– Да, и что-то не по форме одеты, товарищ капитан. – Пропуская мимо ушей «сдобочки и пирожки», полковник покосился на капитановы уродливые кроссовки, на вылезшие из-под ремня углы голубой рубахи. – Где сапоги и сухпаек на двое суток?

– Да ить ведь… Ноги опухают, пухнут, вода…

– Будут опухать, когда им такой вес носить приходится, – сказал полковник и холодновато-серьезно присовокупил на «вы»: – Как преступника преследовать будете, когда вы по лестнице выше второго подняться не в силах? А? Что? Вон, до сих пор отдышаться не можете…

Жирновский беспомощно разлапил рот:

– Так… Куда ж он уйдет? Предупредительный, в воздух…

– А если нарушитель не остановится?.. Тогда на поражение стрелять? А может, он глухой?.. Или от испуга бежит?.. Или пьяный, не слышит, как с сыном генерала Блюдоплахова случилось… Нет, не годится так… – И, не обращая внимания на испуганное бульканье капитана, улыбчиво приложил руку к виску в полупоклоне, когда вдали прошествовал какой-то, очевидно, большой начальник, не менее объемистый, чем Жирновский, но более вальяжный, задумчивый и спокойный; за ним рьяной рысцой следовала группка людей, как стая гиен – за львом (чему я был свидетель на сафари в Кении). – В общем, бегать надо по утрам, бегать… Положи вещ-доки на стол! – Полковник посторонился, распахнув дверь с табличкой:

Капитан виновато внёс внутрь свое брюхо. Полковник корректно указал мне ладонью на открытую дверь:

– Геноссе, битте! Шпрехен зи дейч?

– О, ja, ja! А вы говорите? – обрадовался я.

– Нет, в школе учил… мало что помнится… Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч? И каждый вечер в этот час он открывает васисдас… у нас немцев уважают…

А откуда он знает, что я немец? Капитан ему этого, кажется, не говорил…

В кабинете капитан, со свистом одышливо пыхтя и урча, стал выволакивать из карманов «вещдоки». Я стоял у стола. Полковник не спешил войти и серьезно говорил кому-то, мне из кабинета не видному:

– Да, не вышло у тебя, не успел, что делать… волка погоны кормят… в следующий раз будешь умнее… нет, если так – оставь себе, мальчишкам на молочишко… хорошо, сдай ведомость в хозчасть, я подпишу потом… Так, ты сейчас куда? – обратился он к капитану, войдя в кабинет.

Тот, с треском задрав рукав, с трудом нашел часы (на них с двух сторон налезало складчатое сало):

– Да ить… Полдень… Обедать пора… Ну и сержанту… чего-нибудь горячего, он совсем скис, вчера на дне рождения где-то, сегодня сам не свой…

– Да вы за себя говорите, товарищ капитан. Я очень даже свой, – подал из коридора голос сержант.

– Ну, давайте – вы своё дело знаете. – И полковник, пропустив в дверь шумного капитана, закрыл её. Взял со стола паспорт и, взмахнув рукой, открыл его на лету: – Боммель. Манфред. Германия, Мюнхен… Хм… Бавария, значит… Зетцен зи, битте!

– Да. Бавария, Байерн, – подтвердил я, садясь. – Фредя зовут.

– Виза на две недели, до 29 сентября… Всё честь честью, всё в порядке. Чего же этим хищникам надо? – Он не отпускал глазами моих глаз, пока усаживался в кресло; с недоумением и раздельно, как на уроке фонетики, спросил: – Что? Им? Надо?

– Регистрация… зачем, если виза?..

Полковник жестом подтвердил:

– Ну скажите на милость, зачем? Зачем нужна еще и регистрация, когда есть уже виза? Зачем так затруднять въезд в страну?.. Чтобы давать набивать карманы этим гадам?.. Даже в Зимбабве нет никакой регистрации, а у нас – пожалуйста, бегай немец по бюро, шнелль, шнелль, партизанен… Правильно говорят: серп и молот – смерть и голод! Совсем обнаглели…

А я вдруг начал проникаться к нему доверием – он так по-человечески спрашивает, по-доброму смотрит, шутит, такой ничего плохого сделать не может… Или сможет?..

– Вот да, давай-давай, туда-сюда… Штраф плати…

Полковник заинтересованно стал вслушиваться:

– Это он вам говорит – штраф плати? В бюро? Такой высокий, прилизанный, с серьгой? То ли Оболдихин, то ли Облепихин?.. Интересно! – И он что-то пометил в календаре. – Так прямо штраф и плати ему? Не в кассу, а ему в руки? Наличными? Или карточку тоже берёт?

По этим вопросам я понял, что лучше молчать:

– Да так… Нет, он не говорит… Да, штраф за нерегистрацию… Я не понял…

– И сколько?

– Там правило на стене, написано… Но я не платил, нет.

– Ах, у него еще и правила написаны на стене? Интересно!.. Ну, об этом потом. Что еще видели-слышали?

– С ветеранами водку-пиво пил-выпил… Хорошие ребятиши… старичайки… давай-давай… всё про вермахт знают… – Мне вдруг захотелось рассказать ему об этом, так заинтересованно и участливо склонил он голову:

– Что вы говорите! Отлично! А что вам надо было у фронтовиков? Вы вообще из какой организации? По какому делу приехали, Фредя? Из какого фонда?

Нет, Фредя не из фонда:

– Я – турист. Лингвотур делаю… Маша пригласила, но я её искать не могу… найти… Был, смотрел герой-город на Неве, сейчас Московия… Москау… Компьютерный лингвистик, маленький лингвистик, больше никто…

Участливо качая головой, он закрыл паспорт и оставил его у себя под ладонью:

– О, трудная профессия, наверно? Вы отлично говорите по-русски, лучше меня, наверно… А как в финансовом плане? Что это дает?

– Кто где как…

– А, ну да, ну да… – Он покачал приветливо головой. – Это всюду так… Кто как, кто где, что почём… Да, жизнь своё берёт… – добавил он как-то задумчиво и невзначай указал глазами на кассеты: – Это что?

– Записываю эдакие слова, фразеологизмы, диалектизмы… еще лекции записаны, можно слушать. – Я поймал себя на том, что за сегодня уже в третий раз оправдываюсь и говорю одно и то же.

– Зачем, позвольте спросить?

– Чтобы язык учить, учиться.

– Какой?

– Русский.

– Зачем вам учить – вы и так прекрасно говорите. Где вас обучали?

– Дома, Бабаня…

– Бабаня – это что, кличка?

– Нет, баба Аня.

– Вот как… А зачем сюда ездить? По книгам учить нельзя разве?

Я даже удивился этому вопросу:

– По книгам – это пассив, теория, первый этап, а в стране – актив, практикум, второй этап…

– С этапами поосторожней… Хотя вы правы – теория и практика едины, как учил нас Сталин, Иосэб Бэссаринович…

– Иосэб? Почему? Я знаю – Иосиф. Или Йозеф. Или Йожеф.

Полковник подмигнул:

– Это по-русски. А по-нашему правильно будет «Иосэб». Можете тоже записать и гонорар прислать, когда статья выйдет… О, я о Сосо много знаю!

– Сосо? Что это?

– Имя. Мужское.

Я сказал ему, что мне это имя кажется очень странным: для женщины еще куда ни шло, но для мужчины?..

Полковник погрозил пальцем:

– Вы с этим именем не шутите! Сосо – это сокращенное от «Иосиф»… Это была кличка Сталина… А меня, кстати, отец вообще хотел назвать Ибест…

Я удивился еще больше (всем известно, что «еб-иб» – опасный корень):

– А это… От «бест» – лучший?

– Нет, это от имени Сталина – И-осиф Бе-ссарионо-вич Ст-алин… многие так детей называли… Грузины брали имена прямо в Шумере, у хеттов… Бэс – какой-то бог у них там был… Поэтому Сталин – Бэссарионович, сын бога… А ваш Гитлер, кстати, совсем не Гитлер, а Гидлер.

– Откуда знаете? – изумился я (да, действительно, чиновник вписал в паспорт ошибочно «Гитлер» вместо правильного «Гидлер» – об этом только единицы знают, а мне рассказал дед Людвиг, который дружил с сестрой Клары Пёльцль, матери Адольфа Гитлера). – Дедушка Людвиг бывал знаком с теткой Гитлера…

– Хорошие знакомства у вашего дедушки, как я посмотрю. Хотел бы и я с ним познакомиться лично, – удовлетворенно, даже ласково заметил полковник, что меня обрадовало.

Тут зазвонил телефон. И полковник, послушав в трубку, стал говорить на языке, который я никогда не слышал и не смог идентифицировать – было много абруптивов, гортанно-смычных, щелевых: