Сам он вгрузился на переднее сиденье, ногами вперед, живот втащен с помощью рук. За рулем угрюмо крючился молодой прыщавый во все щёки милиционер без звёзд на мятых погонах.

– Заводи, сержант Пьянчужников!

Сержант злоственно прошипел в ответ:

– Я Пичужников, товарищ капитан, сколько раз повторять…

– Нет, ты Пьянчужников. Запойников, Похмелицын. Как ты на Дне милиции генералу китель облевал! Как же ты не мистер Блевайло?.. Тяпунец, Пьянец… Вчера, небось, пил бормотуху с Надькой? Засадил ей в подъезде по самые ушки?

Сержант нервно завёл мотор:

– А вот это вас не касается… Ну, пил – право имею в отгул… Куда?

Капитан безмятежно зевнул:

– Вот и воняет в машине, как в хлеву… В отдел, куда еще? Наше дело – людишек свозить на правёж. А там пусть разбираются.

– Может, сразу на Лобовое место? – решил я еще раз попробовать шуткой, но капитан искоса посмотрел через плечо:

– Смотри ты!.. Лобовое… Никто палачествовать не собирается. Мобильник есть?

– Да, есть.

– Дал сюда…

– Сюда никто не дал. Это моя, я принёс…

Жирновский с натугой шевельнул корпусом:

– Принес? Ты что, через леса шёл? Может, из Прибалтики?.. Разведчик?.. Пока вы нелегально находитесь на территории России и официально не опознаны, все ваши личные вещи – это вещдоки и имущество России, ясно? Дал мобильник сюды! – Он протянул через плечо перламутровую от жира руку, куда я вложил мобильник, помня наш семинар по ЧК: органы в России нельзя злить, сердить, нервировать, огорчать или возбуждать, потому что это может плохо кончиться, так как органы правопорядка всегда правы… Даже если собаку пихнуть палкой, то она укусит, а чего удивляться, если волк загрызёт?.. Лучше сразу делать, что они говорят, и пытаться дать кому-нибудь знать, где вы, чтобы вас могли спасти… Но как дать знать?.. Куда звонить?.. Папе Клеменсу в Мюнхен?.. Папа скажет: «Пойди в полицию…» – что еще может сказать честный бюргер?.. В посольство?.. И как звонить – телефон забрали…

Капитан, чуть поворачивая шеей под тройным оплывшим затылком, разглядывал мой мобильник и, увидев в зеркальце мой расстроенный вид, сказал потеплее:

– Да вы не переживайте. Правило такое. Ничего вашего не пропадёт. Человек разберётся, слово скажет… Вы ж не преступник, не мафия?

– Нет, какое там, – встревожился я. – Я лингвист, антифашист, языковедский… нет, не мафиист, не наркотист…

– Ну ить а я чего говорю?.. А зачем записи пишете? Что фиксируете?

– Слова, диалектизмы, идиомы…

– Аха, ебиомы всякие, хе… Ну, Майсурадзе во всём сечёт и волокёт. – Он понятливо мотнул головой и сунул мобильник в другой внутренний карман.

– Да вы ему человеческим языком объясните, он же инстранец, он вашего воровского жаргона не понимает! Или другой язык забыли? – вдруг раздраженно подал голос сержант, а в мою сторону пояснил: – Капитан говорит, что Майсурадзе всё понимает, во всем разбирается.

– А, ну да, извиняюсь. – Капитан виновато двинул потным загривком. – Тут с урками мать родную забудешь, не то что язык… Ты, Пьянчужка, к главному входу не сворачивай, там видео-шмидео сейчас понатыкано… нам этого не надо… останови у черного…

От этой реплики меня обдало холодком: почему не хотят?

– Почему не видео-шмидео? – решился я спросить, вспоминая «думу-шмуму».

Капитан хмыкнул:

– Так же лучше – никто не увидит. А вдруг ты шпион? Завтра все газеты напечатают.

– Как? Это же тайна?

– Тайн нет – от бабла всех пучит, что угодно куда угодно продадут… А так – никто не входил, никто не выходил… если всё еще миром уладится…

– А как еще? – полностью всполошился я.

– Ну, я не следователь, подробностей не знаю… что там и как… Так, с бухты-барахты, сказать не могу… Давай-давай, Пьянчужка, урежь перед тем шпингалетом, не видит, что ли, что милиция едет? Нет уважения к форме, правильно говорит полковник… Вышли все! – указал он мне плечом на дверцу, а сам начал процесс выволакивания брюха на свет божий (которого оно, кажется, стыдилось и не желало вылезать).

Сержант запер машину, угрюмо прочапал к зданию и распахнул разболтанную дверь, капитан двумя руками внёс туда свое пузо. За ним, самым последним и крайним, шёл я, думая, что такое барахта бухты?

Пахнуло табачным дымом и казармой (где я был раз в жизни, когда отказывался от военной службы в пользу цивильной, в госпитале санитаром, за что папа Клеменс называл меня «альтернативный немец», а дедушка Людвиг ругал трусом и саботёром).

На черной лестнице – людно и оживленно: кого-то куда-то вели, кто-то дробно бежал по ступеням, кого-то звали:

– Олежка! Олег! Ордера не забудь, захвати, у меня кончились!

На второй площадке в кружок курили какие-то люди в одежде панков, с красными и зелёными хохлатыми гребешками и гремящими браслетами.

– Что, перекур? – спросил у них, отдуваясь после каждой ступени, капитан.

– Отбегались на сегодня. Отчет писанём – и всё… А ты кого поймал? Аль-Капона?

– Вроде того. – Капитан, переваливаясь, как корабль в бурю, пыхтя и упираясь руками в колени, одолел последние ступеньки и косолапо двинулся по коридору; сержант тащился рядом со мной, я чувствовал спёртый запах алкоголя. – Вон, сам стоять изволит…

И капитан сбавил темп до почтительного минимума, хотя и так полз, как разлапистая черепаха. Он попытался чуть склониться, но живот не позволял лишних движений: только вперед и по инерции.

Около кабинета стоял улыбчивый светлоглазый человек лет шестидесяти, седой, подтянутый и ширококостный, в штатском, хорошо сшитом костюме. В руках он держал расчерченные бумаги, похожие на ведомости или анкеты.

– Кого ведёшь? Куда? – спросил он, а я уловил какой-то странный акцент (реализация «е» как «е»-открытого, слабая палатализация).

– К вам, Гурам Ильич, куда ж еще? Вот, из бюро цынканули – иностранец, мол, с регистрацией опоздал, листка нет, всё на плёнку снимает, записывает…

Полковник засмеялся:

– Что же он может в этом гадюшнике записывать?.. Этих бездельников-лоботрясов?.. Здравия желаю, Егор Павлович, как рыбалка прошла? Успешно? Господь миловал, не было дождя? – Это он перенес свое внимание на бодрого старика в форме, спешившего с папками; тот на ходу ответил:

– Да как по маслу, вашими молитвами.

– И слава богу. Ну а дальше что? – Полковник перевёл глаза на Жирновского, меня между делом прорезав взглядом насквозь и наискось.

– Вот, вещдоков полные штаны, – указал капитан на оттопыренные карманы своего кителя.

– Главный вещдок – вот он, никуда не спрячешь. – Полковник указал на его брюхо. – В поте живота своего добываю хлеб свой с колбасой… Кстати, говорят, скоро толстяков будут сокращать и увольнять за ненадобностью… по профнепригодности…

– Да ить ну ерунда ж, половину уволить надо, все брюхатые. – И капитан захлопал воловьими глазами.

– Нет, не ерунда – вот анкеты, новые, анонимные, прислали. – Полковник потряс бумагами, но, когда капитан потянулся к ним, он не дал ему их, а наставительно продолжил: – Тучных лентяев и жирных лежебок уволят, оборотней в погонах изведут, милицию переименуют в полицию – и всё будет в порядке!.. С меня пример бери, – похлопал он себя по плоскому животу и приветливо спросил у проходящего мимо молодого человека с кобурой под мышкой: – Витя, решил проблему?

– Как будто вырисовывается…

– Ну, бог в помощь, я всегда, чем могу…

– Да я знаю, Гурам Ильич, спасибо…

Полковник проводил его задумчивым взглядом и вернулся к теме:

– Диета, Жирновский, диета и еще раз диета, как учил нас товарищ Сталин…

– Да я уж и так, тоже… на ей сижу… булочек почти не ем, про пельмешки забыл, вкус не помню, от всяких там спагеттей и тортелиней отказался, чего ещё?.. Ни ватрушечек, ни пампушек, ни сдобочек всяких, ни пончика там, ни тортика…

(«Вот они, суффиксы!» – пронеслось ликование, и я, не к месту и времени, не мог не вспомнить Ваши слова о непреодолимой тяге русских обозначать продукты питания исключительно через ласково-уменьшительные формы, что является прямым следствием перманентного голода в этом суровом климате.)