— Какая койка свободна? — перебил его стоящий у дверей со своим неизменным портфелем Сева.

Парень окинул взглядом новичка и продолжал петь:

Если фраера поддел на тропинке узкой,

Значит, к Зое прилетел со своей закуской!

Ваши уши — не топор, вас замучит совесть,

Я кончаю разговор, закругляю повесть!

Он приподнялся на локтях и спросил пришедшего:

— Обождать не можешь? Торопишься на трудовой подвиг за копейки?

— Мое дело, — отрезал Сева, — я про койку спрашиваю.

— Вон та, — лениво показал гитарист и, когда Сева сунул под указанную койку портфель, добавил: — Ты свой сундук здесь не оставляй — сразу уведут. Сдай комендантше.

Гитарист снова запел:

Ваши уши не топор, вас замучит совесть,

Я кончаю разговор, закругляю повесть!

Сева, в заляпанном краской комбинезоне, стоял на подоконнике лестничной клетки и тщательно красил оконную раму.

Подошел такой же перемазанный работяга, спросил:

— Тебе какой разряд дали?

— Пятый.

— А зарплату какую обещали?

— Сдельно. Сколько заработаю.

— Если по малярке процентовку закроют, получишь за месяц триста.

— Сколько? — поразился Сева.

— Сколько слышал. Хочешь больше?

— Кто не хочет? — пожал плечами Сева.

— Видишь вон того мужика, — работяга показал через окно вниз, где по двору шел низкорослый коренастый крепыш.

— Ну, вижу — это наш прораб.

— Во! Мы хотим его помять, чтобы закрывал процентовки, как надо! — Работяга показал, что значит помять. — Пойдешь с нами?

Перспектива избиения начальника не улыбалась Севе, и он уклонился:

— Надо подумать...

— Подумай, а то мы тебя помнем!

— Отвали.

Работяга отвалил.

Сева присел на подоконник переварить предложение и во дворе неожиданно увидел Ефима Давыдовича — тот стоял, нелепый в своем модном наряде, среди куч строительного мусора, а крепыш-прораб показывал ему этаж, где работал недавно испеченный второй режиссер мэтра.

Давыдович шел навстречу Севе, разбросав руки в стороны.

— Звонила Тамара, беспокоилась, куда ты исчез, — он засмеялся, — успокоил ее. Сказал, что в командировке... Пришлось разыскать... не пора тебе возвращаться?

— Вам виднее, — уклонился от прямого ответа Сева.

— Тогда поехали, — Давыдович массивной бамбуковой палкой указал направление.

— На стройку просто только поступить, а уволиться... — И Сева пояснил сложность положения: — В кадрах паспорт отбирают.

— С отделом кадров я устрою. Но, впредь учти, не вздумай хамить при всех. — И мэтр ушел в кадры.

За спиной Севы снова возник работяга.

— Ну, идешь с нами мять прораба?

— Отвали! — огрызнулся Сева.

— Помнем! — пообещал работяга и ушел.

— От тебя пахнет краской, — сказала Тамара в танце, ожидая разъяснения.

— Две недели снимали на стройке, — не моргнув глазом соврал Сева.

— С чего вдруг? — удивилась она.

— Герой освободился из колонии и теперь по воле Давыдовича работает на стройке...

— Перевоспитывается! — понимающе кивнула Тамара. Конечно же, Верочка информировала подругу о истинном положении Севы на студии, но он продолжал игру:

— Приобретает трудовые навыки с кистью в руке...

Танцевали в пустой квартире Тамары.

Из радиолы звучала новая песня Утесова:

Сам не знаю, как я раньше жил.

Как тебя не знал и не любил.

Появилась ты средь бела дня,

Поселилась в сердце у меня.

Будь со мною строгой, будь со мною нежной,

Будь моей тревогой, будь моей надеждой...

Маленький столик, мимо которого они протанцевали, был сервирован на двоих. Поварихи Клаши и близко не было.

Мне с тобой, красивою такой,

Даже как-то совестно порой.

До сих пор я не могу понять,

Где я смелость взял тебе сказать:

Будь со мною строгой, будь со мною нежной,

Будь моей тревогой, будь моей надеждой...

Слова песни звучали совместным внутренним монологом танцующих.

— А у меня есть сын, — сказала она после очередного поцелуя в танце.

— Что же я его ни разу не видел?

— Он в загородном детском саду — на неделю. В воскресенье его привозят, а в понедельник — отвозят.

Он поморщился.

Она уловила его гримасу и поняла ее по-своему:

— А с мужем я... разошлась. Он не понравился отцу... но отец был прав: он бездельник...

Тамара сняла его руку с талии, подошла к двери спальни. Приоткрыла ее и, обернувшись, сказала:

— Папа на неделю улетел в Индонезию… — И засмеялась: — Его сегодня не будет.

Он был в ударе: с полутораметрового помоста, через мегафон руководил съемочной площадкой. Внизу, под ним, сновали машины, актеры эпизодов, массовка.

— Носилки! Быстро! — кричал он. — Теперь машина. Пошла. Пошла. Стоп. Водитель проспал! Еще раз! Водитель... Как тебя зовут? Нет. Не тебя! Со «скорой помощи». Коля? Коля, ближе, как можно ближе к тротуару! И тут же носилки из подъезда! Кто старший на носилках? Не назначали? Зиновий, — мягко обратился он к Певзнеру, мрачно курившему в сторонке, — определи, пожалуйста, самого смышленого, а то мы эти носилки будем грузить до утра. Приготовились! Все стали на исходные... Теперь — герой.

Сева спрыгнул с практикабля и сквозь нагромождение машин, носилок, тележек, осветительных приборов и людей устремился к герою, стоящему на исходной точке.

— Вы первый раз идете по воле. В начале прохода вы — один, в конце — другой!

— Что это значит? — герой скептически оценил рвение новоявленного руководителя съемки, — покажи!

— Пожалуйста! — И Сева прошел по маршруту героя.

«Зыркающий» взгляд исподлобья менялся в движении на спокойно оценивающий. Менялась на глазах и походка, кисти рук, вначале привычно, по-зековски сцепленные за спиной, переместились в карманы, уходила постепенно сутулость, распрямлялись плечи. Иным стал постав головы и торса…

Наверное, показывая, как идет герой, он показывал, как сам старается идти по жизни.

Словом, к финальной точке панорамы на фоне красот университета подошел уже другой человек.

Сева обернулся к герою и сказал:

— Вот так.

— Но этого нет в сценарии. Герой просто идет к женщине, — возразил тот.

— Он идет по жизни... И... к любимой, — Сева выделил это слово, — женщине.

— Твои упражнения мне дорого обойдутся! Я своей шеей перед Давыдовичем рисковать не буду, — сопротивлялся герой.

Севу не остановило сопротивление:

— Этот кадр Давыдович доверил снять мне. Рискую своей шеей — я!

— Только под твою ответственность, — нехотя согласился герой и обратился к присутствующим: — Все слышали?

— Сева! — пропищала за спиной девушка с хлопушкой, на которой было написано «Цена человека», — Люся Яровая, — тебя к телефону...

— Пусть перезвонят через полчаса! — отмахнулся Сева.

— Срочно.

— Кто?

— Мужской голос.

— Ну, ты объяснила...

— Объяснила, объяснила. Он говорит «очень срочно».

Сева беззвучно выругался, рыкнул в мегафон: «Перекур — пять минут», миновал сутолоку съемочной площадки. В подвальном складе соседней со съемочной площадкой какой-то вещевой базы на полке, уставленной рулонами туалетной бумаги, его ждала трубка.

— Слушаю! — с тревогой прокричал он.

— Давай мириться! Мне одиноко! — донесся голос Губана.

— Да нужен ты мне! — перекрывая галдеж выпивающих рядом грузчиков-подсобников, выкрикнул Сева, — я из-за тебя жилья лишился!

— Я нашел для тебя хату! Дешевую. Давай мириться! Мне одиноко! — рыдал Губан, вытирая слезу с синяка под глазом. А за его спиной по озерку сновали лодки.

— Поговорим в «Национале», — закруглял разговор Сева.

— Я туда не хожу.

— Травишь? — Сева не сдержал любопытства.

— Не пускают. Подрался. Дал одному стукачу по роже. А он головой разбил настольную лампу. — Губан шмыгнул носом. — Давай вечером в Парке культуры. В «Поплавке».