— Нетрудно, — согласилась Октавия, нервно постукивая пальцами по колену. — Он бьет жену.

— Так поступают многие мужчины.

— Это не та тема, о которой можно судить с таким легкомыслием, — возмутилась девушка.

— Я и не думал показаться легкомысленным, — стал защищаться Руперт. — Просто меня нисколько не удивляет, что Филипп плохо обращается с женой. Поразило бы, если бы оказалось по-другому. — В темноте коляски Октавия не видела его лица, но различила в голосе едкое презрение.

— Ты его хорошо изучил.

— Почти так же хорошо, как себя.

— Ты его давно знаешь?

— Так же давно, как себя.

Октавия в недоумении нахмурилась и откинулась на спинку сиденья. Муж говорил загадками.

— Но он тебя вовсе не знает.

— Думает, что не знает. — Руперт посмотрел в окно. — Учти, он вовсе не глуп и с тобой, как с женой, обращаться не станет.

— Премного благодарна! — насмешливо воскликнула Октавия. — Но откуда мне это знать?

— У него для этого просто не будет причин. К тому же от него ты будешь возвращаться ко мне. И хоть он и считает, что наши отношения непрочны, все же понимает, что ты под защитой. Филипп никогда не станет связываться с равным, не говоря уже о человеке, превосходящем его в силе и мужестве.

Спокойные рассуждения Руперта обижали и раздражали. Решение пришло само собой: она не скажет о завтрашнем свидании. Руперт не рассказывает о своих планах. Почему же она должна рапортовать ему, как солдат командиру? Ведь он считает, что она должна исполнить роль шлюхи.

Пусть так и будет. Она исполнит эту роль, а потом опустит кольцо в его ладонь, и он никогда не узнает, какой ценой ей это далось.

Коляска подкатила к Довер-стрит. В дом Октавия вошла мрачная, опустошенная и обессиленная.

— Я иду спать.

Руперт передал ее плащ Гриффину.

— Отпусти Нелл, как только она расшнурует корсет.

— Я очень устала.

— И тем не менее… — улыбнулся он. Впервые ей захотелось воспротивиться обаянию его улыбки, ласкающим, обволакивающим ноткам в голосе. Усталость возникла в душе, а не в теле, тем труднее от нее было избавиться. С минуту она колебалась, затем повернулась и направилась к лестнице. Нельзя же спорить в вестибюле, когда рядом Гриффин. Но если Руперт заявится к ней в спальню, она прогонит его прочь.

— Принеси мне коньяк, Гриффин. — И Руперт прошел в библиотеку.

Через несколько минут туда с подносом проследовал слуга.

— Это все, милорд?

— Спасибо. Можешь запирать дом. — Руперт пригубил коньяк. Вечер выдался длинным и утомительным. Коньяк опалил горло и вызвал внутри жгучий, но успокаивающий вихрь.

Октавия, должно быть, снова оказавшись в объятиях Филиппа, обнаружила спрятанное на его теле кольцо. А скоро близнец познает ее великолепное тело во всем потаенном богатстве — станет ласкать снаружи, проникнет внутрь.

Фейерверком хрустальных осколков и коньячных брызг бокал разлетелся в камине.

Нет, он не сделает из нее проститутку. А ведь именно это он и собирался сделать. Для этого лишил девственности. И нечего притворяться, что все обстоит иначе.

Не имеет значения, что Октавия согласилась сыграть в его игру добровольно. Девушка не представляла, на что идет.

Признав то, что так старательно пытался скрыть от себя в течение нескольких недель, Руперт почувствовал величайшее спокойствие. Придется придумать другой план. Может быть, грабеж?

Он усмехнулся, но план не показался ему невыполнимым. Руперт не полагался целиком и полностью на Морриса и в поисках возможной жертвы сам держал ухо востро. В светских салонах Лондона он прислушивался, не пожелает ли какой-нибудь богатый глупец прогуляться по пустоши, где Руперт готов был его с радостью встретить. Может быть, так пересекутся их дорожки с братом?

Вместо того чтобы отправиться к Филиппу в постель, Октавия послужит наживкой, чтобы выманить его в пустошь А там уж будет ждать его Руперт.

Мысль блестящая! Теперь оставалось все как следует обдумать и составить план А сейчас наверху его встретит Октавия Жена стояла у кровати и с отвращением смотрела на ее изголовье.

— Взгляни, что сюда положила Нелл! — Октавия указала на лежащую на подушке выдолбленную в середине доску. — Она уверяет, что, если аккуратно на ней спать, прическа не испортится и парикмахера не придется приглашать целых три недели Целых три недели этого безобразия на голове 1 — Но, миледи, там, где я до вас служила, госпожа всегда спала на деревянной подушке, — со знанием дела заявила Нелл. — Ночной колпак предохранял голову, и утром она выглядела точно от парикмахера. — Служанку разочаровало, что ее предусмотрительность не была по достоинству оценена.

Октавия посмотрела на нее с раздражением. Она понимала, что Нелл непросто с новой госпожой — необычная внешность леди бросала тень на служанку — ведь та должна отправлять хозяйку в свет прилично одетой и причесанной. А восторг Нелл, который она открыто проявляла во время процедуры изготовления и напомаживания прически, только усилил досаду Октавии.

— Ты должна знать, что я не намерена сохранять волосы в подобном виде ни минутой дольше, чем это нужно Утром ты мне их вымоешь, а сейчас вытащи прокладки и заколки и тщательно расчеши. Надо поскорее избавиться от этого ужаса.

Служанка неодобрительно поджала губы, но возражать не решилась и достала из туалетного столика расческу с серебряной ручкой.

— Подожди-ка, Нелл. Дай сюда. — Руперт протянул руку к расческе. — Можешь отправляться спать.

Горничная удалилась, всем своим видом показывая, что оскорблена в лучших чувствах.

— А я рассчитывал, что ты отпустишь ее, как только она тебя расшнурует. — Руперт устроился в кресле у окна.

— Я очень устала. — Октавия непроизвольно поглаживала себя по шее. Но вдруг прикосновение собственных пальцев напомнило, как ее горло сжимали руки Филиппа. И она замерла.

— Ты не возражаешь, если мы не будем… В общем, знаешь, мне очень хочется спать, — смутилась она. Еще ни разу Октавия не выставляла из постели Руперта и даже не представляла, что может этого захотеть.

— Конечно, нет, — спокойно ответил он. — Пододвинь сюда пуфик. Я расчешу тебе волосы. — Руперт указал место на ковре у своих ног.

Он чувствовал в Октавии нечто такое, что сильно его беспокоило: безразличное, усталое сопротивление, скорее даже отталкивание, которое, казалось, шло из самых глубин ее существа.

Пробивший себе дорогу в жизни исключительно благодаря силе собственной натуры, Руперт не представлял иного способа преодолеть странное настроение жены, как подчинить ее своей воле.

Октавия неохотно послушалась, через всю комнату перекатила ногами пуф и села рядом с мужем.

В комнате повисло молчание. Руки Руперта разбирали пряди волос, вынимали заколки и прокладки, и наконец напомаженная и напудренная масса рассыпалась по плечам.

— Сколько ты заплатила парикмахеру? — словно бы невзначай спросил он, погружая расческу в слипшиеся кудри.

— Пять гиней. А что?

— Видимо, поэтому дамы стараются сохранить прическу как можно дольше, — усмехнулся Руперт.

— Ты обвиняешь меня в транжирстве? — Октавия попыталась обернуться и посмотреть, не шутит ли он, но Руперт положил ей ладонь на макушку и удержал голову.

— Нет, просто размышляю.

Расческа пошла сквозь волосы свободнее, и Октавия незаметно стала расслабляться; а белая пудра все сыпалась и сыпалась на ковер у ног. Руперт всегда получал удовольствие, расчесывая волосы жены, и превратил этот процесс в настоящий чувственный ритуал.

Руперт не прекращал своего занятия до тех пор, пока волосы не заблестели. Тогда он отбросил расческу, и сильные руки прошлись по шее, размяли мускулы на плечах и спине.

— Сквозь пеньюар как следует не получится. — Голос Руперта прозвучал неестественно громко. — Сними и ложись на кровать.

Октавия очнулась. Она по-прежнему хотела заснуть одна. Не желала, чтобы к ней прикасались, ласкали, принуждали к страсти. Только не сейчас, когда все мысли устремлялись в завтрашний день. Ведь именно завтра ей предстояло совершить то, что ждал от нее Руперт — лечь в постель с другим человеком.