Апологеты христианства ко времени Августина в качестве оснований доказательства истинности и божественности христианства называют прежде всего две вещи: чудеса и пророчества. Однако манихеи усматривали в этом лишь знак того, что христианство само сомневается во внутренней силе своей истины. Правда, манихеи не оспаривали реальности чудес Иисуса; однако, так как, по их воззрениям, Иисус не был настоящим человеком, а обладал только видимостью плоти, его чудеса могли быть тоже лишь видимостью; у них не было внутренней реальности, хотя манихеи соглашались признать внешнюю. Пророчествам они опять- таки не придавали совершенно никакого значения. Они не соглашались с тем, что Ветхий Завет, даже если он и содержит свершившиеся пророчества об Иисусе, может служить доказательством для христианской веры. Подобной ценностью Ветхий Завет может обладать только для тех, кто перешел в христианство из иудаизма. Точно таким же образом и предсказания Сивиллы, Гермеса Трисмегиста или Орфея могли обладать ценностью для тех, кто обратился в христианство из язычества.

Однако и Новый Завет принимался манихеями не безоговорочно. Мани фактически продолжает критику Нового Завета, начатую Маркионом, только проводит ее еще беспощаднее. То, что в Новом Завете соответствовало манихейскому дуализму, само собой разумеется, причислялось к истинным частям христианского учения. Чтобы узаконить положения своего собственного учения, манихеи охотно взяли за исходную точку слова апостола Павла о противоположности духа и плоти. Во всех высказываниях, противоречащих учению Мани, они видели лишь искажение первоначального христианства. По поводу этого мнимого искажения книг христианского канона манихей Фауст применяет притчу Иисуса о сорняках, посеянных ночным врагом — noctivagus quidam seminator: «В писаниях Нового Завета много сорняков, и потому долг истинного христианина — без страха произвести очистительное разделение между тем, что сеется днем добры м сеятелем, и тем, что сеется ночью злым» (Contra Faustum XVIII 3).

Это отношение к новозаветным текстам манихеи оправдывают различными способами.

Во-первых, они уверяют, что делают в отношении Нового Завета то же самое, что позволяют себе сами христиане в отношении Ветхого Завета. Христиане также верят не всему, что написано в Ветхом Завете, несмотря на то, что они признают его авторитет. Тогда почему манихеям не дозволено придерживаться чистейшего содержания Нового Завета?

Во-вторых, манихеи считали, что новозаветные писания вовсе не произведения первых учеников Иисуса или что хотя они и были написаны ими, но позднее подверглись переработке иудаизировавших их писателей и поэтому подлежат упоминавшейся здесь нами суровой критике. В целом писания Нового Завета подделаны и подменены. Напротив, Послания Павла критикуются очень мягко, и в этом отношении манихеи также выступают в качестве истинных наследников Маркиона.

Таким образом, ведущим принципом должно быть определение подделок, направленных на то, чтобы смешать чистое учение Евангелия с воззрениями иудейской религии. При этом вычленении критерием, естественно, служило манихейское дуалистическое противопоставление духа и материи, света и тьмы, добра и зла.

Поэтому решающим вопросом является: На какие рациональные основания могли ссылаться манихеи, чтобы показать, что учение Мани, используемое в качестве критерия, действительно является истинным откровением, единственным разумным учением? «Что за свидетельства, — спрашивает Августин, — привел он (Мани) вам в качестве подтверждения своей миссии? И собственное имя Христа — почему он присвоил его себе, почему он узурпировал его, он, который запретил вам верить еврейским пророкам? Чтобы ему нельзя было сказать: Ты лжешь! он должен был сослаться перед вами на других пророков, которые предсказали явление Христа согласно с его утверждением» (Contra FaustumXIII 4).

Августин, таким образом, совершенно логично возражает, что если Мани отвергает ветхозаветные свидетельства о Христе как о мессии, что же он поставит на место Ветхого Завета в качестве подтверждения авторитета Христа и тем самым своего собственного авторитета в качестве апостола Христа?

Манихеи могли ссылаться лишь на авторитет Мани,

и, по всей видимости, сам Учитель не приводил в свою поддержку никаких внешних свидетельств. Как мы уже видели (выше с. 68), он ссылается перед царем Бахрамом на возвещенное ему откровение. Однако почему кто-либо должен был верить, что возвещенное Мани учение является непосредственным божественным откровением? Очевидно, потому что это учение должно убеждать своей собственной внутренней силой! Его правдоподобие должно быть ясно и очевидно каждому сыну света. К этому добавляется в качестве подтверждающего основания упомянутое Мани обстоятельство, что ни один из прежних основателей религий не создал писаний именно в духе Мани. Но и это основание приемлемо только для тех, кто уже поверил в учение Мани. Действительно, ни Мани, ни его приверженцы не могут привести рационального основания, точно так же, как и внешнего свидетельства. Там, где их религия подвергается критике с рациональных позиций, манихеи остаются совершенно беспомощными. По крайней мере это однозначно вытекает из полемики Августина. Совершенно естественно, что религия, основывающаяся на откровении, не представляет собой никакого рационального учения, истинность которого могла бы быть доказана логически.

Итак, у манихейских теологов не было никаких перспектив на успех в дискуссиях со сколько-нибудь подкованным в логической аргументации мыслителем, таким как Августин. В противоположность манихейству Августин кажется нам почти что рационально мыслящим философом — каковым он отчасти был в действительности. Вероятно, эта слабость манихейства в спорах с философски образованными христианскими теологами способствовала снижению его влияния в образованной среде и тем самым сделала его на западе беспомощным. Правда, многих привлекала сила, присущая последовательному дуализму, но манихеи были не в состоянии философски развить дуалистическую концепцию.

Манихейство достаточно рано достигло арабоязычных областей. В пограничном городе Хира, в южной Месопотамии, в точке соприкосновения сирийско-сасанидской и арабской культуры, в период между 293 и 300 г. н. э. мы обнаруживаем арабского правителя Амра, выступающего в роли защитника манихеев (ср. выше с. 176). По сообщению географа Ибн Руста, из Хиры манихейские миссионеры достигли Мекки. А от историка Ибн Кутайбы мы узнаем, что некоторые курайшиты якобы принесли из Хиры ересь. Также в проповеди Мухаммеда и прежде всего в его интерпретации откровения исследования смогли установить явственные отголоски манихейского учения. И все же вряд ли вероятно, что посланник Аллаха был лично знаком с манихейской религией.

В течение периода, последовавшего за первыми четырьмя халифами эпохи Омейядов, в арабских источниках царит полная тишина относительно манихеев, которые, очевидно, пользовались бестревожным покоем. В это время большое количество манихеев, бежавших в восточный Иран, вернулось в Месопотамию. Но положение совершенно изменилось, когда к власти пришли Аббасиды.

Дело втом, что с приходом Аббасидов в центральную область халифата, располагавшуюся в Месопотамии, пришла сасанидская практика управления. Неподалеку от древней столицы Селевкии-Ктесифона основывается новая столица, Багдад, «Божий Дар». Примечательно, что это персидское слово. Ибо теперь когда-то побежденный и почти полностью разграбленный Иран мстит за себя. Возрождение национального персидского духа начинается в IX веке в восточном Иране. Уже в VIII веке в Месопотамии переводчики и персидские писатели начали переводить часть шедевров мировой литературы с персидского языка на арабский. Теперь такие переводчики и писатели, как Ибн аль-Мукаффа и Башшар ибн-Бурд снова развивают бурную деятельность. При этом интересно, что почти все эти писатели персидского происхождения справедливо или несправедливо обвинялись в манихейских симпатиях. Их клеймили словами «дуалист» или «зиндик». В то время как первое слово понятно и без объяснений, второе нуждается в более подробном рассмотрении. Арабское слово zindпq — это персидское заимствование. Оно восходит к средне-иранскому слову zandпk и означает «приверженец занда», где zand означает особый вид религиозной традиции, а именно письменно фиксированной традиции магов из Шизы (ср. выше с. 57–58). Если манихеи обозначаются как зандики, в этом следует видеть характерное совпадение. Манихеев не только рассматривают как приверженцев особого, а именно еретического вида религиозной традиции — ибо, очевидно, это означает zandпk уже в сасанидскую эпоху, — но это обозначение связывает их также с религией магов, что в некотором смысле действительно соответствует положению вещей (ср. выше с. 61–62).