник в пакет: – Всё? Я ознакомлюсь с материалами дела. Прошу простить, срочный вызов, прошу немного подождать, геноссе. Как думаете, встречались Сталин и Гитлер? Говорят, была тайная встреча?

– Не умею знать такое. – («Опять без Гитлера не обходится…»)

– Да. Говорят, была встреча, где-то в горах, с немецкой стороны – Гитлер, Дениц, Роммель и Кальтенбрун-нер, а с нашей – Сталин, Молотов, Берия и Каганович. Каганович здоровый был, его для испугу взяли… Не слышали, нет? – Он нащелкал трехзначный номер на белом телефоне без диска, но с кнопками и сказал: – Эй, спите там? Пятая свободна у вас?.. Вы что, всех дворняжек с улицы сажаете?.. А третья?.. А, ничего, они его не обидят… Да, подержите, я скоро буду, – а мне бросил: – Еще раз прошу извинить, майн герр, цайт, цайт!

И спешно вышел, спрятав мешок.

А я остался думать, ошарашенный. Материалы дела?.. Свободна?.. Может, я свободен? А паспорт, бумажник, телефон? Что им вообще надо?.. И почему я не попросил этого улыбчивого полковника позвонить в германское посольство?.. Там бы подняли анкеты… Он спрашивал, из какого я фонда… Кажется, кто-то из студентов говорил, что сейчас в России опасаются всяких фондов… Может, милиция думает, что я из фонда Макартура или Сороса?.. Конечно, они Сороса не любят, Сорос говорил, что, когда рушится империя, наступает дележ остатков, и сильные берут себе брутальное брутто, а народу кидают пустое нетто, и кто начал есть, тот не остановится…

Да, хорошо было шутить на семинаре – а тут сидеть?.. Я Вас не упрекаю, не Вы меня сюда посылали… Вы, наоборот, предупреждали, что в России может случиться что угодно, ибо страна непредсказуема…

В двери возник белобрысый паренек в синейформе.

– Задержанный Буммель?

– Да, Боммель.

– Ну. Манфред? Год рождения? – Он сверился с бумажкой. – Встал, пошёл со мной.

– Кто пошёл? – Я с трудом поднялся на затёкшие ноги (тело ломило, я был словно обожжен на солнце, ли хо радило).

– Кто? Вы, кто ещё? – он посторонился, давая мне пройти. – Вперед и вниз, по ступеням.

На черной лестнице было пусто, пахло опилками и бензином. В самом низу, в подвале, у поворота в коридор, сидел человек в погонах и ел пирожок. Перед ним на бумаге лежало еще несколько. Выглядели они столь аппетитно, что я, несмотря на стресс, наверно, облизнулся – человек в погонах заметил это и, уточнив:

– Это тот немец? – указал мне на пирожки и произнёс громко, как глухому, по складам: – У-го-щай-тесь!

– О, спасибо! – Я взял один.

– И ты бери, Кроля. После того как мы эту забегаловку потрясли, они поболе мяса класть стали.

Кроля тоже взял. Жуя, он внимательно смотрел на меня.

– Что? Что такое? – спросил я (не терплю, как все европейцы, прямых долгих взглядов).

– Я вот смотрю… ты не родственник ли спортсмену Буммелю?.. Нет?.. Жаль… Ух и сильно с шестом прыгал…

– Куда в шестом?

– Ну, через перекладину… У меня брат спортом увлекается – так, для себя качается, у него в комнате плакат с Буммелем висел, так ты на него реально похож… Не родня, нет?

– Нет, нет, я Боммель, Манфред, Фредя.

– А, ну да.

Человек в погонах переложил по бумаге оставшиеся пирожки:

– Берите!

– А обед? Заказать? – спросил я.

– Куда? В камеру?

– Что за камера? – не понял я.

– А это что? – Он указал на угол стены, я заглянул – там был ряд дверей за железными решетками…

– Что это, тюрьма? – Меня обдало жаром изнутри и морозом снаружи. – Зачем? Куда я убегаю? Я не хочу! Это есть обезьянник?

Кроля, откусывая от пирожка, сказал:

– Нет, это мартышник… Посидишь немного, подождёшь Гурам Ильича, а потом он решит…

– Какого Ильича?

Что они говорят? Что они хотят сделать?

– Дайте позвонить в посольство! – Я дернулся к лестнице, но Кроля крепко схватил меня скользкой от жира рукой:

– Куда? Стоять! – и, не отпуская, дыша пирожком и глядя исподлобья, навязчиво повторил: – Сказал, подождал час-полчас, пока Майсурадзе придет и решит… Вот, возьми эти пирожки и иди. Там никого нет. Одна шлюшка и Самуил Матвеич. С ними посиди, побухти, таких у вас в Германии нету небось…

– Я не боюсь, – по инерции ответил я, хотя очень боялся. Шлюшка – тоже малоприятно – вдруг сифилис? А вот Самуил… Иудей. А они, говорят, иногда на немцев бросаются – после холокоста…

– А он опасный?

– Кто? Самуилыч? Не, тихий… Да мы права не имеем тебя выпустить, а то пустили бы – зачем ты нам тут?

Человек в погонах тоже стал успокаивать:

– Камеры чистые, новые, только что ремонт сделали… Если что – стучите! – (Эта реплика привела меня в полный ужас – «если что…»!), а Кроля взял со щита блестящий зловещий ключ и подтолкнул меня к коридору, но вдруг остановил:

– Поясок, шнурики есть?

– Зачем?

– Не положено.

– Куда не положено?

Но Кроля вместо ответа бесцеремонно задрал на мне свитер, пояса не обнаружил, нагнулся и приподнял штаны – ботинки были на цепких мохнатых цеплялках, без шнурков.

Разогнувшись, он немного смущенно объяснил:

– Нельзя, понимаешь, чтоб ремешки или шнурики… Повеситься, задушиться… В карманах есть что? – И, не дожидаясь ответа, полез в карманы, вытащил платок, ключ и нашивку. – Опаньки!.. А это что?.. Фашистский знак, гляди!

А!.. То была одна из нашивок, которыми меня снабдил Фрол.

– Это нет… не фашисты… так, игра… Фрол в кафе давал.

Они рассматривали нашивку.

– Видите, написано «Grammatik macht frei», «грамматика делает свободным»! Это такая партия… там всякие эдакие…

– Лимоновцы? Нацболы? – сказал дежурный, а Кроля спросил:

– Где эта партия? Здесь, что ли? Или у вас, в Фашистии?

– Нет, они тут, около Мавзолея, избили… чистый язык… борьба…

– Отдам полковнику – пусть разбирается, – решил Кроля и указал мне рукой: – Так, вперед пошли!

Он вразвалку повёл меня к камере с номером «3». Покопавшись в двери ключом, толчком открыл её. Оттуда пахнуло запахом свежей краски, что немного успокоило. Ничего не оставалось, как входить-войти.

В большой свежеокрашенной зелёным комнате с окнами в решетках стоял стол, по бокам – две скамьи, вделаны в стены. На одной – аппетитная женщина: в яркой помаде, большеротая, с пухлой грудью, в чем-то ярком и коротком, полные коленки изрядно вылезают наружу. Напротив величественно громоздился старик в берете, с синяком под глазом.

– Здравствуйте, я немец, Манфред, учу русского, стажировка…

Баба равнодушно скользнула по мне, но заинтересованно остановилась на свёртке:

– Что там? – а старик отозвался:

– И не старайтесь! Наш язык не поддается дрессировке, как и наш народ!

– Во, завёл шарманку… – Женщина досадливо поморщилась, взяла пирожок. Старик тоже потянулся было к пирожку, но она ловко забрала себе и второй: – Тебя сейчас выпустят, а мне сидеть еще до хер знает сколького…