— Я больше на тебя не сержусь, — серьезно ответил тот и наполнил бокалы, стоящие на столике, вином.
— Спасибо, — покорно сказала Октавия. — Я понимаю, ты вправе на меня негодовать. Так все по-глупому вышло. Но виноват тот ужасный человек.
Она содрогнулась и сделала большой глоток.
— Слава Богу, теперь он в Ньюгейте. Пойдешь смотреть, как его будут вешать?
Филипп рассмеялся:
— Какая ты кровожадная! Конечно, пойду.
Он рассматривал Октавию поверх края бокала и думал, как она желанна: огромные влажные глаза, румянец на щеках на фоне прозрачной бледности кожи. Взгляд переместился на грудь, слегка поднимающую кружева у выреза бледно-зеленого платья. Затем ниже, где бархат темно-зеленой юбки подчеркивал изящный изгиб бедер.
Филипп непроизвольно облизал губы. На него нахлынуло неистовое желание. На лбу выступил пот. Она пришла, потому что она его хочет. Зачем бы еще она стала так униженно извиняться?
Граф поставил бокал на стол.
— Подойди.
Октавия покорно приблизилась. На губах играла нерешительная улыбка, но в ней угадывалось желание. Филипп прижал девушку к себе, взял лицо в ладони, запрокинул поцелуем голову.
Октавия застонала и, изогнувшись, коснулась бедер мужчины, руки лихорадочно скользили по телу, проникли под сюртук — все ниже, ниже.
— Черт побери, Октавия. — Филипп оторвался от ее губ как раз тогда, когда она стала опасаться, что он сломает ей шею. — Черт побери, ты сводишь меня с ума. Скоро ты будешь моей.
— Да… да… скоро, — прошептала она. — Ждать осталось недолго.
Граф глядел на ее пылающее желанием лицо, чуть сощурив серые глаза. Красивый мужчина, подумала Октавия. Но что-то в нем было порочное. Ее не отпускала мысль, что нечто до боли знакомое в нем обратилось во зло.
Она закрыла глаза и вздохнула, изображая страсть.
— Где твой муж?
Октавия готовилась к этому вопросу, но он все же застал ее врасплох.
— Уехал в деревню проверить, как идут дела в имении. Вернется только через неделю.
— Тогда я приду к тебе. Нечего больше тянуть да откладывать. Буду на Довер-стрит сегодня же.
— Прекрасно, — обрадовалась Октавия. — Вечером я еду с друзьями на спектакль, потом ужинаю в «Пьяцце». Приезжай после полуночи. Я буду тебя ждать. И на улице не останется любопытных глаз.
— Значит, до вечера. Дворецкий тебя проводит. — И, не проронив больше ни слова, оставил Октавию в гостиной одну.
Девушка залпом осушила бокал и направилась к двери. На пороге появился дворецкий:
— Сюда, мадам.
Он проводил ее до самого выхода, словно хотел убедиться, что сомнительная гостья не прикарманит столовое серебро. На улице Октавию поджидал портшез, она села внутрь, не чувствуя, что с верхнего этажа за ней следят глаза. Там, у окна, стояла Легация и никак не могла взять в толк: кто же может добровольно захотеть переспать с Филиппом Уиндхэмом?
Небо затянуло тучами, и, когда носильщики побежали по улицам Лондона, упали первые капли дождя. На Довер-стрит они внесли портшез прямо в вестибюль, чтобы избавить мадам от необходимости срочно вызывать парикмахера.
— Расплатись, Гриффин, — распорядилась Октавия. — Фрэнк так и не появлялся?
— У меня подозрение, миледи, что маленький дьяволенок бродит вокруг дома. — Дворецкий подал монеты носильщикам и кивнул лакею, чтобы тот проводил их до двери. — Повариха тоже так считает. Сам он явно не показывается, но мы видели, как мелькала его тень. Тогда повариха выставила тарелку с холодными пирогами, и наутро она оказалась пустой.
— Похоже на Фрэнка, — согласилась Октавия. — Может, еще объявится, если будем все время оставлять для него еду. По крайней мере он поймет, что мы на него не сердимся. А то, наверное, боится, что отдадим констеблям.
— Если хотите знать мое мнение, миледи, я бы так и поступил, — заявил дворецкий. — К чему поощрять воришку… Извините, мадам, что говорю так свободно.
Октавия грустно покачала головой:
— Ты волен говорить что угодно, Гриффин, но я не хочу отдавать ребенка под суд. И так же считает лорд Уорвик.
— Слушаюсь, миледи, — поклонился дворецкий. — Полагаю, его светлость вернется не раньше конца недели?
— Да, — подтвердила Октавия, и ее голос прозвучал приглушенно. — Если не случится ничего неожиданного. — Девушка не хотела загадывать. Он все равно вернется.
А пока ей следует покончить с Филиппом Уиндхэмом. В спальне возилась Нелл — отбирала платья для починки и глажки. Октавии нравилась ее комната, и все в ней напоминало Руперта. Все, на что бы ни падал взгляд, хранило память о нем. Они проводили здесь счастливые ночи. Нет, Филиппа Уиндхэма Октавия принимать здесь не станет.
— Нелл, поставь цветы в маленькую гостиную. — Она заглянула в шкаф, прикидывая, что надеть. — И скажи Гриффину, что я там буду ужинать после театра. Я жду гостя… и не хочу, чтобы нас беспокоили. Так что… пусть подадут что-нибудь, что мы сможем разложить сами. Хотя бы омара, шейки крабов, копченого гуся. И конечно, шампанское.
— Слушаюсь, мадам. Какое платье вы наденете в театр?
— Как раз стараюсь решить. — Октавия провела рукой по висевшим платьям. — Пожалуй, из золотистой тафты.
Платье было экстравагантным, богато расшитым серебряной нитью. Спереди оно плотно облегало грудь и талию, но сзади свободными складками ниспадало с плеч.
Руперт его особенно любил.
На глаза Октавии навернулись слезы, к горлу подступил комок. Нельзя думать ни о чем, кроме настоящего. Живи только этой минутой и не размышляй о будущем. Сегодня ей предстоит отнять кольцо у Филиппа, и никаких иных мыслей сейчас не должно быть.
Вечер показался Октавии бесконечным. Она едва могла говорить со своими спутниками и отвечать на любезности принца Уэльского. Кокетничала, смеялась, и никто не догадывался, какая тяжесть у нее на душе. Она запретила себе думать о Руперте. О том, что его могут посадить в телегу и повезти на площадь Тайберн.
Ее глаза лихорадочно блестели, на щеках пылал болезненный румянец, но те, кто это заметил, приписали необычное возбуждение действию шампанского.
От шума, блеска мириад свечей в обеденном зале, от необходимости поддерживать светский разговор разболелась голова. Октавия будто со стороны слышала свой слегка охрипший голос и понимала, что иногда путает слова. Но ее спутники, разгоряченные шампанским, не замечали этого.
Она рассчитывала увидеть графа Унндхэма, но он так и не появился. Только что пробило полночь, когда карета привезла ее на Довер-стрит.
— В маленькой гостиной все, как вы пожелали, миледи. — Гриффин низко поклонился. Его голос не выразил никаких чувств, и было непонятно, что думал дворецкий о ночном свидании госпожи в отсутствие мужа.
— Спасибо. Когда гость прибудет, можешь отправляться спать.
Отдавая плащ, Октавия не смотрела на Гриффина: она боялась прочесть в его глазах осуждение.
Шторы в гостиной были опущены, и ее освещали два канделябра. В воздухе плавал аромат роз. Октавия изучила сервированные на круглом столе блюда: в шероховатых раковинах жемчугом отливали устрицы, дымился пирог со спаржей, закрытый горшочек хранил жар искусно приготовленного жареного картофеля, рядом — тарелки с миндальным печеньем и земляникой. Над всем этим возвышались две бутылки шампанского.
Октавия удовлетворенно кивнула. Сейчас она была абсолютно спокойна. Руки уверенно вынули из ящика комода небольшой бумажный пакетик и опустили его за вырез платья.
Перед китайской ширмой у потухшего очага стоял диван, обтянутый ярко-желтой тафтой. Соблазнительное местечко!
Октавия ждала. Стук в дверь. Появился Гриффин и, тут же отступил в сторону: в комнату входил граф Уиндхэмский.
— Спасибо, Гриффин.
— Доброй ночи, миледи. — Дверь за дворецким закрылась.
— Ты пришел! — улыбнулась Октавия.
— А разве ты не ждала? — Филипп бросил перчатки на стул и помассировал пальцы.
— Надеялась. — Октавия подошла к нему. — Предвкушала весь вечер. Так хотела увидеть тебя в театре, но пришлось жестоко разочароваться. — Она красноречиво пожала плечами. — И вот ты здесь.
