Директор удивился:
— С чего им бежать? Все здесь работают, и хорошо работают.
Казах качал головой в папахе, которая торчала на его голове, как старое, поврежденное дождями и ненастьем воронье гнездо. Солнечный свет золотился на его широких скулах, обтянутых смуглой кожей.
— А мой сбежал.
— Как?
— Пришел осенью, ел, пил. Полушубок получал. Валенки получал. Всю зиму сидел. Я говорю: «Ешь, пей, отдыхай. Полушубок есть, полушубок бери. Весна придет, отработаешь». А весной сбежал. Все шесть. Еще сапоги забрал. Мои сапоги, новые сапоги.
Вокруг собеседников собралась группа слушателей.
— Что он говорит? — заинтересовался Шувара.
— Ничего, ничего, — смущенно бормотал директор.
— Какой ничего? Я говорю, мой поляк сбежал. Всю зиму ел, пил, полушубок взял, валенки взял, теперь сбежал.
Лицо слесаря покраснело.
— Кто такой?
— Поляк. Все шесть, — объяснял казах. — Из колхоза «Красная звезда».
— Неужели нельзя найти? — вмешался Марцысь.
— Где найти? Зачем найти? Не хочет работать, пускай идет. А только всю зиму ел, пил, теперь еще мои новые сапоги взял…
— Кто это у вас был?
— Поляк был.
— А как их фамилии, не знаете?
— Откуда знать? Трудный фамилия, польский. Пришел, зимой работы в колхозе нет, весной есть. Жди весна, ешь, пей, отдыхай. А весной — сбежал.
— Что ж, мошенники среди всякого народа случаются, — сказал директор. — А ты, давай в дом пойдем.
Ему, видимо, хотелось положить конец разговору на улице, где вокруг них собиралось все больше народу, и было неприятно за «своих» поляков, которые стояли тут же. Марцысь был красен, как свекла.
— Зачем в дом? Время нет в дом ходить. Самому домой надо. Хотел спросить, как твой поляк. Твой работает, а мой сбежал… И в МТС работает?
— Все работают. Прошли курсы, тракторами управляют. Вон те двое, — директор указал уцелевшей рукой на Шувару и Марцыся, — стахановцы.
— Стахановцы… — бормотал казах, карабкаясь на ослика, который присел к земле под его тяжестью. — Стахановцы… А мой сбежал.
Он попрощался и уехал. Ослик медленно зашлепал по тополевой аллее, длинные ноги казаха качались по обе стороны его туловища, как два маятника.
— Скоты этакие! — горячился Шувара, который вместе с мальчиками зашел к госпоже Роек и Ядвиге. — Еще, наверно, и хвастают — ловко надули, мол, азиатов!
— А если дать знать в милицию?
— Как раз им сейчас время этим заниматься! И главное, можете быть уверены, что это не единственный случай. Рассчитывали негодяи наверняка: рабочих рук не хватает, колхозы с удовольствием будут до весны даром кормить, лишь бы обеспечить себя к весне рабочими. А весной они — фюить! И поминай как звали.
Владек с трудом сдерживал слезы.
— Ты-то чего? — прикрикнула на него мать. — Мы ведь работаем как следует! С осени, с первого же дня работаем…
— Что с того? Вы же слышали, он сказал: поляки.
— Не можем же мы отвечать за всякого жулика, каждый отвечает за себя, — все слабее настаивала на своем госпожа Роек. Но все чувствовали, что это не совсем так, что это мошенничество бросает тень и на них. Казалось, им не в чем упрекнуть себя, и все же, слушая на улице жалобы казаха, они краснели и опускали глаза, будто сами сбежали, обокрав и обманув колхоз.
— Надо бы узнать, что это за прохвосты там были.
— Мало ли прохвостов? Вы что, уже забыли о нашем эшелоне? Хотя бы этот Светликовский, который нас обокрал?
— Не станешь же оправдываться, что нас, мол, тоже поляки обокрали.
— Да в чем же нам оправдываться? Вот и директор сразу сказал, что среди нас даже стахановцы есть.
— Да. Только казах крепче запомнит тех, которые объедали целую зиму его колхоз, а потом сбежали, чем тех, которые работали не у него, а у соседа.
— Да, хорошую память мы тут по себе оставим, нечего сказать… — вздохнула госпожа Роек.
Они разошлись в угнетенном состоянии. Но госпожа Роек не могла успокоиться:
— Надо ехать в город. Может, узнаю, кто там был, в этой «Красной звезде»… Ну и этот уполномоченный посольства. Должны они нам помогать или нет? Все время об этом разговор идет… А тут Олесь совсем оборвался. С тебя, Ядвига, дитя мое, тоже скоро туфли свалятся…
— Мне не надо, уже тепло, буду босиком ходить.
— Выдумаешь тоже!
— А я люблю. Я и дома часто босиком ходила.
— Вот еще! Хочешь босиком, так ходи, а туфли пусть будут. Они там со всего света выжимают помощь для нас, а много ты от них видела? Раз полагается, пусть дают, вот и все.
В первый же выходной день госпожа Роек попросилась на грузовик, отправлявшийся в город за запасными частями, и уехала.
Вернулась она поздно вечером, красная и разъяренная.
— Вообрази, дитя мое…
— Садитесь пейте чай, пока горячий.
— Какой там чай! Не до чаю мне сейчас. Говорю тебе, дитя мое…
— Да вы хоть шаль снимите!
— Шаль? Ну конечно, конечно… Уф, жарко… Говорю тебе, дитя мое, Содом и Гоморра, подлинный Содом и Гоморра! Ты знаешь, кто там у них уполномоченный? Полицейский Лужняк!
— Не может быть! — удивилась Ядвига.
— Как так не может быть? Он, собственной персоной. А какой тон задает! Попасть к нему — все равно как к президенту! Я уж думала и не доберусь…
— Ну, вы-то? — улыбнулась Ядвига.
— Что, «вы-то»! Ты это можешь себе представить? Швейцар, секретарша, машинистки, целый штаб кругом. Сидит, развалившись, как турецкий паша, и привстать не соизволит. Разумеется, кто я такая? Какая-то свинопаска из совхоза. А тут такой барин! Папиросы курит, дым прямо в лицо тебе пускает — и никаких! А как одет! И все эти барышнешки вокруг, скажу тебе, дитя мое! Разряжены, намазаны, ты и представить себе не можешь. Но я-то уж знаю, откуда это все берется! Уж я там поговорила с людьми! Целый вагон пришел, можешь себе представить, целый вагон вещей! И знаешь, что они с ним сделали? Что получше — себе отобрали, а остальное на базар пошло! Никто ни одной тряпки не получил… А белья там, говорят, была целая уйма, так эти его бабищи, свиньи такие, поносят сорочку, пока не загрязнится, а потом стирать неохота, так она бросит в угол и новое тащит, а то, что сняла, так и сопреет без пользы… А нам ничего не полагается, слышишь? Ничего! На большевиков, говорит, работаете, пусть вам большевики и дают. Так и сказал!
— А вы что?
— Я-то? Не беспокойся, язык у меня хорошо подвешен! Что ж, говорю ему, по-вашему, значит, лучше шататься по городу, чем работать? Хватит и того, говорю, что эти большевики предоставили нам на время войны крышу над головой, да еще кормят, последним куском хлеба с нами делятся… От большевиков, говорю, мы достаточно получаем, даже стыдно иной раз, потому что сами ведь понимаем, война… А вот от этого посольства, от дорогих соотечественников, спрашиваю, что мы получили? Эшелон, говорю, Светликовский обокрал, а теперь этих уполномоченных насажали, так они бедных людей обкрадывают…
В разных там Америках, говорю, кричите о наших несчастьях, — может, некоторые тамошние поляки последнее отдают, чтобы нам помочь, а куда это все идет? На этих девок, говорю ему, что вас тут, как саранча, обсели? Где продукты? Где одежда? Дети зимой без сапог ходили, а ты бы посмотрела на ихние туфельки да на чулочки… Воры вы все, говорю ему…
— Не может быть! Так и сказали?
— А что ты думаешь? Не веришь? Да чтоб мне святых даров при кончине не дождаться! Так и сказала: «Вор вы, говорю, и только, стыдно, говорю, становится, на вас глядя, что и я тоже полька… Хотя какой вы, говорю, поляк? Вы вор, только и всего! Стыд и срам, говорю, чтобы этакий здоровый бугай сидел здесь с девками, вместо того чтобы в армию идти…»
— Ну, а он?
— Он? Что ж он? Выставил меня за дверь, и все. Что ему, бугаю, стоит пожилую женщину за дверь, на улицу вышвырнуть? Еще пригрозил, что найдет на меня управу. Как бы не так! Очень его испугалась… Ну, я еще и на улице отвела душу, высказала, что о нем думаю. Народу собралась уйма, слушали. Еще бы! И знаешь, дитя мое, что я тебе скажу? Стыд и срам, что там делается. Поляков полно, по всему городу шатаются, по базару, и вот, богом тебе клянусь, сама своими ушами слышала, одна женщина говорит другой на улице: «Держи, говорит, сумочку покрепче, а то поляки по базару ходят…» Вот до чего мы дошли! А на столбах, на заборах объявления висят, рабочие везде нужны — и в совхозы и в колхозы. Так, думаешь, идут? Не-ет, работать, видишь ли, им стыдно, а клянчить, спекулировать, красть и объедать этих большевиков, которые за весь мир с немцами воюют, это им не стыдно… Да еще пугают, что будто бы, кто на большевиков работает, они в Польшу не впустят… Слышишь? Лужняк меня в Груец не впустит!
