Должен же быть какой-нибудь выход. Хотя… еще ни одному человеку не удалось сбежать из Ньюгейтской тюрьмы — Октавия это знала. А нельзя ли свободу Руперта купить? Охранники — люди обычно продажные. Деньги же у них есть.

Наконец карета остановилась у дома на Довер-стрит. Филипп, конечно, не заплатил извозчику, что было недостойно джентльмена. Девушка бросила кучеру соверен и побежала к дверям.

— Гриффин, прикажи оседлать мою лошадь! Сегодня я дома не обедаю!

Дворецкий уже знал, что Руперт на несколько дней уехал из Лондона, поэтому причину отсутствия мужа Октавии объяснять не пришлось. Ни слугам, ни кому-либо другому. Но лишь до тех пор, пока это отсутствие не будет выглядеть странным.

Не надо думать об этом!

Десять минут спустя Октавия уже была на дороге, ведущей к Вестминстерскому мосту. Жаль, что сейчас под ней не Питер. Что станется с конем в Ньюгейте? Смогут ли они с Беном увести его из тюрьмы? К будущему Руперта это совсем не относилось, но отвлекало Октавию от мрачных мыслей.

Кобыла старалась изо всех сил, но до Питера ей было далеко. Пробило уже шесть, когда Октавия добралась наконец до «Королевского дуба».

Долговязый Фредди не вышел при ее появлении. Она спешилась без посторонней помощи и вошла в таверну.

— Бен! Бесси!

Руперт как-то сказал, что эти два человека — его друзья и, если понадобится, станут и ее друзьями. Поэтому, когда из кухни с как всегда недовольным лицом и с половником в руке появилась Бесси, Октавия просто сказала:

— Ника схватили. Где Бен?

Скуластое лицо кухарки дрогнуло, и Октавии показалось, что женщина вот-вот заплачет. Но Бесси лишь отрывисто сказала:

— В домике. Поджидает Ника. Заходи, расскажи, что случилось. За Беном я отправлю Табиту.

— Нет, поеду сама. Только скажи, как мне найти дорогу. Моя лошадь на улице.

— Где Ник?

— В Ньюгейте. Как мне найти Бена? На Бесси подействовала спокойная настойчивость Октавии. Кухарка коротко кивнула и вышла на улицу.

— Поезжай до конца по этой дороге, потом по тропинке через поля. Когда переберешься через ручей, держи правее. За живой изгородью увидишь поле. Опять поверни направо, и прямо перед тобой будет домик.

— Я его узнаю, — проронила Октавия. — Хотя приезжала туда в темноте.

— Возвращайтесь сюда. За Беном нужен глаз да глаз. Да и за тобой тоже.

Слова кухарки прозвучали грубовато, но Октавия научилась пропускать грубости мимо ушей и слышать только то, что было ей необходимо. Она вскочила на лошадь и в сгущающихся сумерках отправилась туда, куда указала ей Бесси. К домику она подъехала, когда на небе зажигались первые звезды. Строение выглядело пустым, двери и окна были плотно закрыты.

По каменным плитам процокали подковы мужских сапог, и дверь открылась.

— Где Ник?

— В Ньюгейте.

— Так и знал! — пробормотал хозяин таверны. — Знал, что не мог он так задержаться без причины.

— Бесси велела возвращаться в «Королевский дуб». Ты сможешь ехать позади меня?

— Да. — Бен неуклюже устроился позади седла. — Расскажите, что случилось. Я ему говорил, нельзя решать на дороге личные дела.

"Он поступил так из-за меня. Потому что я не смогла выполнить свою часть соглашения».

Но вслух Октавия этого не сказала. Спокойно, как только могла, она рассказала о том, что случилось.

— Его поджидали, Бен. Сыщики обмолвились, что им донесли, где можно встретить Лорда Ника.

Хозяин таверны чертыхнулся:

— Разрази меня гром, ведь это я ему говорил, что за ним никто не шпионит. Ну погоди, Моррис. Подвешу за ноги, и пусть висит, пока не расскажет правды.

— Не теперь. Сейчас у нас много других забот.

Бен кивнул:

— Нужны деньги, чтобы добиться для Ника послаблений и все такое прочее. Потом надо найти адвоката.

— Адвоката?! — воскликнула Октавия. — Адвокат не спасет его от петли. Ника поймали с поличным. Из Ньюгейта его придется вытаскивать нам.

— Это правда, — снова согласился хозяин таверны, но на этот раз его голос прозвучал намного тише и не так уверенно.

— Только не говори мне, что это невозможно, — рассердилась Октавия. — Не говори мне этого, Бен! Рука успокаивающе погладила ее по спине. — Посмотрим, мисс, что удастся сделать.

При каждом шаге, дававшемся Руперту с неимоверным трудом, звенели кандалы. Его глаза еще не вполне привыкли к темноте, но он слышал такое же лязганье рядом — это стонало железо в такт движениям его товарищей по несчастью, заключенных в подземелье глубоко под улицами Лондона.

Холод пронизывал до костей, и когда рука Руперта натыкалась на стену, он чувствовал толстый слой отвратительной липкой грязи, которой был покрыт камень. Он решил пройти вдоль стены, хотя все тело невероятно ломило, а в голове звучал настоящий оркестр. Тюремщики не думали проявлять к нему милосердие, а наоборот — прежде чем бросить в подземелье, не отказали себе в удовольствии хорошенько отделать его еще раз.

Очень хотелось сесть, но Руперт понимал, что при его нынешней слабости в железе весом в шестнадцать фунтов встать он уже не сможет. Лодыжки натерло до крови, и когда он поднимал закованную руку, чтобы стереть запекшуюся кровь со лба, от невероятного усилия пот заливал глаза, и он начинал задыхаться.

Кто-то рядом закашлялся — болезненно, хрипло, отрывисто, — ему стал вторить другой, третий. Глаза Руперта постепенно привыкали к темноте, и он различил на полу не людей — скелеты в грудах лохмотьев. Они смотрели на него, но никто не проронил ни слова — в спертом воздухе раздавался лишь один кашель.

Тюремная лихорадка, подумал Руперт. С каждым вдохом он впитывал заразу этого гнилостного, насквозь провонявшего человеческими экскрементами подземелья. Но, быть может, смерть от тюремной лихорадки легче, чем на плахе.

От усилия удержаться на ногах дрожали колени, цепи на запястьях, как пушечные ядра, тянули руки. Но, видимо, его не станут держать слишком долго в этой дыре.

В Ньюгейте новых узников обычно на некоторое время помещали в самое ужасное Подземелье, чтобы они могли прочувствовать весь ужас своего положения и с готовностью отдать тюремщикам все содержимое кошельков — плату за улучшение условий.

Как же долго его будут держать в этом аду? Руперта мучила жажда, но в темноте он не видел ни одной бочки с водой. Не в силах больше терпеть, он привалился к грязной стене, чтобы облегчить тяжесть кандалов. Кто-то у его ног застонал, и Руперт шарахнулся в сторону, чтобы не задеть его ненароком.

Он старался не думать об Октавии, но не мог отогнать мучительное видение: карета, дорога, сыщики — и он сам отдает любимую в руки брата. Потом вспоминал сегодняшнее утро: Октавия в постели, блестящие кудри рассыпались по плечам, а в глазах — боль от предательства.

Нужно было что-то сделать, чтобы смягчить ее обиду. С тех пор как отчаявшимся ребенком Руперт убежал из-под родительского крова, он привык преодолевать любые препятствия, встававшие на его пути. Но когда Октавия воздвигла между ними стену, смирился и склонил голову. Принял, потому что сказал себе, что это не имеет большого значения. Так говорил рассудок, но израненное сердце не верило в ложь. Он принял ее уход, « потому что знал: его поступок не имеет оправданий.

С пронзительным скрипом, разнесшимся в темноте, в двери открылось зарешеченное окошко, потом захлопнулось снова. Повернулся в замке ключ, и сердце Руперта екнуло: он услышал, как отодвигают засов.

Он распрямился — когда за ним придут, то не увидят его жалким и побежденным. Но пришли не за ним. Петли стонали, и что-то полетело в открывшуюся дверь, прокатилось по каменным ступеням. Лохмотья ожили. Поползли, стали хватать, вырывать друг у друга хлеб, как голодные собаки, жадно запихивать в рот.

Руперт закрыл глаза. Боже, не дай ему так опуститься. Нет, этого не может произойти. Сыщики обобрали его до последнего су, забрали даже часы, но Бен принесет деньги. Октавия уже наверняка рассказала ему о катастрофе. Если только смогла избавиться от Филиппа…