* * * * *
• Большая дача Бориса Пастернака в Переделкине. 2008 г.
• Ольга Ивинская. «Все в ней жизнь, все свобода…» Б. Пастернак.
• Актриса Кира Найтли в роли Лары. Фильм «Доктор Живаго», 2004 г.
• Ольга Ивинская. Молодые годы.
• Лара (Джулия Кристи) и Юрий (Омар Шериф) в фильме «Доктор Живаго». США, 1965 г.
• Лето в Измалкове. 2008 г.
• Дарственная надпись Пастернака на книге, подаренной Ольге Ивинской. 1953 г.
• Стихотворение «Ольге», записанное О. Ивинской со слов Пастернака. 1953 г.
• По этому мосту через Самаринский пруд Пастернак шел к своей Недотроге.
• «Во всем мне хочется дойти до самой сути…» Б. Пастернак, 1959 г.
Кадр из любительской киносъемки И. Емельяновой.
• Лето в Переделкине. 2008 г.
• Борис Пастернак и Ольга перед поездкой в театр. 1959 г.
• Мостик в Измалкове, по которому шел Пастернак к Ивинской. 1950-е годы.
• Тот самый мостик. 2008 г.
• Встреча Бориса Мансурова с Ниной Михайловной, соседкой Кузьмича, наблюдавшей жизнь Б. Пастернака и О. Ивинской в Измалкове. 2003 г.
• Озеро в Измалкове (Самаринский пруд). 2008 г.
• Зима в Переделкине — одна из любимых тем в стихах Бориса Пастернака: «Снег идет, снег идет…»
Зимой все обитатели Большой дачи жили в городе, поэт оставался один и мог беспрепятственно встречаться с Ольгой.
• «Свеча», горевшая на столе в комнате Ивинской в Измалкове (электрический светильник, приобретенный Ольгой в 1957 г.).
• «Какое тысячелетие нынче на дворе…» Борис Пастернак в измалковской избе.
Кадр из любительской киносъемки И. Емельяновой. 1959 г.
• Кузьмич прощается с Б. Пастернаком. За Кузьмичом идет Булат Окуджава. Переделкино, 2 июня 1960 г.
• Дом Кузьмича в Измалкове. 2008 г.
• Дж. Фельтринелли (слева) — издатель романа «Доктор Живаго» и X. Шеве. 1959 г.
• Б. Пастернак, О. Ивинская и X. Шеве. Весна, 1959 г.
• Ольга Ивинская (в центре) прощается с поэтом. Переделкино, 2 июня 1960 г.
• Ольга Ивинская после смерти Бориса Пастернака. Июнь, 1960 г.
• «И любящие, как во сне, друг к другу тянутся поспешней…» Февраль 1960 г.
Кадр из любительской киносъемки И.Емельяновой.
• Германия, Марбургский университет, в котором в 1912 г. Пастернак слушал курс лекций у профессора Когена.
Фотография Г. Герцена, 2005 г.
• Борис Пастернак в г. Чистополе. 1942 г. Фотография В. Авдеева.
• Люся Попова — «Леонардовский ангел». Верный друг Пастернака и Ольги.
• Б. Пастернак с актерами театра Грюндгенса после спектакля «Фауст», 1960 г.
• Ольга Ивинская у зеркала. Фотография 1930-х годов.
• «Маргарита у окна». Иллюстрация к «Фаусту» Гете, 1953 г.
• «А корень красоты — отвага…» Б. Пастернак.
Фотография Ольги Ивинской, на которую смотрел Пастернак, создавая перевод «Марии Стюарт».
• Обложка книги Шиллера «Мария Стюарт», 1959 г. Над переводом этой пьесы также работал Борис Пастернак.
• «Мария Стюарт перед казнью». Работа неизвестного художника, XIX в.
Глава вторая
Судьба архива Ольги Ивинской
«Власти поручили КГБ отнять у меня все рукописи и письма», — говорила Ольга Ивинская, вспоминая тяжелые первые дни после смерти Бориса Пастернака. Рассказ об ее архиве и особом интересе к нему КГБ я начну с воспоминаний Ирины, опубликованных в 1997 году[219].
После похорон поэта 2 июня 1960 года в Переделкине и поминок в «доме у шалмана» Ольга Всеволодовна уехала в Москву. Вечером 3 июня 1960 года вместе с детьми и друзьями она вернулась в свою квартиру в Потаповском переулке. Ирина пишет:
Нас встретил истеричный телефонный звонок.
— Где вы пропадаете? Звоню вам целый день.
Это был Григорий Хесин[220]. У него спешное дело: в Союзе писателей хотят ознакомиться с пьесой на предмет ее издания. И вот сейчас, вечером, к нам выезжает сам Воронков[221], чтобы на месте ее прочитать и принять решение. Надо приготовить пьесу, только оригинал. <…> Мама доверчиво побежала
к соседке, где держала оригинал. <…> Стали ждать, но зародились подозрения — отнимут! Мама уговорила по телефону, чтобы пришли Банниковы, ведь оба партийные. Успели только прийти, как звонок — на пороге Хесин и с ним полный брюнет.
— Это товарищ из Союза, ему передайте пьесу.
Мы удалились в другую комнату, чтобы не мешать читать.
— А что же Воронков не приехал? — спросила мама с беспокойством. Хесин нервно и беспричинно заулыбался. Скоро вошел к нам брюнет — в руках у него ничего не было.
— Спасибо, Григорий Александрович, — обратился он к Хесину. — Можете быть свободны.
Затем сообщил, что КГБ стало известно, что на Западе объявлена награда в 100 тысяч долларов тому, кто раздобудет последнее произведение Пастернака. Поэтому в общих интересах сберечь произведение в надежном месте — «а не у вашей соседки» (мы вздрогнули: следят!).
Мать говорила о последнем даре, памяти, но ее заверили, что все это принадлежит ей и у нее одной будет право приходить в архив и работать с рукописью. Мама сказала, что хочет посоветоваться с детьми. Мы с Митей сказали, что мы против, так как сумеем сами сохранить пьесу и распорядиться ею в соответствии с волей Бориса Леонидовича. Брюнет показывает нам удостоверение КГБ и приглашает еще одного товарища. Входят еще двое, высокий блондин с наглыми светло-синими глазами, который еще не раз попадется на нашем пути. Они понимают чувства детей, но возражать совершенно бесполезно.
— За дверью стоят еще шесть человек, — успокоил нас блондин.
<…> Операция «провести на мякине» прошла в сильно сжатые сроки.
<…> Мама срочно поехала в Переделкино, где передала Шеве машинописную копию пьесы для отправки Фельтринелли, так как стало ясно, что на одном изъятии власти не остановятся. Приехала мама, испуганная тем, что и в Переделкине за их встречей следили люди, прятавшиеся в кустах. А один субъект, вынырнувший из леса, сопровождал Шеве до вагона электрички. <…> К нам на квартиру зачастили электромонтеры и водопроводчики, особенно же телефонные мастера. Постоянно меняли в щитке нашей квартиры пробки. Телефон наш вдруг отключался на целые часы. Подружек моих стали вызывать на Лубянку и расспрашивали о чем угодно, только не обо мне.
<…> Беда уже стояла за воротами. <…> Брак мой с французским аспирантом, славистом Жоржем Нива, учившимся в Союзе по обмену с Францией, был заблокирован. Мы были записаны на регистрацию брака в загсе на 20 июня 1960 года, но за неделю до этого дня Жорж неожиданно заболевает странной болезнью — покрывается волдырями при большой температуре, и его отвозят в Боткинскую больницу. К 20 июня он хотел уйти на день из больницы под расписку, но его запирают в палате и приставляют специального дежурного. После 25 июня его выпускают, взяв с него расписку, что врачи за его жизнь не отвечают. 10 августа заканчивался срок его визы, но стипендию ему выдали до октября 1960 года. Жорж был уверен, что ему продлят визу на этот срок, потому что еще не было случая, чтобы не продлевали визу. Ариадна, хорошо знавшая методы работы КГБ, уверенно заявила: «Не было — так будет!»
Мы с Жоржем вновь подали заявление на 20 августа в другой загс Москвы. Жорж пропадал в посольстве Франции, тормоша всех из-за визы, в продлении которой заверял его сам посол. Но советский МИД не отвечал на запросы посла, ссылаясь на летний период и прочую чепуху. В эти дни и я заболела той же странной болезнью, которой заразили недавно Жоржа, и не могла ходить. Вся покрылась волдырями при высокой температуре и была с ног до головы обмотана бинтами[222].
Жоржа выдворили за пределы Союза 10 августа 1960 года, устроив в аэропорту провокацию с тем, чтобы он больше не смог приехать из Франции ко мне. Странным показался нам приезд из Италии супругов Бенедетти. Они 6 августа принесли на Потаповский большую сумму денег. «Это, — сказали они, — остаток долга Д’Анджело Пастернаку». <…> А 16 августа арестовали маму, когда она была в Переделкине, за контрабанду!!! Пришли большой группой из КГБ на Потаповский с тотальным обыском. Даже бинты с меня снимали, искали бумаги. Несмотря на формулировку «за контрабанду», изымали рукописи, письма и автографы, которые передавал Борис Леонидович маме. Конечно, забрали и рукопись второй части «Доктора Живаго» с дарственной надписью Бориса Леонидовича «Ларе от Юры».
Изъятия и описи проводились каждый день с 16 августа по 5 сентября. Делали вызовы на Лубянку Мити, Ариадны, меня. <…> Я пыталась сопротивляться, но за мной по пятам ходил выводок здоровых мужиков в белых плащах, уже давно свивших гнездо в доме напротив. Мои попытки позвонить Жоржу во Францию, за которыми неусыпно следили гаврики, никогда не достигали цели: то связь не налажена, то гроза в Европе, то ждите несколько часов и безрезультатно. <…> Видимо, властям это надоело, и 5 сентября меня на Лубянке арестовали[223]. Аля Эфрон, старый лагерный волк, была категорична: «Хотели завладеть архивами»[224].
