Литмир - Электронная Библиотека

И теперь — и теперь снова то же самое. Бахвальство, обман на каждом шагу, двойная бухгалтерия, которую вели так наивно, как будто всех остальных считали дураками… Нет, нет, хватит, уже хватит! Кроме политиканов, есть еще народ. Народ, который заслужил лучшую судьбу. Народ способный, талантливый, народ храбрый, имеющий прекрасные традиции борьбы. Слишком много крови, слишком много жертв, чтобы все снова вернулось в старое русло…

Как было написано в той газетке для армии: «Свобода — это право решать не только свою судьбу, но и судьбу других». Такова была их свобода, такой свободы они хотели для своего рабочего и крестьянина, которых горько и жестоко обманули в восемнадцатом году, и позже… Насколько же было бы проще, легче, если б все тогда сложилось иначе, если бы у нас тоже народ взял власть в свои руки… Столько общего, столько близкого — и язык, и быт, и история. Но и в истории говорится о Польше только с одной стороны. Кто и когда говорил польскому ребенку, польской молодежи о смоленских полках, чья мощная поддержка способствовала некогда победе под Грюнвальдом? Кто напоминал о словах декабристов, о русских офицерах и солдатах в польских повстанческих отрядах шестьдесят третьего года, о братстве на баррикадах девятьсот пятого года, о братстве на баррикадах Петербурга и Лодзи?.. Кто когда вспоминал о великих словах Герцена и великих словах Ленина о польском рабочем классе, о польских правах? Кто знал об узах, соединяющих две культуры, о дружбе Мицкевича и Пушкина, о гениях, подавших друг другу руки через реки крови, через бездну гнета и насилия?..

Дзержинский… Да, это ведь польский народ дал революции его пламя и меч, и сам даже не знает, кого он дал. Человек из огня и стали, преданный на жизнь и смерть, человек, который никогда не подвел. Ведь это польский народ дал его революции…

Шуваре вспоминается карта, с тихим шелестом развернутая перед ним в ту памятную ночь, — одна из многих карт, собранных в той комнате. Розовым пятном выделялась посередине Польша. Вот узенькая полоска, соединяющая ее с морем, — страна без выхода, страна со стесненным дыханием, урезанная с запада.

Ну, да, ведь когда решалась судьба этих земель, Пилсудский предоставил их самим себе. Трижды поднимался на неравный бой и трижды падал в борьбе польский шахтер, не получая в помощь ни одного солдата, ни одного орудия. На это не хватало времени и сил — ведь надо было впутываться в авантюру с Петлюрой, надо было нападать на Украину. Какое было дело правителям Польши до польского шахтера! Гораздо больше они интересовались украинским крестьянином, чтобы снова взять его за горло, впрячь в работу на помещичьих землях. Западных хозяев польского правительства гораздо больше интересовали концессии на Востоке, и оно выполняло волю и поручения своих хозяев, не щадя крови польского рабочего и крестьянина, пренебрегая интересами собственной страны.

И ведь всегда, всегда как раз среди прислужников и последователей Пилсудского находились самые услужливые, самые усердные исполнители. Был ли это поход на Киев, шахтинский заговор, акты диверсии, саботажа, шпионаж, — никогда не обходилось без них. Ненависть, лакейство всегда толкали их в первые ряды врагов. Они всегда находили силы, чтобы всевозможными средствами вредить растущей стране социализма. И в то же время никто из них не думал о собственном государстве.

Темной линией лежала на западе Польши длинная, ничем не защищенная граница. Никто не заботился об этой границе. Все внимание было устремлено на ту, на восточную. И лежали эти земли беззащитные, широко открытые с запада, почти неиспользуемые земли. Никто не умел и не старался найти сокровища их недр, никто не стремился высвободить на благо Польше сокровища человеческих сил — талантливого и трудолюбивого польского рабочего, всем существом привязанного к своей земле польского мужика, способного и изобретательного интеллигента. Крестьянин жил в нищете и невежестве, дети рабочих мерли с голоду, интеллигент превращался в жалкого чиновника. И солдат, польский солдат, который умел героически сражаться всегда и везде, где сражались за свободу, и только собственную свободу не умел ни завоевать, ни отстоять.

Мрак шляхетских предрассудков, доживший до наших дней. Обрывки феодальных порядков, заблудившиеся в двадцатом веке. Горькая юдоль человеческая. Более ста лет польский народ был жертвой гнета и насилия. И едва начал самостоятельную государственную жизнь, как все те же насилия и несправедливости его правительство стало совершать над другими народами. Железная рука стиснула горло украинского и белорусского крестьянина. Разве украинский, белорусский, литовский языки не оказались в том же бесправном положении, в каком был польский язык в годы разделов, под кайзеровским сапогом, под царской плетью?..

Мелкие людишки, сбежавшие в Лондон, не видят в своем ослеплении, что эти дни могут навеки определить ход истории, могут вывести Польшу на новый путь, могут из игрушки хищных политиканов превратить ее в суверенное государство. Они руководствуются в своих действиях одной выигранной или проигранной битвой, хорошим или дурным настроением тех, кто их поддерживает… И забывают о величайшей силе, на которую могли бы опереться, — о народе. И еще воображают себя хитрыми политиками… Но и то сказать — что общего у них с польским народом, истекающим кровью под жестоким игом гитлеровской оккупации? Что они знают об этом народе? Они — грязная накипь, плавающая на поверхности жизни…

Но это будет недолго, недолго. Слишком много пролилось крови, слишком много было жертв и мучений, чтобы все это пропало зря. Из огня и крови уже возникает новая Польша, новая страна. Граница, которая до сих пор была линией разрыва, может стать линией связи. Тысячи общих дел и общих интересов объединяют Польшу именно с Советским Союзом. Его соседство даст Польше силу. При его помощи, при его сотрудничестве она на самом деле станет тем, о чем лишь кричали, строя свои замки на песке, те горлодеры, — она станет сильным суверенным государством, каким не была после первой мировой войны, хотя правители и пытались внушить это народу.

Нет, нет, теперь уж им не удастся… И каким же надо быть слепым, чтобы не понять, что с той поры прошла целая эпоха!.. Тогда здесь был солдат, который едва пришел с фронта, и после четырех лет окопов, атак, страшных, тяжелых лет, снова пошел в бой… Нехватка оружия, сапог, босые герои, собственной грудью преграждавшие дорогу к своей земле, собственной грудью защищавшие красное знамя, росток революции, предвестник будущего…

Даже тогда не удалось. Не удалось и позже. Внести разлад, взорвать изнутри, задушить первое пролетарское государство мира. На что же они теперь рассчитывают в своем безумии? Не повернет вспять колеса истории горсточка политиканов — нет, даже не политиканов, — горсточка чванливых бахвалов. Другое время отбивают часы истории. Это нормальный, неизбежный ход событий, и, что бы они ни делали, все их усилия окажутся смешными и бесплодными.

Эта война — не за сегодняшний и не за завтрашний день. Эта война за новое русло истории, за новый век — не только для Советского Союза.

Нет, это была не радость — то, что переживал Шувара в ту ночь. Радость — это слишком слабое слово, чтобы назвать им тот вихрь, который поднялся в его душе, как внезапная вспышка пламени. Кружилась голова от чувства необъятного простора. Ему случилось собственными глазами увидеть, как поворачивается колесо истории. Он видел, как распахнулась дверь в новую, неслыханную эпоху.

С той ночи прошел едва лишь год. А между тем в течение этого года свершилось столько событий, что их хватило бы на целую эпоху. И все они подтверждали непоколебимую истину слов, сказанных тогда в Кремле. Снова упала маска с циничных лиц. О них можно было бы думать лишь с презрением и гадливостью, если бы не то, — ах, если бы не то, что там далеко пылает, рушится в развалины, истекает кровью Варшава…

Но в голову Шувары, как спасение и помощь, тотчас приходит тот ночной разговор. Звучит в ушах тихий, в самое сердце проникающий голос, звучат слова, понятные и близкие, как биение собственного сердца.

102
{"b":"193887","o":1}