В один прекрасный день Людовику показалось, что у них наконец появился выход. Робер, его брат, двумя годами его младше, подарил ему собачку, у которой был удивительный талант: она до хрипоты заходилась лаем, как только чуяла приближение королевы-матери. Даже если та проходила где-то в отдалении, собачка тут же начинала лаять. Но радость была – увы! – недолгой. Собачка оказалась сластеной, и однажды ее нашли мертвой. Маргарита так горько оплакивала ее смерть, что Людовик решил ради утешения своей юной жены поехать с ней в Понтуаз, чтобы пожить там какое-то время. Там Людовик провел большую часть детства и знал все потайные уголки замка. Не забыл он и о лестнице в толстой стене, о которой не знала Бланка. В Понтуазе королева-мать без всякого успеха прохаживалась по коридорам, обходила беседки в саду, то и дело нежданно заглядывала то к одному, то к другому из супругов, но упрекнуть ей их было не в чем. Стражники, охранявшие королевские покои, передавали друг другу постукиванием весть о приближении королевы-матери, и влюбленные, которые обрели надежный приют на потайной лестнице, расставались, возвращаясь каждый к себе…

Нельзя сказать, что эта каменная лестница теперь была так уж тепла и уютна. Здесь было темно, холодно и повсюду висела паутина вместо мягких ковров и шелковых подушек, которыми Людовик когда-то убрал ее. Потом их унесли за ненадобностью: как-никак с годами король все-таки обрел полноту власти, пусть даже королева-мать по-прежнему восседала на королевских советах. Маргарита же не раз зачинала детей и вынашивала их. Но молодая королева по-прежнему сохраняла нежность к надежному убежищу, где провела столько сладких и радостных часов. И когда королевская семья бывала в Понтуазе, Санси, единственная, кто знал об этой тайне, сама любила прятаться на лестнице, когда жизнь в замке становилась для нее слишком тягостной. Она сидела там и мечтала, ощущая веяние аромата ласковой и нежной любви, хотя сомневалась, что ей самой когда-нибудь придется ее изведать, потому что была некрасива и знала об этом…

С другой стороны, она знала и иное. Она знала, что рано или поздно непременно выйдет замуж, потому что очень родовита, наделена богатым приданым и к тому же была крестницей самой королевы Франции. До сих пор Санси всерьез не задумывалась о тех бедах, которые могут подстерегать ее. Она задумалась о них теперь. Пока Маргарита была супругой Людовика, Санси чувствовала себя под надежной защитой. Но что с ней станется, если Маргарита останется вдовой и белая траурная вуаль превратит ее в монахиню в миру? Из четырех детей, которых Маргарита подарила Людовику, остались в живых лишь двое: Изабелла трех лет и принц Людовик, которому исполнилось полтора, но он был таким болезненным… Должен был появиться на свет и третий, потому что Маргарита вновь была беременна, но родит ли она девочку или мальчика – это пока было тайной, которую ведал лишь Господь.

– Если король умрет, снова будет царствовать старуха, – с гневом и обидой размышляла юная девица. – А мадам Маргариту она отправит в какой-нибудь монастырь, как только та родит ребенка, потому что младенца старуха заберет себе и будет воспитывать его по-своему, не позволив матери им заниматься. И мадам Маргарита умрет от горя…

Санси печалилась даже не о своей собственной судьбе, а о судьбе дорогой и любимой королевы. А молитвы, которые она слышала со всех сторон днем и ночью, только напоминали ей, что наверху, над ее головой, лежит умирающий король, лежит на ложе из пепла, ибо так он распорядился, приготовившись к смерти.

Санси не была уверена, что будет плакать о смерти Людовика от всего сердца, хотя и она понимала, что Людовик хороший король и, может быть, даже великий, но ее никогда не пленяла отрешенность, вполне возможно ангельская, которая сквозила в нем и пленяла всех других. Санси сердилась на него за то, что вынуждена была терпеть и терпела Маргарита от его матери. За то, что он по-прежнему ей не перечит, советуется с ней, сажает всегда и повсюду на главные места, отведя молодой королеве незавидную роль продолжательницы рода. Но первое место по праву принадлежит Маргарите! Санси, дочь могучего барона де Синь из Прованских земель, отчасти переносила на Людовика нелюбовь, которую испытывала к Бланке.

От кого, как не от Бланки, она пряталась на этой лестнице? Импульсивной вспыльчивой Санси нужно было куда-то убегать, когда она понимала, что больше не сможет сдерживаться, что не вытерпит и пяти минут, оставаясь в королевской спальне, где царила, конечно же, королева-мать. Суровое воплощение скорби, настоящая статуя – вот какой была и оставалась королева Бланка, которая всегда умела владеть собой. Куда было до нее Маргарите? Измученная тошнотой и рвотой, сопровождавшими начало беременности, она вся отдалась своему горю и плакала навзрыд, опустившись на подушку, на которой еще недавно стояла на коленях в изножье кровати короля. Ее вовсе не царственное поведение очень рассердило королеву-мать. Укоряющим тоном она «посоветовала» невестке спуститься к себе в спальню, отдохнуть и привести себя в порядок.

– Сюда сейчас принесут святые реликвии, – сообщила Бланка. – Недостойно лицезреть их в таком состоянии. Извольте отправиться к себе.

Духовник Маргариты, добрый Гийом де Сен-Пату, попробовал сказать несколько слов в защиту поведения молодой жены короля, но Бланка ему ответила, что король пока еще жив и поэтому так изливать свое горе непозволительно.

– Разве я плачу? – спросила она.

Поддерживаемая под руки с одной стороны духовником, с другой – придворной дамой по имени Эделина де Монфор, Маргарита вернулась в свои покои. Санси последовала за ней и не нашла в себе мужества снова вернуться в спальню Людовика, в это царство смерти, где только огоньки свечей боролись с холодом, где звучало заунывное пение и от тяжкого запаха, исходившего от больного, невозможно было дышать. Она спряталась на лестнице, потому что не имела права оставаться при молодой королеве.

Но и здесь она не могла сидеть вечно. Внезапно Санси поняла, что больше не слышит заунывного молитвенного пения. Зато эхо донесло мощный хор чуть ли сотни голосов, поющих «Приди, Дух творящий». Голоса словно бы шли приступом на замок и, наконец, добрались до ее убежища. Санси догадалась, что хоровое пение сопровождает святые реликвии, о которых упомянула королева-мать. Тогда она со вздохом взяла со ступеньки свечу и спустилась вниз, к спальне своей крестной, осторожно отодвинула занавес, за которым пряталась потайная дверца, и вошла к Маргарите. Она увидела, что измученная усталостью и слезами Маргарита спит, и приостановилась на секунду, задумавшись, как ей поступить дальше. Торжественное пение приближалась, и Санси решила покинуть спальню. Процессия заполнила весь широкий, вымощенный камнем проход, освещенный факелами. Санси вышла в коридор и встала на колени у порога спальни, сложила молитвенно руки, опустила голову и ждала, когда мимо нее пронесут золоченые носилки с терновым венцом Спасителя, железным наконечником копья и гвоздями из Святого Креста. Потом она незаметно присоединилась к процессии. Вокруг постели Людовика теперь толпилось столько народа, что никто не обратил внимания на ее отсутствие. Пришли братья короля, и ближе всех к постели стоял самый любимый, Робер, граф д’Артуа, такой же светловолосый, как Людовик, младше его на два года, тоже высокий, но шире и плотнее старшего брата, всегда жизнерадостный, веселый, деятельный. Рядом с Робером стояла его жена, Матильда Брабантская – они поженились семь лет назад, – красивая, цветущая, широкобедрая молодая женщина, достойная подруга неунывающего гиганта. За Робером стоял Альфонс, граф де Пуатье и вот уже три года как граф Тулузский благодаря своему браку с юной графиней, наследницей Тулузы, Жанной, которая стояла рядом с ним. Вот уж пара, не похожая на остальные! Альфонсу, темноволосому, как его мать и дед-кастильянец, чье имя он носил, недавно исполнилось двадцать четыре года, он был скрытен, надежен и крайне набожен, но в отличие от короля не пламенел верой, а скрупулезно соблюдал обряды. Холодный, молчаливый, жадный до наживы, но при этом щепетильный в средствах, он был сюзереном, неукоснительно исполняющим свои обязательства, и крайне суровым судьей. Его жена, тоже темноволосая, смуглая, небольшого роста, держала себя с едва уловимым высокомерием, каким отличался и ее муж. Они оба гордились своим высоким происхождением. Рука Жанны увенчала конец борьбы против еретиков-альбигойцев, благодаря ей французская корона обогатилась прекрасным цветущим краем, и она никому и никогда не позволила бы забыть об этом.