Обнимаю, твой однокашник, друг и давний подписчик —

доктор филологии N,

профессор славистики,

Германия / 2009

Полет из Мюнхена в Пулково прошел отлично. Под визги младенцев и смех пьющей компании я думал о том, как пройдет (будет проходить) наша встреча с Машей. С этой симпатичной девушкой я познакомился в Интернете – по Вашему совету, что язык лучше всего учится в постели. Но пока пару дней проживу в Петербурге, у знакомого студента Виталика Иванова (помните, он был у нас по обмену, делал доклад по синонимам?). Он согласен меня принять. А потом поеду в Москву. И буду, конечно, стараться всё записывать в дневник, как и обещал Вам на последнем занятии.

Когда мы сели, было далеко за полдень. В аэропорту треть зала завалена чемоданами, сумками, баулами, ящиками вдоль стен. На каждом – листок с текстом. Слово длинное, трудное… «Не-вос-тре-бо-ван-ный багаж» – и номер рейса.

Что это? Почему столько забыли? Почему не уносят куда-нибудь? Их же могут украсть? Они мешают ждать багаж… Или «ждать багажа»?.. Ох, эти формы генитива!

На паспортном контроле я не знал, куда идти, – значка Евросоюза нигде не было. Я отстоял очередь, и, к счастью, всё прошло хорошо: девушка в пилотке выстукала мои данные в компьютере и, прижимая телефонную трубку плечом и говоря вполголоса что-то про рыбку и зайку, щелкнула штемпелем и лукавым взглядом лаконично приказала уходить.

Когда я вышел наружу, с чемоданом, сумкой и открытым паспортом, один таксист сказал другому вполголоса:

– Вон лох голландский! Возьмешь?

– Не голландский, а германский! – бодро отозвался я, как Вы учили («всё обращать в шутку, ибо русские смешливы и непосредственны, как дети; смех – их врач, шутка – медсестра»).Конечно, он шутит – разве я похож на лох-несс-монстра?..

– Да ты спец! Тебе б на стрёме стоять! – похвалили они меня.

Я поехал, но был все время начеку, размышляя, что такое «на стрёме». Не из того ли набора, о котором Вы говорили, что в нём – вся эволюция рода человеческого, мы ещё учили его хором наизусть: «Из времени родилось пламя, из пламени – семя, из семени – племя, из племени – имя, имя встало на знамя, всем – на бремя…»Но я на всякий случай был настороже – наобум ничего не говорил (помня из семинара, что «за наобум бывает бум-бум»).

Пока ехали, шофер долго и фонетически отчетливо ругал правительство, я почти всё понимал, а кое-что даже успевал записывать в мой электронный словарик (простые двухтактные лексемы вроде «моль из подворотни», «сука цветная»), уточнял:

– Это шутки народа?

– Да, шутки-прибаутки…

– Прибаютки? От «баю-баю», спать?

– Вроде того…

И я пару раз повторил в уме «прибаютка», потому что очень люблю сразу осваивать и пускать в ход новые лексемы и идиомы, хотя, конечно, иногда делаю ошибки, но тот не ошибается, кто ничего не говорит.

Когда шофер узнал точнее, где живет Виталик, то сказал:

– Да это же у чёрта на рогах! Ты вначале один проспект говорил, а теперь совсем другое… Туда стольник баксов тянет! Кризис! – что мне не очень пришлось по душе: и чёрт, и рога – оба слова ругательные, да еще вместе со «столиком» и «тянуть»… Вы же знаете, у нас говорят: «jemanden über den Tisch ziehen» – «перетянуть через стол» в значении «обмануть»… Но я промолчал.

Потом шофер спросил:

– Ты откуда, с Прибалтики?.. Хорошо по-русски говоришь… У вас дороги не такие хреновые, небось?

– Я не боюсь, – ответил я.

– Чего?.. Хотели было дороги ремонтировать, да кризис пришёл… Вот скажи мне, что у нас за страна такая – всё через задницу делать?.. У вас, небось, под дождем асфальт не кладут?

– Я не боюсь. Не кладуют, нет.

– А у нас как дождь – так асфальт класть…

– Почему?

– А скажи?.. – Он даже отпустил руки от руля.

– Что сказать? – опешил я (внутри себя я всё понимаю быстро, но, когда волнуюсь, не сразу могу искать и ловить нужные слова). – У вас дождь часто ходит?

– Где?.. А… Идёт… Да нет. Тут дело не в дожде. Что плохо сделано – часто чинить надо, правильно?.. А на починку что нужно? Правильно: бабло…

– Бабло? – на всякий случай переспросил я (в Вашем «Словарике жлобского языка» было слово «бабки» – наверное, то же самое). Ну да, вот он объяснил:

– Значит – деньги, бабки… капусту из бюджета выписывают, а потом распиливают…

– От «пилить-распилить»? Капуста? Пилой? – Я уже всерьез забеспокоился, правильно ли понимаю его речь.

Он засмеялся:

– Зачем пилой – ручкой! Вот я строитель, должен дорогу отремонтировать, а ты – инспектор, должен меня проверить. Я пишу отчет, что я всё сделал, а ты подписываешь, что да, проверено, всё сделано честь честью. А деньги за всю эту бодягу мы делим пополам, хотя ничего не сделано или сделано тяп-ляп… Вот и всё. Потому это «пилить бабло» называется… А там, наверху, в кабинетах, большой калым от перестроек и ремонтов капает. А если они хорошую дорогу сделают, с-под чего им потом бабки тянуть?..

Я хотел уточнить, что такое «бодяга», но он стал спрашивать про цены в Германии на битые машины и автобусы. К сожалению, я мало разбираюсь в машинах, тем более в битых, несмотря на то что мой папа Клеменс работает на заводе «BMW». Когда я сообщил об этом шоферу, он очень обрадовался:

– Да ты чего, в натуре?.. – (Вот и первые слова из Вашей «Памятки»!) – На самом заводе?.. Вот здорово!.. Дай телефон, приеду к вам, будем битую машину закупать, а тут чинить и продавать – у меня шурин автосервис открыл. Тут всё сбагрим, как два пальца… Тебя в долю посажу, ты на месте машины искать будешь… Пятнадцать процентов тебе хватит?.. Посмотри, есть там блокнотик? – Он перегнулся и долго искал бумагу, ведя машину вслепую.

Я хотел сказать, что я не хочу помогать ему покупать-купить битую машину, но решил не отказывать и написал в блокнотике свой домашний телефон, специально пропустив одну цифру (как Вы советовали поступать в тех случаях, когда лучше не обострять: «не отказывать, но и не соглашаться»). Он оживленно стал прятать блокнотик в карман:

– Похоже, где-то тут хоромы твоего Виталика. Ну, до встречи в Мюнхене! Удачи! Ладно, полтинника хватит!

Вот подъезд № 4. У входа сидят бабушки в платках, какие носила русская кормилица моей матери, баба Аня, Бабаня.

Она была из остарбайтеров, попала служанкой в нашу семью, вырастила и выходила мою больную с детства мать, а после войны осталась, потому что ехать ей было некуда и не к кому. Она была женщина простая и добрая, немцев всегда ругала, но так заботилась о маме, что соседи приводили её всем в пример. Свою родину Россию жалела, вздыхала: «Глупая, всем всё дает, а сама без исподнего… душа нараспашку и карман распорот: сколько туда вечером ни сунь – утром ничего не останется…» С мамой (а потом и со мной) Бабаня говорила только по-русски, меня называла Фредя. Помогала делать уроки русского, который я выбрал в гимназии как второй язык (чему все были рады, особенно безрукий дед Адольф, считавший, что войны между Россией и Германией никогда больше не будет, и не потому, что Россия такая хорошая, а потому, что Германия получила от неё такой урок, который навечно застрял в её генном мозгу). И я давно мечтаю проверить себя на деле, в стране языка, где никогда не был!

В подъезде под лестницей сидела старушка в платке (похожая на мышку-норушку из сказки, что мы прорабатывали в прошлом семестре). Она отставила кружку, вытерла рот углом платка и строго спросила:

– К кому? Откудова такой? – и потребовала паспорт.

Долго сверяла мое лицо со снимком, говоря:

– Надо же, скажите пожалуйста… Немець… Откуда? Не из-под Нюрнберга, чай?

– Чай? – не понял я, но на всякий случай подтвердил, что да, хочу пить чай с моим товарищем. Нет, не из Нюрнберга, из Мюнхена. Виталик Иванов меня в гости звал-позвал (я часто употребляю обе формы глагола, потому что не знаю, какая будет правильной).