— Где? С чего это вдруг?

— В «Поплавке». Я о них статью напечатал. Директор дал слово с утра до вечера день поить и кормить бесплатно.

— Проверим! — Сева бросил трубку.

Дощатая палуба нависала над рукотворным озерцом и была отделена от воды штакетником, вдоль которого расположились за столиками под пестрыми зонтами многочисленные посетители. Еще бы — здесь подавали шашлыки и бочковое пиво кружками. Редкое сочетание! К тому же джазик и танцы.

Губана директор поместил в центре, на видном месте — очевидно, хвалебная статья журналиста была нужна торговому делу.

Сева поглощал плоды труда приятеля.

— Почему ты лезешь ко мне в друзья? — спросил он после очередного крупного глотка.

— Потому, что ты такой же, как я.

— Чем?

— Хочешь сделать себя сам.

— Сам... — повторил Сева раздумчиво, — самому не получится... без поддержки...

— Вот оно что! А поддержка у тебя, конечно, сам знаменитый режиссер? — заржал Губан. — Только Давыдыч тебе вряд ли поможет. Он слуга сталинского режима. А сейчас режим хрущевский. И слуги новому режиму нужны новые. Вроде этих мальчиков из «Националя»: они бездарны, но на роль слуг подойдут... Давыдыч старается сам уцелеть, но поезд его ушел.

— Ефим Давыдович в полной силе.

— Дело не в силе, а в биографии. Вон, — он показал взглядом за спину Севы, — она в полной женской силе, а по биографии — блядь.

Сева обернулся и увидел Галку. Та сидела рядом с солидным «сдобным» мужчиной, что-то излагавшим мужичку напротив — попроще, — и откровенно скучала.

— Подожди... — остановил разглагольствования пьяневшего Губана Сева, — я хочу пригласить ее потанцевать...

— Кого? — не понял Губан.

— Вон, ее, — Сева указал взглядом на скучавшую Галку. И встал.

— Это же блядь с улицы Горького! — Губан схватил его за рукав.

— Я сам разберусь. — Сева освободился от «захвата» приятеля.

У Галкиного столика он склонился к уху «сдобного» мужчины:

— Вы разрешить пригласить вашу даму?

Мужчина удивился, но разрешил:

— Танцуй...

И снова включился в разговор со своим визави.

Джазик выводил что-то монтановское, кажется «Желтые листья».

В танце Сева поинтересовался:

— Значит, опять «здравствуй, столица!».

— Нет, мы всего на неделю... погулять...

— Кто «мы»?

— Я и партнер.

— Тот, который за столиком?

— Да.

— Руководитель?

— Нет. Деловой человек. Солидняк из Ростова

— Что ж вы сюда завалились? Или нет места солидней?

— Мое пожелание. В центре меня слишком хорошо знают. А ты-то почему здесь?

— Губан позвал.

— Антисанитарный тип. Забыл, когда мылся. Я с ним ни за какие деньги не лягу.

«Сдобный» мужчина — деловой человек, — разговаривая, поглядывал на танцующих.

Дальше танцевали молча.

Вдруг Галка сказала:

— А у меня дома твоя фотография. С пропуска.

Сева ответил вопросом:

— Может, на неделе увидимся?

— Нет. Партнер не отпускает ни на минуту.

Танец пошел на коду.

— Ну, может, пересечемся когда-нибудь... — только и оставалось сказать Севе.

— Как карта ляжет, — пожала плечами Галка.

Сева усадил Галку рядом со «сдобным» и вернулся за свой столик. Губан уже изрядно окосел.

— Договорился? — спросил он, предвидя ответ.

— Нет.

Брови Губана поползли вверх.

— Задрала цену?

— Она при партнере, — не стал вдаваться в подробности Сева.

— Работа — прежде всего! — Губан хватанул водки.

В большом пустом зале для записи музыки звучал рояль.

Лирическая тема, тема тоски возникала под пальцами композитора Эрика.

Давыдович слушал, устремив взгляд в высокий потолок. Сева, опершись локтями о колени, завороженно следил за летящими пальцами композитора.

Тот взял завершающий аккорд и вопросительно посмотрел на Давыдовича, который долго молчал. Потом снял шляпу-лопух, бросил ее на колени Севе и вытер со лба испарину.

— Нет, не это нужно для сцены признания и раскаяния героя. Нужна песня, которая заменит монолог, которая пронзит каждого.

Композитор был само внимание.

— Сколько миллионов сидело в лагерях при Сталине? Нужно, чтобы они стали нашими зрителями. Без различия пола и возраста. Без различия статьи, по которой они сидели... В моем фильме о войне была песня, которую считали своей и в тылу и на фронте.

— Я попрошу Матусовского написать слова на мою музыку, — осмелился вставить молодой композитор.

— Матусовский — не для таких песен, — отмахнулся Давыдович. — Нужен поэт-сиделец!

— Кто? — не понял Сева.

— Сиделец — кто сидел.

— Бывший зек? Есть такой, — решился Сева.

— Ну? Снял один удачный кадр и думаешь, что можешь во все влезать? — удивился нахальству сотрудника мэтр.

— Вы, пожалуйста, послушайте. — И Сева процитировал Бадая:

Там же, братцы, конвой заключенных,

Там и сын охраняет отца.

Он ведь тоже свободы лишенный,

По приказу убьет беглеца...

— Неплохо, — согласился Давыдович, — веди этого сидельца сюда.

— Не смогу, он не захочет светиться. Он — в розыске, — объяснил Сева.

— Реальный персонаж твоих уголовных рассказов?

— Еще какой реальный! — грустно ответил Сева, вспомнив последнюю встречу с Бадаем в поезде…

— Значит, слова эти — блатные-народные, — радовался Давыдович, — сейчас же дай их Эрику, — приказал он Севе и встал над композитором. — А ты пиши музыку. Чтобы завтра разучили. Дуэт! Герой и героиня! Вместе поют! Слияние душ! Сначала он... а она подпевает...

Сева восторженно слушал, как «фонтанирует» шеф.

Обед был накрыт на три персоны в знакомой большой комнате.

Сева серебряной вилкой робко выстукивал что-то незамысловатое о край зеленоватой тарелки кузнецовского фарфора

Тамара машинально поворачивала против часовой стрелки подставку для салфетки.

Третий прибор оставался недвижимым.

По ковру в коридоре зашуршали шаги — Сева отложил вилку и встал.

К столу подошел в бархатном халате поверх белой рубашки с приспущенным галстуком отец Тамары и, усаживаясь, вялым жестом кисти показал: садись, мол, и ты.

Сева вернул свой зад мягкому стулу.

— Где мой любимый борщ? — спросил отец Тамары в пространство.

Клаша внесла супницу и начала разливать по тарелкам пахучую густую жидкость.

Отцу, Тамаре, потом и Севе.

— Люблю еще с войны, — сказал отец и пояснил: — Сразу и первое и второе и третье.

Дальше ели молча.

Тамара поглядывала попеременно — на отца, на Севу...

Наконец, отложив ложку, отец спросил, пристально вглядываясь в гостя:

— За что тебя хвалит этот знаменитый режиссер?

— Мне он этого не говорил, — ответил Сева как можно небрежней, чтобы выглядеть независимым.

— Мне говорил. — И отец встал со стула. — Ну, продолжайте, а я пойду покемарю, — закончил он по-простецки.

И Сева, и Тамара облегченно улыбнулись в ответ.

Снова появилась Клаша с фарфоровой миской для жаркого в руках.

Сева чинно остановил ее жестом, когда содержимое его тарелки превысило приличие.

Клаша удалилась.

— Ты в воскресенье свободен? — спросила Тамара.

— По воскресеньям мы, как правило, не снимаем.

— Я обещала Вовке сводить его в зоопарк. Пойдем с нами?

— Сходим, — с готовностью согласился Сева.

Девушка-помреж, хлопнув, выскочила из кадра, открыв стол, за которым сидел герой фильма рядом с героиней.

Опустошенный взгляд его был устремлен мимо бутылки портвейна и нехитрой застольной снеди.

Герой то ли запел, то ли заговорил...

Но, как водится, хорошо сказанное — наполовину спето. В общем, в съемочном павильоне звучало: