Мужчины вечером долго сидели у Павла Алексеевича. И здесь единодушно пришли к выводу, что так лучше.
— Жаль только, что таким свинством кончилось, мерзким свинством, — сказал Павел Алексеевич.
— А чем же должно было кончиться? — удивился Шувара. — Мало ли было этого свинства с самого начала? Одно только — что не постеснялись выступить так открыто заодно с немцами… Ну что ж, вспомнились им старые времена…
— Какие еще старые времена? — удивился Марцысь.
— Так говорится. Старые не старые — времена Бека.
— Одно ясно, — заметил в заключение разговора Павел Алексеевич, — начинается что-то новое. И чует моя душа, что у меня в совхозе долго вас не оставят. Уж это наверняка.
— И настоящая польская армия теперь, наконец, будет, правда? — допытывался Владек.
— Ну а как же! Разве ты не читал в газете? В первом же номере писали!
В эту ночь никто не мог спать. Изумительно, как быстро развертывались события, которые могут изменить всю жизнь до основания!
Ядвига вышла во двор. Марцысь стоял, опершись о палисадник, и смотрел куда-то вдаль, в густую тьму. Бархатная глубина казалась еще чернее на фоне неба, пылающего крупными звездами. Теплые дуновения доносились с гор. Еще только конец апреля, но здесь это уже не весна, а цветущее лето.
Ядвига встала у забора рядом с Марцысем.
— Как вы думаете, ответят нам на телеграмму? — задумчиво спросил он.
— Наверно, ответят, ведь теперь люди понадобятся. Теперь и ты пойдешь в армию… В новую армию, которую сейчас создадут… А помнишь, как мы тогда узнали, что те уходят в Иран?
— Уже год прошел.
— Тюльпаны тогда цвели… Год! А кажется, так давно, так давно это было… И вот все начинается сызнова.
— Тогда немцы шли на Кавказ…
— А теперь наши идут на Украину.
— Вы думаете, война может окончиться в этом году?
Ядвига тихо засмеялась.
— Откуда же я могу знать? Помнишь, в сорок втором, весной, мы ведь думали, что это последняя военная весна…
— Когда шли на Харьков?
— Ну да…
— Только теперь уже другое дело, после Сталинграда.
— Конечно, другое.
С минуту они помолчали задумавшись. В траве звенели цикады.
— Марцысь, а помнишь песенку, которую ты пел тогда на вечеринке? Песенку о тюльпанах?
— Ах, эта… Я как-то слышал ее от горцев на экскурсии в Татры. Только мое пение…
— Нет, нет, спой. Только так, потихоньку, я хочу вспомнить.
Он стал тихонько напевать, глядя во тьму, и вспоминал ту ночь в Хохоловской долине. Они жгли костер ночью, шумел горный поток, позвякивали овечьи колокольчики в ограде. Светила луна, серебря росную траву. Такая странная, удивительно тихая, черная и серебряная ночь! Черные тени на серебряной траве и высоченные ели с обвисшими лапами гигантских ветвей.
Марцысь забыл о Ядвиге, забыл, где находится. Ему казалось, что это и есть Хохоловская долина… Сколько же это лет назад?.. Он был тогда еще совсем маленький, но отчетливо помнит не только песенку, но каждую деталь той прогулки: большие черные камни над Сивой Водой, черный массив Воловца и черные тени на серебряной траве…
Ведут Яся, тянут… что с ним делать станут?
На площадь выводят, под петлю подводят.
— Не жаль тебе, Ясю, ни отца, ни мамы?
— Жаль, мне не удастся с любой попрощаться.
— Яничек, сыночек, ты нас огорчаешь!
Скоро ли вернуться к нам ты обещаешь?
— Как взойдут тюльпаны на столе у вас,
К вам я возвращуся в тот же самый час!
— Где ж о том слыхали, где ж это видали,
Чтоб вот так тюльпаны в хате вырастали?!
Отчего наворачиваются слезы на глаза? О ком говорит песня? О тех, кто пошел, о тех, кто пойдет воевать? О Стефеке, о Петре, о Марцысе? И неужели вечно придется с чем-то расставаться, кого-то терять? Но на этот раз пусть будет так. В эту армию пойдут все — и Шувара, и Сковронский, и Хобот, все…
— Как взойдут тюльпаны на столе у вас,
К вам я возвращуся в тот же самый час!
— Какая теплая ночь, — сказала вышедшая за ними госпожа Роек. — Мне тоже что-то спать не хочется. Что это ты тут пел?
— Да так, одна горская песенка…
— Голосов вам бог не дал, тут уж ничего не сделаешь. Но слух у них есть, это от отца… — начала было госпожа Роек и вдруг умолкла, будто прислушиваясь к далекой музыке цикад, как золотые искорки рассыпанной в траве. И неожиданно закончила: — Ну, только что касается Владека, то и речи быть не может! Найдется ему работа и не в армии.
Марцысь даже вздрогнул от неожиданности.
— Что вы, мама? О чем это вы?
— Да о чем же еще? Видно, уж доля моя такая… Слава богу, что я тебя хоть от этого Андерса уберегла. Сам видишь, что я была права. Вот теперь будет настоящая армия, теперь другое дело.
Он вдруг наклонился и поцеловал матери руку.
— Что это ты? — удивилась она.
— Ничего… Спасибо, мама.
Они стояли в темноте под искрящимся золотым небом. Звенели, играли, заливались цикады. И в такт их скрипичным звукам Ядвиге упорно вспоминались строчки:
— Как взойдут тюльпаны на столе у вас,
К вам я возвращуся в тот же самый час!
То не была ни грусть, ни печаль, хотя глаза были мокры от слез. Почему они все трое подумали об одном? Об этом невозможно было не думать. «А ведь, пожалуй, и я могла бы пойти в эту армию, — мечтала Ядвига. — И если мне суждено еще встретить Стефека, то, конечно, там… Только будут ли принимать в армию женщин? И Олесь… Как тогда быть с Олесем?»
— Ну, политика политикой, а спать все равно пора, — решительно заявила вдруг Роек. — Работы завтра по горло. Надо напоследок показать, что не даром хлеб ели.
— Почему — напоследок?
— Дитя мое, не будем же мы здесь сидеть, когда начнется работа. Придется уж этих поросят кому-нибудь другому мыть. Нам надо приниматься за другие дела. Людей-то ведь мало.
— Ого, еще вам мало, — вмешался Марцысь.
— Ну, дорогой мой, есть люди и люди! Видел, что в городке творится? Ты-то, конечно, помчишься в армию, но ведь и на нашу армию тоже кому-то придется работать. Еще как пригодимся!
— Вижу, мама, вам опять уже хочется путешествовать…
— Путешествовать не путешествовать, но и вправду я уж что-то засиделась на месте, вроде как у себя в Груйце… А вчера у меня целый день левая рука чесалась — это к дороге.
— Раньше вы говорили, что это значит — с кем-то здороваться придется.
— Ничего ты не понимаешь. Здороваться — это если правая рука чешется. А левая — к дороге. Не подумай только, Ядвиня, что я верю во всякие глупости. Так, по привычке говорится… Как эти сверчки звенят!
— Не сверчки, а цикады.
— Ты бы лучше не поправлял мать на каждом шагу. Сто раз уже слышала, что цикады. Ну и пусть будут цикады, а по-нашему — сверчки.
По небу скатилась звезда, оставив за собой огненную полосу, долго сиявшую в небе, зачеркивая золотистые звездные лучи.
Глава IX
— Ты только не бойся. Голову выше и берись за них хорошенько. Да смелей! Знаем мы, что это за банда!
— Сумею ли я? — вздыхала Ядвига.
— Что за глупый вопрос! Должна суметь, вот и все… Впрочем, с тобой ведь будет Кузнецова из гороно, вдвоем справитесь. Да, наконец, в чем дело? Должна сделать — и точка. И кого ты собственно боишься?
— Да я не боюсь, я только…
— Знаем мы таких! Ты с самого начала держи себя твердо и не давай втереть себе очки. Сразу — карты на стол! И все сама проверишь, книги, документы — ни одного слова не принимать на веру. И протокол составь, чтобы все было в порядке.
