В библиотеке, остановившись перед камином, он полыхнул проблеском смеха, как лучом маяка, сверкнул белозубой улыбкой и сунул мне второй стаканчик хереса в обмен на сценарий, который ему пришлось вырвать у меня из рук.

— Посмотрим, что ты родил, мой гений, мое левое полушарие, моя правая рука. Садись. Пей. Внимай.

Широко расставив ноги на каменных плитах, он грел зад, просматривал рукопись и краем глаза следил, как стремительно убывал херес у меня в стакане, и сами собой зажмуривались глаза, когда очередная страница, выпущенная из его пальцев, кружилась в воздухе, перед тем как опуститься на ковер. Отправив в полет последний лист, Джон раскурил тонкую сигару и уставился в потолок, вытягивая из меня душу.

— Сукин ты сын, — в конце концов изрек он, выпуская дым. — Здорово. Черт тебя подери, парень. Это просто здорово!

У меня внутри все оборвалось. Слишком уж неожиданно такая похвала ударила под вздох.

— Разумеется, надо слегка подсократить!

Теперь все стало на свои места.

— Разумеется, — поддакнул я.

Внаклонку, как матерый самец шимпанзе, Джон стал собирать с пола страницы. Потом он отвернулся, и я решил, что рукопись вот-вот полетит в огонь. Но он крепко сжимал сценарий в руках, глядя на языки пламени.

— Когда выкроим время, — негромко произнес он, — ты должен научить меня писать сценарии.

Теперь он сидел в кресле, мирясь с неизбежным и не скрывая восхищения.

— Когда выкроим время, — хохотнул я, — вы должны научить меня снимать кино.

— «Зверь» будет нашей общей картиной, сынок. Мы — одна команда.

Он встал и подошел ко мне чокнуться:

— Мы — самая классная команда! — Тут он сменил пластинку. — Как жена, как дети?

— Ждут меня на Сицилии, где тепло.

— Дай срок, отправим тебя к ним, на солнышко, уже недолго осталось! Мне…

Склонив голову набок, он застыл в театральной позе и прислушался.

— Эй, что там такое?.. — прошептал он.

Я повернулся к дверям и выждал.

За стенами огромного старого особняка нитью протянулся едва уловимый звук, словно кто-то сколупнул ногтем краску или скользнул вниз по стволу сухого дерева. Потом до нашего слуха донесся тишайший выдох-стон, а за ним нечто, похожее на плач.

Все так же театрально Джон подался вперед, снова замер, как памятник в живой картине, разинул рот, будто готовясь заглотить эти звуки, и вытаращил глаза, которые от напускной тревоги стали размером с куриное яйцо.

— Сказать тебе, дружище, кто это был? Банши!

— Что-о-о? — вырвалось у меня.

— Банши! — с нажимом повторил он. — Это дух в обличье старухи, что выходит на дорогу, когда кому-то суждено через час умереть. Вот кто сюда пожаловал! — Он шагнул к окну, поднял штору и выглянул на улицу. — Ш-ш-ш! А вдруг она явилась за нами?

— Чепуха, Джон! — Я негромко посмеялся.

— Нет, приятель, не скажи. — Он неотрывно смотрел в темноту, смакуя эту мелодраму, — Как-никак, я живу в, здешних местах десять лет. Сюда пришла смерть. Банши все чует! Так о чем у нас был разговор?

Он запросто перешел к житейским делам, вернулся к камину и заморгал над моим сценарием, как над хитрой головоломкой.

— Ты заметил, Дуг, что «Зверь» — это вылитый я? Герой покоряет океаны, напропалую покоряет женщин — и так по всему свету, нигде не задерживаясь. Наверно, потому меня и зацепил этот сценарий. Тебе интересно знать, сколько у меня было женщин? Сотни! Ведь я…

Он умолк, снова отдавшись во власть сочиненных мною строчек. Его лицо просияло.

— Блеск!

Я робко выжидал.

— Нет, я о другом, — Отшвырнув сценарий, он схватил с каминной полки свежий номер лондонской «Таймс». — Я вот об этом! Блистательная рецензия на твой последний сборник рассказов!

— Неужели? — Меня так и подбросило.

— Спокойно, дружище. Я сам прочту тебе эту умопомрачительную рецензию. Ты будешь в восторге. Это потрясающе!

Мое сердце дало течь и затонуло. Я догадывался, что меня ждет очередной розыгрыш или — еще того хуже — замаскированная под розыгрыш правда.

— Итак, слушай!

Джон развернул газету и, как ветхозаветный Ахав, начал вещать.

— Возможно, рассказы Дугласа Роджерса стали высочайшим достижением американской литературы… — Джон выдержал паузу и невинно подмигнул, — Согласись, пока неплохо!

— Дальше, — взмолился я и забросил в себя содержимое стакана. Так бросают жребий судьбы в бездну полного краха воли.

— …но у нас, в Лондоне, — с выражением читал Джон, — от беллетриста ожидают большего. Копируя образы Киплинга, стиль Моэма и сарказм Ивлина Во, Роджерс барахтается в Атлантике, на полпути к нам. Его произведения лишены самобытности, это не более чем фальшивые перепевы классики. Дуглас Роджерс, плывите домой!

Я вскочил и заметался по комнате, а Джон лениво бросил газету в камин, где она затрепетала умирающей птицей и пала добычей ревущих искр и пламени.

Потеря в голову, я чуть не кинулся в огонь за этой проклятой рецензией, но с некоторым облегчением заметил, что она приказала долго жить.

Джон, не спускавший с меня глаз, был довольнехонек. У меня пылали щеки, скрежетали зубы. Рука, приросшая к каминной полке, похолодела и сжалась в гранитный кулак.

Из глаз брызнули слезы, потому что окостеневший язык не слушался.

— В чем дело, дружок? — Джон сверлил меня взглядом, как обезьяна, в чью клетку швырнули подыхающего сородича. — С головой плохо?

— Джон, это уж слишком! — Я взорвался. — Неужели нельзя обойтись без этого?

Я пнул носком ботинка тлеющее полено, которое перевернулось и выпустило целый хоровод искр.

— Помилуй, Дуг, у меня и в мыслях не было…

— Так я и поверил! — Я весь кипел, уставившись на него воспаленными глазами. — У кого здесь с головой плохо?

— Да все нормально, Дуг. Рецензия была отличная, хвалебная. Я только ввернул пару строчек, чтобы тебя подколоть!

— Но теперь мне этого не узнать! — вскричал я. — Вот, смотрите!

Для верности я еще раз пнул угли.

— Завтра же купишь этот номер в Дублине. Прочтешь сам. Критики от тебя без ума, Дуг. Поверь, я просто хотел, чтобы ты не задавался. Но шутки в сторону. Главное, сынок, — ты нынче написал лучшие эпизоды для своего грандиозного сценария, — Джон приобнял меня за плечи.

В этом был он весь: сначала двинет тебя ниже пояса, а потом расточает дикий мед бочками.

— Знаешь, Дуг, в чем твоя беда? — Он сунул еще один стакан хереса в мою дрожащую руку. — Хочешь, скажу?

— Хочу, — выдохнул я, как ребенок, который забыл обиду и готов опять смеяться. — Говорите.

— Беда вот в чем, Дуг… — Джон изобразил лучезарную улыбку, глядя мне прямо в глаза, как Свенгали[64].— Ты ко мне относишься гораздо хуже, чем я к тебе!

— Зачем так, Джон…

— Серьезно, дружище. Поверь, я за тебя любому шею сверну. Ты — величайший из ныне живущих писателей, я тебя полюбил всем сердцем и душой. Вот я и подумал, сынок, что мне простительно будет слегка тебя разыграть. Теперь вижу, как я ошибался…

— Нет-нет, Джон, — возразил я, ненавидя себя самого: ко всему прочему, я еще должен оправдываться! — Пустяки.

— Ты уж прости меня, дружок, прости великодушно…

— Да ладно! — хмыкнул я. — Несмотря ни на что, я к вам очень тепло отношусь. Мне…

— Ну, уважил! Итак… — резко повернувшись, Джон потер ладони и начал тасовать страницы, как завзятый шулер, — в течение ближайшего часа будем кромсать твой прекрасный, гениальный сценарий, а потом…

В третий раз с момента нашей встречи он переключил тон и настрой разговора.

— Тихо! — воскликнул Джон. Сощурившись, он закачался посреди комнаты, как утопленник под водой, — Дуг, ты слышал?

Дом задрожал от ветра. Длинный ноготь царапнул раму мансардного окна. Луну окутал скорбный шепот облаков.

— Банши, да не одна, — кивком указал Джон и застыл в ожидании. Потом он резко вскинул голову:

— Дуг! Сгоняй на разведку.

— Еще чего!